– Они из полиции?
– По виду не похожи, однако все равно рисковать не стоит. Слышал, как один называл другого отцом. А тот по годам вряд ли мог быть его отцом. Но одет был не как священник – вот это и показалось мне подозрительным.
– У меня с местным начальником полиции отношения хорошие. Он меня иногда приглашает, когда доктор Беневенто в отпуске. Думаете, это люди с той стороны границы? Может, агенты Генерала? Но какой я для него представляю интерес? Я ведь был еще мальчишкой, когда уехал…
– Легка на помине… – сказал Грубер.
Доктор Пларр быстро взглянул на экран телевизора, он ожидал, что там появятся фигуры двух незнакомых мужчин, но увидел только худенькую девушку в непомерно больших солнечных очках – впору разве что аквалангисту.
– Покупает солнечные очки, как другие бижутерию. Я продал ей уже пары четыре, не меньше.
– Кто она?
– Вы должны ее знать. Только что о ней говорили. Жена Чарли Фортнума. Или, если хотите, его девица.
Доктор Пларр поставил пиво и вышел в магазин. Девушка разглядывала солнечные очки и так была этим поглощена, что не обратила на него внимания. Стекла у очков были ярко-фиолетовые, оправа желтая, а дужки инкрустированы осколками чего-то похожего на аметисты. Она сняла свои очки и примерила новые, они сразу состарили ее лет на десять. Глаз было совсем не видно; на стеклах двоилось лишь фиолетовое отражение его собственного лица. Продавщица сказала:
– Мы их только что получили из Мар-дель-Платы. Там они в большой моде.
Доктор Пларр знал, что Грубер, наверное, следит за ним по телевизору, но что ему до этого? Он спросил:
– Они вам нравятся, сеньора Фортнум?
Она обернулась:
– Кто?.. Ах, это вы, доктор… доктор…
– Пларр. Они вас очень старят, но вам ведь можно и прибавить себе несколько лет.
– Они слишком дорогие. Я примерила их просто так…
– Заверните, – сказал доктор продавщице. – И дайте футляр…
– У них свой футляр, – сказала та и стала протирать стекла.
– Не надо, – сказала Клара. – Я не могу…
– От меня можете. Я друг вашего мужа.
– Вы думаете, что тогда можно?
– Да.
Она подпрыгнула; как он потом узнал, так она выражала радость, получая любой подарок, даже пирожное. Он не встречал женщин, которые до того простодушно принимали бы подарки, безо всякого кривлянья. Она сказала продавщице:
– Давайте я их надену. А старые положите в футляр.
В этих очках, подумал он, когда они вышли из магазина Грубера, она больше похожа на мою любовницу, чем на мою младшую сестру.
– Это очень мило с вашей стороны, – произнесла она, как хорошо воспитанная школьница.
– Пойдем посидим у реки, там можно поговорить. – Когда она заколебалась, Пларр добавил: – В этих очках вас никто не узнает. Даже муж.
– Вам они не нравятся?
– Нет. Не нравятся.
– А я думала, что у них очень шикарный вид, – сказала она разочарованно.
– Они хороши как маскировка. Поэтому я и хотел, чтобы они у вас были. Теперь никто не узнает, что я иду с молодой сеньорой Фортнум.
– Да кто меня может узнать? Я ни с кем не знакома, а Чарли дома. Он отпустил меня со старшим рабочим. Я сказала, что хочу кое-что купить.
– Что?
– Да что-нибудь. Сама не знаю, что именно.
Она охотно шла рядом, следуя за ним, куда ему вздумается. Его смущало, что дело оборачивается так просто. Он вспоминал, как глупо боролся с собой, когда ему вдруг захотелось повернуть машину и поехать назад, в поместье, сколько раз на прошлой неделе ему не спалось, когда он раздумывал, как бы изловчиться и снова ее увидеть. Неужели он не понимал, что это так же легко, как пойти с ней в каморку у сеньоры Санчес?
– Сегодня я вас не боюсь, – сказала она.
– Потому что я сделал вам подарок?
– Да, может, поэтому. Никто ведь не станет дарить подарки тем, кто ему не нравится, правда? А тогда я думала, что вам не нравлюсь. Что вы мой враг.
Они вышли на берег Параны. В реку выдавалось небольшое пятиугольное здание, окруженное белыми колоннами, в нем, как в храме, стояла обнаженная статуя, полная классической невинности, и глядела на воду. Уродливый желтый дом, где он снимал квартиру, был скрыт за деревьями. Листья, похожие на легчайшие перышки, создавали ощущение прохлады, потому что были в вечном движении – они шевелились от ветерка, не ощутимого даже кожей. Вверх по реке, фырча против течения, прошла тяжелая баржа, а над Чако тянулась всегдашняя черная полоса дыма.
Она села и стала смотреть на Парану; когда он глядел на нее, он видел лишь собственное лицо, отраженное в зеркале очков.
– Бога ради, снимите эти очки, – сказал он. – Я не собираюсь бриться.
– Бриться?
– Я и так смотрю на себя в зеркало два раза в день, с меня этого хватит.
