Она перекинула через борт чемодан и потянула лодку на себя. Лодка вновь заскользила по отмели, Инна торопливо и неуклюже, поскольку мешала обтягивающая юбка, забралась внутрь.
Тогда и он перевалился через борт, чувствуя, как доска врезается в живот, лодка качнулась и черпнула бортом воды. Что-то ударило по голове, в глазах заплясали красные пятна, он чуть не свалился назад, в воду, но, помотав головой и разогнав багровую мглу, увидел, как черный перевозчик на фоне зеленовато-розового неба занес черное весло, готовясь ударить еще раз, а Инна повисла у него на руке.
Иннин чемодан валялся под скамьей, вода плескала в клетчатые бока.
Он на четвереньках подобрался к лавке и сел. Одежда промокла, кроссовки хлюпали, выталкивая воду, смешанную с илом, а джинсы до колен были в бурой жиже. Он поднес руку к голове, потрогал и поглядел на пальцы, в свете тощего месяца лаково блеснувшие черным.
– Тронь еще раз – убью, сука! – сказал он с ненавистью.
Но перевозчик так же внезапно успокоился, поставил весла в уключины и сделал сильный гребок.
Он опустил руку в воду, зачерпнул пригоршню плеснувшего серебра и промыл разбитую голову. Инна тряслась на корме, он видел ее, полускрытую движениями рук перевозчика, она плакала взахлеб, уже не скрываясь.
– Ну все, все, – сказал он, выглядывая из-за чужой сутулой спины, обтянутой тельником. – Все в порядке. Хватит.
На перевозчика он больше не обращал внимания, словно тот был просто функцией, пустым местом, вроде тех человекоподобных роботов, о которых так любят писать фантасты.
Она ведь тоже заплатила чем-то, подумал он. Нет, не хочу знать чем.
Лодка выгребла на стремнину и пошла вниз по течению, за каждым гребком следовал мощный рывок вперед, с весел падали тяжелые ртутные капли и растекались по реке концентрическими кругами.
У них за спиной оставалась целая цепочка таких постепенно расплывающихся кругов.
Впереди плеснула рыба.
Они миновали островок, поросший ивняком, даже в скудном свете молодого месяца было видно, до чего белый здесь песок.
Инна нагнулась, подняла свой чемодан и поставила его рядом с собой на лавку.
– Что там у вас? – спросил он.
Она помолчала, обхватив руками колени.
– А где ваши вещи? – спросила она вместо ответа.
Он неопределенно кивнул назад:
– Там. Остались там.
– Вы что, совсем дурак? – сказала она сердито.
– А что? Какая теперь разница?
– За рекой нельзя брать у них еду. Только то, что с собой. Вам разве не сказали?
– Ах да, – вспомнил он. – Говорили. Я просто… столько всего произошло.
– Как вы вообще тут оказались? Откуда вы узнали?
– Где, в лодке?
– В Малой Глуше. Не валяйте дурака.
Сонная река плескалась о борта лодки.
– “Адмирал Нахимов”, – сказал он. – Знаете “Адмирала Нахимова”?
– Который утонул? Да.
– Я приезжал туда. В составе комиссии. Родственников поселили в гостинице. Это было… они должны были опознать своих, чтобы забрать их. Они… можете себе представить, что там делалось. Один… был спокоен. Сказал, что ничего страшного, что он знает способ. Можно вернуть…
Он зачерпнул воды, поглядел, как она стекает с пальцев серебряными каплями, потом мокрой рукой провел по лицу.
– Я… спросил его – как? Он говорит, есть один человек. Он знает путь. Ты к нему придешь, он даст тебе бумажку с маршрутом. Очень сильный. Он держит угол мира. С той стороны, где мертвые. Держит.
Вот. Может, даже и не человек. Я спросил – а как? Он говорит, не знаю, он скажет. И я… спросил, как найти. Этого человека. Только… всю зиму думал, а потом поехал. Весной поехал. Тут еще очень надо… убедить, что иначе нельзя.
– Я знаю.
– Ну вот, – сказал он и замолчал.
Мимо проплывали темные берега с белой песчаной каймой. В воде у берега кто-то плескался и шумел.
– А тот человек? Который сказал вам? У него получилось?
– Не знаю, – сказал он. – Я так его и не видел. С тех пор. Он сразу уехал. Туда. Он говорил… мало кто оттуда возвращается, и очень редко, когда возвращаются вдвоем. Но попробовать можно.
Он опять помолчал.
– Они были в какой-то краске, – сказал он вдруг. – Вымазаны голубой краской. Этот сухогруз, “Васев”, вез ее, что ли. Волосы были ярко-голубые у них у всех. У многих. Слипшиеся ярко-голубые волосы.
