Она высоко держала голову, как собака, чутко нюхающая воздух. Ее длинные уши тянулись вперед. Животное трепетало от страха. Вот она увидела своего детеныша и стала с опаской приближаться к нему, но моя шапка, валявшаяся рядом, ее напугала.
Несколько секунд она сосредоточенно вслушивалась и принюхивалась. Я застыл так, что ее дрожащий от напряжения взгляд меня не замечал. Но она наверняка чуяла мое присутствие, и ее извечный страх отчаянно боролся с материнским инстинктом.
Внезапно косуля ударила передними копытами о землю. Давала знак детенышу, но тот продолжал лежать без движения. Тогда, не решаясь подойти к нему ближе, она отскочила в сторону, и я услышал ее нерешительные шаги уже из леса на склоне оврага.
Она носилась там вверх-вниз, замирала, прислушиваясь, снова убегала куда-то. Под конец коротко и негромко проверещала каким-то тревожным, трубным голосом, и до меня донесся ее удаляющийся топот. Наступила тишина. Овраг наполнился мраком. Лес вокруг почернел. Зажглись звезды, серповидный месяц быстро пожелтел, зависнув на маленьком кусочке неба над моей головой.
Косуля покинула это место, и, быть может, навсегда. Я злился на себя. Надо было стрелять, а я все медлил. Страстно захотелось увидеть ее снова, еще хотя бы раз. Это желание так сильно завладело мною, что я, затаив дыхание, с приоткрытым ртом напряженно вслушивался в тишину.
Повеяло ветерком, легким, неуловимым, как вздох. Мрачный нахохлившийся папоротник чуть зашелестел, а верхушки деревьев даже не шелохнулись. У меня над головой перепорхнул дрозд, куда-то ткнулся и затаился. Тусклый зеленоватый свет проник в овраг и породил невнятные, призрачные тени деревьев.
Она еще вернется, убеждал я сам себя. Сперва пойдет на место последней лежки, чтобы вновь ощутить запах своего детеныша, к какой-нибудь защищенной от ветра неглубокой ямке под буком. Земля там еще попахивает его тельцем — на дне ямы обязательно лежат несколько коричневатых шерстинок, похожих на сухие сосновые иголки. Они упали у него со лба, когда она облизывала своим шершавым языком набухшие бугорки его рожек. Но его-то самого там не окажется. Она все равно ни за что не поверит, что он мертв, и выйдет по его следам на ту полянку, где они не раз вместе щипали траву. Сейчас она уже на том месте. Смотрит на макушки деревьев, на месяц, который тоже разглядывает ее, прядает ушами, прислушивается. Нету и здесь его.
Она начнет его звать: «Х-ук, х-ук!» — и снова в ответ лишь тишина, усугубляющая ее одиночество. Вот тогда-то, забыв про всякую предосторожность, она решится вернуться в овраг, чтобы проверить, тут ли все еще ее ребенок. Она, возможно, и не понимает до конца, что с ним произошло, но ее тревога нарастает и постепенно превращается в муку, которая не отпускает ни на миг…
Да, она непременно придет сюда, окончательно решил я. Только бы не прибежала раньше моя собака и не учуяла ее. Хорошо, если бы гончая напала на другую дичь или побежала прямо домой. Иначе она мне все испортит.
И в самом деле косуля вскоре возвратилась. Уже через несколько минут я уловил топот ее стройных ног.
«Топ-топ, топ-топ!» — чуть слышно звенела земля под ее копытами. Тишина в овраге поглотила все другие звуки, а эти, наоборот, усиливала. Несколько раз она останавливалась и долго стояла на одном месте. Затем вновь трогалась осторожными шажками.
Я тоже весь насторожился. Меня бросало в дрожь, словно я опасался чего-то и в то же время сгорал от нетерпения, чтобы именно это поскорее свершилось.
И вот косуля подошла совсем уже близко к кромке оврага и там застыла. В висках у меня стучало. Я проклинал свое дыхание. Жидкий лунный свет чуть брезжил над заснувшим лесом. Деревья наблюдали за мной, как люди, затаившие дух в ожидании…
Несколько минут длилась напряженная тишина. Затем что-то обрушилось по склону оврага. Кустарник раздвинулся, и прямо передо мной отчетливо возник темный силуэт косули.
Она вросла в землю, как окаменевшая. Нижняя часть ее туловища тонула в папоротнике, но вздернутая головка и изящный изгиб шеи хорошо просматривались.
