Ван Гог
Мой милый читатель, начиная эту главу, которая неразрывно связана с ее предшественницей, я вынужден сделать небольшое отступление с целью пояснить тебе причину, по которой столь схожую с предыдущей по смысловому содержанию главу я, тем не менее, вынес в отдельную, и даже придумал для нее название, а также попросить у тебя заранее прощения за использованный мной сознательно, но могущий тебя утомить повтор некоторых уже обсуждавшихся ранее вещей, ибо, как я уже отмечал ранее, такой повтор проистекает из-за неразрывной связи двух следующих друг за другом глав.
Надеясь на твое понимание и прощение, я, с твоего позволения, продолжу начатый мной рассказ о таланте, уже не в силах сдержать возникший порыв. Прибегнув к образу лейки, из которой вода вытекает по одной капле, не образуя единого мощного потока, не обладая преимуществом четкого направления, Ева пыталась сказать о том, что ее способность к живописи не может быть названа талантом именно из-за отсутствия необходимой ей мощи. И завершая предыдущую главу, я написал, что лишь талант выведет ищущего себя в искусстве человека на светлую тропу.
Ван Гог, бесспорно, оказался на этой тропе, но светлой она являлась лишь отчасти, ибо с другой ее стороны она была как нельзя более темной, погруженный во тьму его безумия. Но прежде чем я снова вернусь к Ван Гогу, я хочу попросить твоего разрешения еще немного поблуждать по аллее абстрактных рассуждений. Что есть талант? Я задал этот вопрос с единственной целью – продемонстрировать, что однозначного ответа на него не существует, во многом благодаря тому, что сложность сюда привносит рассмотрение таланта как даруемого нам природой благословения, и тут человек – ни я, ни ты, мой дорогой читатель, своими размышлениями, будь они сколь угодно изощренными и интересными, не пробьется к истине, ибо нет другой такой же зыбкой почвы для тренировки своих идей и умозаключений как рассуждения о том, что творит природа. Но нам вполне подвластно ответить на ту часть заданного выше вопроса, которая формируется самим человеком. Да, возможно несколько обидно будет признавать, что здесь мы рискуем быть банальными, повторяя уже где-то и кем-то до нас сформулированные мысли, однако такой подход в данный момент я все же предпочту другому, влекущему и манящему нас в тупик неразрешимых мыслей. Природа дает нам основу таланта, и оценивать ее невозможно, да и занятие это неблагодарное. Но что мы можем оценить, так это силу воли творца, усилия, которые он прикладывая, ища свой путь.
Сейчас я снова вынужден взять небольшую паузу, чтобы предупредить тебя, мой дорогой читатель, о своем намерении сказать нечто, что, я боюсь, может тебя рассердить, а этого, поверь, мне так хотелось бы избежать. Чтобы по возможности смягчить удар от того, что я скажу, я постараюсь выступить в свою защиту с робким оправданием, признав, что я не критик, не искусствовед, и на роли эти никогда не претендовал. Все, что я дальше скажу, представляет собой мнение одного из людей, но не более. И чтобы не смотря на мое уничижительное оправдание ты, мой милый читатель, все-таки попытался воспринять мои слова всерьез, я добавлю – это всего лишь мнение одного из людей. Не более, но и не менее.
Картины Ван Гога полны экспрессии, они пышут ей, на полотнах искрятся эмоции. К ним нельзя остаться равнодушным. Однако еще в большей степени манит и завораживает жизненный путь художника, и только познакомившись с ним, прикоснувшись к тому, что осталось от истории его собственной жизни, мы можем понять суть его картин. Изучение и любование его картинами, равно как и изучения его жизненного пути заставляет нас признать, что он был очень талантливым художником. Однако изучение истории его жизни, которую можно было бы озаглавить «Моя борьба», если бы это название не было занятым для обозначения труда, прославляющего гнилые идеи больного человечества, словно вынуждает нас задать вопрос: «Чего было больше у Ван Гога: таланта или упорства?» История знает немало художников, которые не были увенчаны лаврами при жизни, но тем не менее их талант признавали, только боялись дать ему оценку в денежном выражении. Ван Гог не относился к группе этих художников. В его таланте сомневались почти все. Если сомнение для первой группы художников простиралось лишь на их успех, то для Ван Гога сомнение окружающих простиралось на все, что он делал – они сомневались не в его успехе, а в его таланте.