Она покорно сняла очки, и он увидел ее глаза – карие, невыразительные, неотличимые от глаз других испанок, которых он знал. Она сказала:
– Не понимаю…
– Да я уж и сам не помню, что сказал. Правда, что вы замужем?
– Да.
– И как вам это нравится?
– По-моему, это все равно как если бы я надела платье другой девушки, а оно на меня не лезло, – сказала она.
– Зачем же вы это сделали?
– Он так хотел на мне жениться. Из-за денег, когда он умрет, чтобы они не пропали. А если будет ребенок…
– Вы уже и об этом позаботились?
– Нет.
– Что ж, вам теперь все-таки лучше, чем у матушки Санчес.
– Тут все по-другому, – сказала она. – Я по девочкам скучаю.
– А по мужчинам?
– Ну, до них-то мне какое дело?
Они были одни на длинной набережной Параны; мужчины в этот час работают, женщины ходят за покупками. Здесь на все свое время: время для Параны – вечер, тогда вдоль нее гуляют молодые влюбленные, держась за руки, и молчат.
Он спросил:
– Когда вам надо быть дома?
– Capataz [старший рабочий (исп.)] в одиннадцать зайдет за мной к Чарли в контору.
– А сейчас девять. Что вы до тех пор собираетесь делать?
– Похожу по магазинам, потом выпью кофе.
– Старых друзей навестите?
– Девочки сейчас спят.
– Видите тот дом за деревьями? – спросил доктор Пларр. – Я там живу.
– Да?
– Если хотите выпить кофе, я вас угощу.
– Да?
– Могу и апельсиновым соком.
– Ну, я апельсиновый сок не так уж и люблю. Сеньора Санчес говорила, что нам нельзя пьянеть, вот почему мы его пили.
Он спросил:
– Вы пойдете со мной?
– А это не будет нехорошо? – сказала она, словно выспрашивала у кого-то, кого давно знает и кому доверяет.
– У матушки Санчес это же не было плохо…
– Но там надо было зарабатывать на жизнь. Я посылала деньги домой в Тукуман.
– А как с этим теперь?
– Ну, деньги в Тукуман я все равно посылаю. Чарли мне дает.
Он встал и протянул ей руку:
– Пошли.
Он бы рассердился, если бы она заколебалась, но она взяла его за руку все с той же бездумной покорностью и пошла через дорогу, словно ей предстояло пройти всего лишь по дворику сеньоры Санчес. Однако войти в лифт она решилась не сразу. Сказала, что никогда еще не поднималась в лифте – в городе было не много домов выше чем в два этажа. Она сжала его руку – то ли от волнения, то ли от страха, а когда они поднялись на верхний этаж, спросила:
– А можно сделать это еще раз?
– Когда будете уходить.
Он повел ее прямо в спальню и стал раздевать. Застежка на платье заела, и она сама ее дернула. Когда она уже лежала на кровати и ждала его, она сказала:
– Солнечные очки обошлись вам гораздо дороже, чем поход к сеньоре Санчес.
И он подумал, не считает ли она, что этими очками он заплатил ей вперед.
Он вспомнил, как Тереса пересчитывала песо, а потом клала их на полочку под статуэткой своей святой, словно это был церковный сбор. Позднее они будут аккуратно поделены между ней и сеньорой Санчес; то, что сверх таксы, давали отдельно.
Когда он лег, он с облегчением подумал: вот и кончилось мое наваждение, а когда она застонала, подумал: вот опять я свободен, могу проститься с сеньорой Санчес – пусть себе вяжет в своем шезлонге – и с легким сердцем пойду назад по берегу реки, чего не чувствовал, когда выходил из дома. На столе лежал свежий номер «Бритиш медикл джорнэл», он уже целую неделю валялся нераспечатанным, а у него было настроение почитать что-нибудь еще более точное по изложению, чем рассказ Борхеса, и более полезное, чем роман Хорхе Хулио Сааведры. Он принялся читать крайне оригинальную статью – так ему, во всяком случае, показалось – о лечении кальциевой недостаточности, написанную доктором, которого звали Цезарем Борджиа.
– Вы спите? – спросила девушка.
– Нет. – Но тем не менее был удивлен, когда, открыв глаза, увидел солнечные лучи, падавшие сквозь щели жалюзи. Он думал, что уже ночь и что он один.
Девушка погладила его по бедру и пробежалась губами по телу. Он чувствовал лишь легкое любопытство, интерес к тому, сможет ли она снова пробудить в нем желание. Вот в чем секрет ее успеха у матушки Санчес: она давала мужчине вдвое за его деньги. Она прижалась к нему, выкрикнула какую-то непристойность, прикусила его ухо, но наваждение ушло вместе с вожделением, оставив гнетущую пустоту. Целую неделю его донимала навязчивая мысль, а теперь он тосковал по ней, как могла бы тосковать мать по крику нежеланного ребенка. Я никогда ее не хотел, думал он, я хотел лишь того, что вообразил себе. У него было желание встать и уйти, оставив ее одну убирать постель, а потом искать другого клиента.
