Черти покинули просторную квартиру на Песчаной, перебрались на Усиевича. Похоже, им там понравилось. Знали бы хозяева! живо отказали бы, до истечения срока договора. Выплатили бы любую неустойку. Мальчик не говорил ни слова, хоть ему шел третий год. Лариса живо купила манежик, забыв прежние свои против него возраженья. Посадит туда его, сердешного, и в соседней комнате смотрит телевизор. Однажды, выключив звук и прислушавшись, различила, как Никитка не вполне четко, но совершенно внятно поет:
Во саду ли в огороде
Черт картошку роет.
Молодые чертенята
Ходят собирают.
Вбежала в комнату, стала целовать внука, просила спеть еще. Но мальчик замкнулся в притворном непонимании. Так ничего и не вышло. Саше с Олегом Лариса не рассказала, чтоб напрасно не обнадеживать. А молодые чертенята повадились играть с Никиткою. Не такие уж они были страшные. Ну, мохнатенькие. Ну, с копытцами. Ну, с хвостиком. Старая детская болтушка: няня дает дитяти плошку молока с крошеным хлебом, а там мышь. Дитя говорит: «Няня, киса!» - «Кисло, батюшка, кисло. Кушай, кушай». – «Няня, с лапками!» - «Сладко, батюшка, сладко. Кушай, кушай». – «Няня, с усами!» - «С кусками, батюшка, с кусками. Кушай, кушай». – «Няня, с хвостиком!» - «Ой, батюшки, мышь!»
Лариса разохотилась командовать, теперь терроризирует Сашу. Успела съездить в Иерусалим на ее вполне ощутимые заработки. В паломнической поездке так боялась своей богомольной напарницы, что даже в Мертвом море плавала, приколов доллары булавкою изнутри к купальнику. О, святая простота! В нонешнем цивилизованном мире лучше от тебя подалей. Ты принимаешь иной раз смехотворные, другой раз опасные формы.
Вообще говоря, Сашенька для Олега с Ларисой была слишком хороша. Но Сашенька с хворым головкою ребенком – это уже не подарок. Олег серьезно задумывался, куда податься ему, дипломированному религиеведу. В Москве сейчас такая кутерьма, что никто ни на кого вниманья не обращает. Олегу повезло один раз – нарвался на неиспорченную Сашу. Если бросит ее с больным детенышем – никакая Лариса ни в каком Иерусалиме от геенны огненной его не отмолит. Утащат его свои же черти в ад как пить дадут. Пить-то как раз не дадут. Не надейся и не жди. А Сашенька, подсевшая на ночные свои игры, днем и вечером корпела над переводами. Семейный бюджет трещал по всем швам. Олегу, по сути дела на работе не нужному, дядя платил всё меньше и меньше. Кризис, говорит. Супруги Воробьевы аккуратно оплачивали квартиру на Усиевича, избавившись тем самым от пережитых мучений: крика непростого ребенка и диктатуры пролетариата в лице въедливой Ларисы. Остальное, сказали, добывайте сами. И не видели, или не хотели видеть, что вся тяжесть легла на хрупкие Сашины плечи. Ой, жизнь, мамкина дура.
Под лежачий камень вода не течет. Олег присматривал для себя путь отступленья. А Сашенька нет. Ей и в голову не приходило, что может быть еще где-то с кем-то нечто подобное. Удивительная девчонка. Редкостное счастье для того, кто понимает. Олег таковым не был. Не по тому руслу потек ручеек. Сидит подсевшая Саша вечерами, вкалывает. А черти в сумерках скок да скок, и нету за Олегом нерушимой стены. Ни слабенькая Саша, ни сердитая Лариса его не оградят. Проштрафился бурсак – теперь у НИХ на крючке. Это всё равно как КГБ в советское время.
Чертенята той порой занимались со своим маленьким приятелем очень усердно, и он уж начал кой-что говорить, вопреки прогнозам. Бесенята кувыркались, строили рожицы, учили Никитку ругаться. Лариса потом всё удивлялась – откуда. А молодые родители вообще не обращали вниманья. Во всяком случае развитие речи шло лучше, чем с любым логопедом. К ним Лариса мальчика не водила. Сама знала все приемы и применяла их не без успеха. Хоть дурные слова у дитяти получались лучше, чем папа-мама.
Сама Лариса не дремала. Укладывала Никитку пораньше спать и оставляла на попеченье невидимых ей чертенят. Выходила в провинциальном пальто на весенний бульвар – он и на Усиевича неплох. Пахло лопнувшими тополевыми почками не хуже чем во Мценске. Напротив метро, через проспект, виднелась ограда генштаба, и генералы тянули будто вальдшнепы на вечерней заре. Но ограничивалось мечтами. Знамо дело, как стать генеральшей. Сначала выйти за лейтенанта. И на юбке кружева, и на кофте кружева – неужели ж я не буду лейтенантова жена? Потом тридцать лет мотаться с ним по всей России. И, может статься, с исчезающее малой вероятностью, пощеголяешь когда-нибудь в Москве – толстой пожилой женщиной в безвкусном дорогом платье под руку с настоящим генералом.