Прошлое не имеет сослагательного наклонения. А жаль – так хочется поиграть в головоломку с причиной и следствием, задав так и просящийся на уста вопрос – а может быть его талант рос именно благодаря силе противостояния Ван Гога неверию в него окружающих? Как видишь, мой дорогой читатель, я не удержался и задал этот вопрос, зная, что ответа на него не существует, и искать его тем более бессмысленно. И чтобы не отступать далеко от темы, затронутой в этой и предшествующей ей главе, я вернусь к таланту Ван Гога и скажу, что, независимо от того, какая доля его таланта была дарована ему природой, он большую часть его создал сам: своим терпением, своим трудом и силой своего убеждения в собственном признании. И именно они привели его на светлый путь, пусть даже цена такой дороги оказалась слишком высока.
Ева сидит среди цветов и душистых трав. Не различая деталей, не имея возможности охватить взором всех подробностей жизни обитателей этих микроскопических джунглей, Ева созерцает образ этого пестрящего полотна, с такой непринужденностью и умением сотканного природой. Пылающее зарево поглотило цвета, укрыв все вокруг загадочной пеленой свечения. И этот навязчивый и в то же время такой спокойный и ровный тон напомнил Еве о коврах осени, в которые меланхоличная дева, царица нарядов, вплетает оброненные деревьями листья. Пройдет каких-нибудь пол года, и послушное солнце, прельщенное красотой девы, кричащей яркостью ее наряда и трогательным пением колыбельных песен, призванных деревья отпустить свои листья, солнце – сокрыть от взоров внешнего мира теплоту и ласку своих лучей, реки и озера – усмирить непокорные воды, будет лишь изредка показывать свое лицо, равнодушно скрывая от молящих взоров теплоту своей улыбки. И как ни странно именно мысли об этой предстоящей красоте затерянного в вечности приготовления природы ко сну напомнило Еве о времени. Никто не знает, вечна ли зелень на лугу, и что заменит ее пестрящие ковры, если ей будет суждено исчезнуть с земли. Заснув осенью, убаюканный доверчивой колыбельной этой охотницы, этот луг заснет вечным сном. На этой земле проснутся новые ростки. И новый ковер застелит эту землю. Нет, не вечна ни зелень, ни этот окрашенный предзакатными лучами луг. Вечен процесс засыпания и пробуждения, равнодушный к численной точности, а порой и качественной идентичности повторяемых явлений и рождающимся в новом обличье сущностям.
Вдруг стали понятны почти все связи. Их цепочка, скорее даже замкнутый круг, стали очевидны, и от их неотвратимой ясности на душе стало грустно. Нет, то, что испытывает наша героиня, гляда на умирающий своей маленькой, незаметной смертью луг в исчезающих лучах уходящего дня, не имеет ничего общего с гнетущей тоской, скорее эта меланхоличная печаль пророка, который знает все ответы, и тем не менее не может ничего изменить. Сотни мыслей пронеслись в голове Евы в этот миг. Она вспомнила то время (причем вспомнила его без тени сожаления об утраченном и невозвратимом), когда вопрос «В чем заключается смысл жизни» еще существовал для нее в качестве неотъемлемой составляющей жизни, требующей для своего завершения ответа. И ее зрелость, ее моральная стойкость и духовная целостность, ее понимание взаимосвязей всего сущего не дали ей ощутить глупость вопроса, пытающегося изогнуть хитрой дугой последний символ, словно перекинуть мост из прошлого в будущее.
Внезапно в сознании почти дословно возник разговор тех давно минувших времен, когда она искала ответы на также давно ушедшие вопросы: тогда ее друг сказал ей, чтобы она не относилась к жизни слишком серьезно, и она спросила: «Как же тогда к ней относиться?» «Я не могу ответить», – сказал он, – «потому что для меня это не вопрос», – последние слова удивили Еву. Она нахмурила брови и ее лицо стало комично серьезным, точно у ребенка, который хочет рассмеяться, но пытается всеми силами сделать вид, будто жутко обиделся. – «Знаешь, тебе надо понять одну вещь. Хочу сказать заранее, чтобы ты не боялась – эту вещь ты поймешь непременно и произойдет это просто, без особых с твоей стороны усилий. Эта вещь состоит в том, что факт жизни, своего рода утверждение, познаваемый лишь эмпирически процесс, появился раньше твоих вопросов. Они как раз являются следствием самого факта существования. Тебе надо смириться, что жизнь – не зависит от твоих вопросов ровно как и от ответов. Материя первична. В этом случае, разумеется», – сказав это, он сделал несколько глубоких затяжек и затушил сигарету в пустой бутылке зеленого стекла. Томас плеснул на дно немного пива, и, что-то невежливо прошипев, сигарета потухла.