Совершенно нелепая катастрофа, как будто… как будто кто под руку толкал, не знаю…
– Теперь уже совсем недолго, – сказала она невпопад.
– Я думал, все будет не так, – сказал он. – Я готовился к другому.
– Р-разговорчики в строю! – вдруг весело крикнул дед, налегая на весла, отозвавшиеся скрипом уключин. – Не положено разговаривать.
Осознавать надо серьезность момента. А то высажу, ясно вот тебе?
– Я осознаю, – сказал он устало. В то, что дедок высадит, он не верил, просто не хотелось спорить.
Река тем временем делалась все шире, они миновали еще один остров, разрезавший ее на два рукава, на острове толпились ивы, полоща в воде длинные узкие листья. Прошумел ветер, и по ивам прошла серебряная волна.
Небо на западе сначала было нежно-розовым, потом погасло, и, подняв голову, он увидел, как тогда, в детстве, полную луну, в которую превратился тоненький месяц. Значит, все же так бывает, отрешенно подумал он. Вокруг луны собрались пухлые кучерявые облака, подсвеченные по краям лунным серебром, очень похожие на те, которые он видел в детских книжках, кажется, Корнея Чуковского, с картинками, или в русских сказках, там еще кот булку нес под мышкой.
Нет, точно в Чуковском, на рисунке с котом была зима, он вдруг отчетливо вспомнил под шапкой синеватого снега пряничный домик с освещенным окошком, кота в валенках, идущего по хрустящему снегу, и горевший у него над головой квадратненький фонарь.
Лодка скользнула по рукаву и вновь выплыла на стремнину, за их спиной что-то тяжело плеснуло, выбросив в небо тоненький высокий фонтан, образовавший, распадаясь, чуть видимую радугу, словно бы в реке играл кит.
Ерунда, подумал он, откуда тут кит, а вот русалки тут наверняка водятся, просто обязаны водиться русалки, но река вновь стихла и текла себе, переливаясь чернью и серебром, а на темном горизонте вдруг образовался бьющий в небо столб света; словно бы над
Чернобыльской АЭС, ходили такие слухи.
Лодка вдруг заскребла днищем о грунт, лодочник поднял весла, уложил их вдоль бортов, достал из рукава смятую бумажку, затертую по краям, и уставился в нее, шевеля губами и моргая в свете багровой заходящей луны и светлеющего на востоке неба. Потом досадливо покачал головой и протянул ему листок.
– Лучше ты, хлопчик, – сказал дедок, – очи в мене уже не те.
Он повернулся и обернул лицо к луне, и стало видно, что у него вместо глаз молочные полупрозрачные бельма, какие бывают у слепых.
Бумажка оказалась вырванной из книги страничкой, жалкой и помятой.
– Темно же, – сказал он, оправдываясь, пытаясь разглядеть прыгающие буквы.
– Надо прочесть, – сказал дед веско. – Порядок такой. Ты зачем в институте вчывся?
– Ладно, – сказал он. – Я попробую… “Большое количество преданий относит сотворение мира к центральной точке (пупку), от которой оно предположительно распространилось в четырех основных направлениях.
Следовательно, добраться к Центру Мира означает прийти к „отправной точке” Космоса, к „Началу Времени”; говоря кратко, отбросить Время.
Теперь мы можем лучше понять восстанавливающее действие, производимое в глубокой психике образами восхождения и полета, потому что мы знаем, что в ритуальной, экстатической и метафизической плоскостях восхождение может позволить, кроме всего прочего, отбросить Пространство и Время и „отправить” человека в мифический миг „сотворения мира”, вследствие чего он в некотором роде „возрождается”, став как бы современником рождения Мира. Кратко говоря, „регенерация”, затрагивающая глубины психики, не может быть полностью объяснена до тех пор, пока мы не осознаем, что образы и символы, вызвавшие ее, выражают – в религиях и мистицизме – отбрасывание Времени. Проблема не так проста, как…”
– Дальше? – с интересном спросил дедок.
– Дальше ничего нет. Оборвано.
– Жаль, – сказал дедок задумчиво. – В высшей степени интересно было бы узнать, что там дальше он пишет, как вы полагаете, коллега?
Ладно, нет так нет, распишитесь здесь.
Он протянул им потрепанную инвентарную книгу с пожелтевшими страницами и подтекающую синюю пастовую ручку. Страницы были подъедены серыми пятнами плесени.
– Дату, число? – спросил он механически.
– Господь с вами, коллега, – сказал перевозчик. – Какие числа за рекой? Мнимые разве что. Просто распишитесь, и ваша прелестная спутница пускай распишется. Этого достаточно, уверяю вас.
И вдруг, запрокинув тощий кадык к светлеющему небу и выкатив голубоватые бельма, закричал петухом, чисто и звонко.
Крик отскочил от серой воды, словно пущенный умелой рукой плоский камушек.