Подчиняясь какой-то необоримой силе, я поднял ружье и нажал спусковой крючок…
Гром прокатился по лесу, овраг будто взревел. Яркое пламя выстрела меня ослепило. Что-то тяжелое полетело вниз, и сразу все стихло. Несколько секунд я наблюдал, как пороховой дым, точно ядовитое облачко, полз по траве. Потом схватил свою шапку, козленка и не оглядываясь, опрометью бросился к дороге. Оттуда доносился вой моей собаки, которая искала меня…
Пролетка застучала по деревянному мосточку. Лошадь, почуяв воду, стала. Хозяин хлестнул ее кнутом.
Рассказчик вновь уткнулся в подбитый мехом воротник своей шубы.
Второй охотник спросил:
— Значит, так и оставил ее в лесу?
— Нет. Пошел я туда на другой день, но ее там не оказалось. К счастью, промахнулся.
— И хорошо сделал, — встрял в разговор возчик. — Если бы спросили меня, я бы вообще запретил всякую охоту. Что это за развлечение? Разбойничество!
Он выждал время, надеясь, что кто-нибудь из седоков отзовется на его слова, но так как они молчали, пробурчал что-то себе под нос и сильно стеганул лошадку.
Волчьи ночи
© Перевод О. Кутасовой
Под вечер, когда туман над полем рассеялся и снег стал красным от заката, пять волков из редкого леска обок дороги тронулись к горам.
Стая шла прямо к сверкающим в лучах заходящего солнца снежным вершинам, белые шапки которых искрились на фоне чистого синего неба.
Ни один из волков не оглянулся назад, туда, где целых шесть дней они бродили в поисках пищи. Открытая равнина с прямыми телеграфными столбами, в проводах которых свистел ветер, с оголившимися деревьями, с нацеленным, как копье, журавлем деревенского колодца, едва виднеющимся на горизонте, внушала им теперь страх.
Свесив хвосты и опустив морды, на которых от дыхания осел иней, волки медленно брели друг за другом. Впереди шел вожак, большой красный волк, — он неотрывно смотрел перед собой, словно прилепился голодным взглядом к какой-то точке в горах и боялся выпустить ее из виду; за ним — злая понурая волчица, потом — два старых волка и позади всех — серый.
Серый был самым мелким и всегда ходил последним. Шкура у него была чистая и гладкая, морда по выражению больше походила на собачью. Глаза смотрели не так мрачно и сурово, как глаза его товарищей, а в мягкой поступи длинного тела чувствовалась какая-то озабоченность и недоверие. Он часто отставал, зачуяв кость, мышь или кротовую нору, не замеченные другими, и рыл снег.
Все эти шесть дней волки не ели. Только серый со своим собачьим нюхом набрел возле одной овчарни на скелет сдохшей этой осенью овцы и на две лошадиные ноги. Он отстал и съел голые, выпитые снегом и землей кости; это не утолило голода, но червячка он все же заморил.
Сейчас серый был настороже. Все чаще волки показывали друг другу голодный оскал, все чаще темная шерсть на их спинах вставала дыбом. В лесочке они старались держаться порознь и не спускали друг с друга тяжелого горящего взгляда. Два старых волка исподтишка следили друг за другом, а голодная нетерпеливая волчица пыталась заставить всю стаю выть. Когда волки не захотели ей подвывать, она принялась ластиться ко всем по очереди, стараясь незаметно укусить. Серый хорошо знал, что значит дать себя укусить. Знал, что дело примет еще худший оборот, если он схватит волчицу за горло. Голод еще не лишил его благоразумия — он быстро и ловко ускользал от ее зубов, не загораясь и не свирепея. И волчица оставила его в покое — холодность серого оттолкнула ее. Но та неизбежная минута, когда один из волков будет съеден, приближалась. Серый чувствовал, как она надвигается.
Ему хотелось выть, он садился на задние лапы, тревожно оглядывая бескрайнюю синеватую равнину, на которую спускались вечерние сумерки. Он охотно бы вернулся в лесок и бросил своих товарищей, но его пугало одиночество. Он то догонял их, то снова отставал, с удивлением смотря им вслед своими ясными глазами. Но когда они скрылись в широкой, поросшей густым лесом лощине, которой начинались горы, он догнал их бесшумно, как та тень, что бежала за ним по снегу.
Волки миновали лощину и углубились в лесную чащу, где расположилась на ночь стая ворон. Здесь, на маленькой сырой поляне, волки остановились и долго слушали встревоженный вороний грай. Потом серый увидел спины своих товарищей на противоположном склоне и пошел за ними.
Освещенная луной гора светилась, словно серебряная, темнели голые, заснеженные леса, заваленные снегом ущелья и пропасти, дышащие холодом. Волки вглядывались в склоны — взъерошенные деревья походили на людей, увязших в снегу. Глаза волков горели. Время от времени они поднимали головы и, увидев крупные голубые звезды и круглое лицо луны, издавали тихий, приглушенный вой, напоминавший собачий зевок.