В общем, насчет генералов шло худо, то есть никак не шло. Подсядешь на несбыточную надежду – напрасно будешь сохнуть. Впрочем, Лариса не больно и сохла. Олег посмотрел-посмотрел и решил: пора делать следующий шаг. Сашенька засиживалась с переводами чуть что не до свету. Пускай теперь Лариса забирает мальчика во Мценск. Сашины предки пусть высылают Ларисе деньги на содержанье ребенка и вообще за уход. Двухкомнатную квартиру молодых нехай продолжают оплачивать: Сашеньке нужен отдельный кабинет для усиленных занятий, а ему, Олегу, надо выспаться перед трудами праведными (стоял весь день в торговом зале без дела). Супруги Воробьевы поначалу лишились дара речи от такой наглости. Да и Лариса, крепко подсевшая на бульварную скамью, огорчилась. Но Олег снова выдвинул ультиматум: или-или. А с Сашенькой, тоже подсевшей на его, Олегово, теперь уж не столь частое угожденье, такое творилось, что не одни родители, а и свекровь испугалась: не дай бо осиротит дитя. Черти ухмылялись подо всякой мебелью.
И поехал Никитушка во Мценск. Трое бесенят – Шустрик, Шортик и Шельмец – залезли в Ларисин багаж, изрядно его утяжелив. Провожавший их пятерых Олег грешным делом подумал: мать втихаря накупила в Москве тряпок, покуда хозяйничала. Но промолчал. Жертва со стороны Ларисы была велика и очевидна. Шутка ли – взять на себя маленького юродивого. Сидеть как привязанная.
Основной состав бесов остался при Олеге. Уж они его из своих лап не выпустят. Что троих командировали с Никитою – так это пустяк. Имя им легион. На каждую православную душу найдется по бесу, уж точно. А к Олегу, ввиду его исключительности, или исключенности, как вам больше понравится, их было приставлено препорядочно. Но коль черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней? Я не в курсе. Врать в серьезных вопросах не хочу. Закрытый он для меня человек, и душа его потемки.
Теперь лямку тянули в основном бизнесвуменша и ее дочь, не то чтоб ни в чем не повинная, но уж очень симпатичная в оголтелой своей влюбленности. Евгения в данном непростом деле выказала себя железной ледею. Уж влипли, так влипли. Сашенька же всё кашляла. Ее изящной формы головка обросла темной щетиною. Кольцо осталось лишь в одном ухе, второе потерялось. Ничего, так даже круче. Саша потихоньку становилась достойной дочерью своей матери. Доходы профессора Воробьева были весьма и весьма скудны, а взяток брать он не умел. Олег по-прежнему оставался у дядя не в чести, про ВУЗ вообще помалкивал. Всё хвосты, хвосты, ровно как у чертей, к нему приставленных. Непонятно, что вообще Олегу светило.
Дитя во Мценске окрепло и похорошело. Лариса была ловкой нянькой и чужим-то слабеньким детям, а уж своему родному тем более. Мальчик до сих пор толком не говорил. Так. десяток слов, не больше. И то достиженье. Четвертый год парню шел. Но вот как-то раз Лариса снова услыхала: он поет, один в комнате, и со словами. Смысл остался темен:
Шустрик, Шортик и Шельмец –
Вот и песенке конец.
Бросилась из кухни в комнату – бесенят уж и след простыл. Обняла Никитку, понукала: ну же, повтори! ни в какую. Как практик-логопед без образованья, Лариса знала: в пении у ребят получается то, что не выходит в речи. Попробовала с ним петь:
Жили у бабуси
Два веселых гуся…
Не продвинулась ни на йоту. Только чертенята, прочно взявшие над Никитою шефство, могли его чему-то выучить. Во Мценске они стали скромней – всё же провинция. Больше не учили мальчика браниться, но затвердили с ним еще несколько жизненно необходимых слов. Лариса приписывала успех себе и втайне гордилась. Прилежно растила, баловала на Евгеньины деньги. Забыла думать о генералах. Не помнила безобразно выгнутых фуражек с кокардами. Опять зачастили к Ларисе неудалые выпускники детдома. Качали Никиту на коленях, подъедали за ним вкусненькое. Так и стоял город Мценск – не лютой славой купчихи Катерины Измайловой, а нерастраченной материнской силою пригожей Ларисы. У ней, у Никиткиной бабушки, фигура была еще такая ладная, что впору возглавлять физкультурные парады советских времен. И точно глаза замстило отставным военным города Мценска: никто к ней не сватался, никто не подсыпался. Провинциальные нравы строги, а постперестроечная демография – кривобокая дамочка.
