Она положила голову Морису на плечо. Ей нравился запах его туалетной воды. Ей хотелось поставить «Satisfaction» и прошептать ему на ухо, как страстно она жаждет его тела. Хотелось, чтобы он знал, что она ласкала себя, думая о нем. Хотелось раздвинуть ноги и приоткрыть складки влагалища. Пытаясь скрыть охватившее ее исступление, Майя слегка отстранилась и сделала величественный жест в сторону накрытого стола.
— Ты, должно быть, проголодался, идем ужинать.
Теперь Морис рассказывал о своем внуке. Майе не нравилось, какой оборот принимает беседа. Она хотела, чтобы он говорил о Джимми и «Роллингах». Она больше не испытывала ни малейшего желания становиться бабушкой.
— А куда подевался твой старый «Гибсон»? — перебила она.
— Хороший вопрос… Не помню. Наверное, где-то в кладовке…
— А помнишь, как мы забивали косяки?
— Еще бы не помнить!
— А потом тебе никогда не хотелось покурить косячок?
— Да я вообще никогда не прекращал!
— Я тебе не верю!
— Честно! — Морис рассмеялся. — А ты что поделывала, Майя?
Наконец-то он прямо взглянул ей в глаза.
— Трудно сказать… — Майя почувствовала, что голос ее стал тонким и ломким, как бывало всякий раз, когда она собиралась заплакать. — Кажется, я испытываю ностальгию по слишком многим вещам… По моей молодости, по времени, которое проходит, как и любовь… Тут еще этот склад на чердаке…
Майя рассказала Морису о сундуке с одеждой, о пластинках, о своих подростковых дневниках, попыталась воскресить общие воспоминания. Она говорила о своем отце, об Архангеле, о матери. Она чувствовала, как к ней вновь возвращается одиночество, и это пугало ее.
— Кем в твоих глазах выглядели мои родители?
— Парочкой психов! — улыбнулся Морис.
— А… Ну что ж, неудивительно. Я в те времена не отдавала себе отчета, что на фоне других они выглядят странно.
— Но при этом мне так здорово было у вас! Я чувствовал себя свободным, в сто раз лучше, чем с моими родителями! Мои мне казались староватыми…
— Забавно! А мне, наоборот, нравилось бывать у тебя, в твоей комнате, слушать, как ты играешь на гитаре… Помнишь журналы «Харакири», которые ты прятал под матрасом? А как вопил твой отец, когда ты повесил на стену постер с Че Геварой! Я твоего отца всегда немножко побаивалась.
— Это было сто лет назад…
— А мне кажется, это было вчера…
— Но с тех пор столько всего случилось!
— Ты все еще вспоминаешь Жанну?
— Конечно! Все то время, что мой сын подрастал, мне так хотелось, чтобы Джейн была жива — чтобы она узнала его, полюбила, чтобы он не рос… сиротой.
— А тебе никогда не хотелось жениться снова? Когда она умерла, ты был еще так молод!
— Это не так просто, Майя… Не так просто…
— Но у тебя ведь были подружки, нет?
— Надо же, ты впервые меня об этом спрашиваешь!
— Ну так что, были?
— Конечно, были.
— Здесь, в Сариетт?
— А для тебя есть разница?
Майя рассмеялась вместо ответа и снова спросила:
— А сейчас ты с кем-нибудь трахаешься?
Морис бросил на нее одновременно дразнящий и удивленный взгляд.
— Бывает… Ну что, я удовлетворил твое любопытство?
— Потому что я сама больше не занимаюсь любовью…
— Как это?
— Во всяком случае, последние три года, — закончила Майя.
— Так ты из-за этого собираешься разводиться?
— Из-за этого тоже… Кажется, тебя смущает эта тема.
— Нисколько. И ты это хорошо знаешь. Но я бы не хотел оказаться в двусмысленном положении. Пьер мне очень нравится.
— А я тебе нравлюсь?
— Ты для меня как младшая сестренка, которой у меня никогда не было. Я тобой восхищаюсь!
— Я предпочла бы услышать другой ответ, потому что собираюсь просить тебя об одной услуге…
Голос Майи был жестким и холодным, слова звучали резко и отрывисто.
— О чем бы ты ни попросила, я все исполню! Я — твой добрый гений, Майя!
Морис постарался скрыть внезапную боль под усмешкой.
— Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью! Морис опустил голову.
— Я…
— Твое молчание достаточно красноречиво. Ты поспешил, давая мне обещание.
— Ты не предупредила меня, что речь идет об услуге особого свойства…
— Да, не предупреждала, ну и что? Я не трахалась целую вечность! Я сказала себе: может, стоит попробовать?.. Это было глупо, я знаю… Ну скажи что-нибудь, вместо того чтобы так на меня смотреть! Я чувствую себя осмеянной!
И Майя в слезах выбежала из комнаты.
Морис не двинулся с места. Он ел хлебец и ждал. Когда через несколько минут Майя вернулась, неся блюдо с перепелами в виноградном соусе, ее глаза все еще были красными от слез. Морис по-прежнему, выпрямившись, сидел за столом. Ему бы хотелось быть за много миль от нее.
— Послушай, Морис, забудь о том, что я тут наговорила. Я просто была немного расстроена и вела себя как… Ладно, не будем об этом больше говорить, я, должно быть, слишком много выпила! Дай-ка мне свою тарелку… Пирожки принести сейчас или позже?
— Как хочешь.
— Нет, скажи, как ты хочешь.
— Позже, спасибо.
— Не за что, господин мэр!
Морис не поддался на этот провокационно-агрессивный тон. Он стал рассказывать о выставке картин Евы, устроенной в апреле этого года в Экс-ан-Провансе. Майя была ему признательна за то, что он сменил тему. Она пыталась поддерживать разговор, но ничего не получалось. Она подумала, что слишком быстро попыталась соблазнить Мориса, что ей бы следовало вместо этого пустить в ход обычный набор женских уловок. Побуждать его говорить, самой внимательно слушать, льстить ему, соблазнять… Да, конечно, ей стоило соблазнять Мориса, а не рассказывать ему с ходу все, о чем она никогда с ним не говорила. Она забыла, что им не по пятнадцать лет, а почти по пятьдесят и что в таком возрасте нужно соблюдать определенные правила и ритуалы.
Пока Морис рассказывал о музее, у которого обновили одно крыло, Майя думала о том, что, может быть, ее тело вызывает у него отвращение, потому что она уже немолода. А может быть, она вообще никогда не привлекала его как женщина. Что она знала о его вкусах в отношении женщин? Ничего. Конечно, у Мориса была какая-нибудь подружка, с которой он иногда проводил время, чтобы развеяться. Ласкал ее тело, входил в нее… Может быть, он очень любит эту женщину и кричит от наслаждения, когда занимается с ней любовью… Каким глупым тщеславием с ее стороны было верить, что он согласится удовлетворить ее просьбу — просто так, по-дружески. «Какой стыд!» — в отчаянии думала она. Ей было одиноко и грустно. Она не хотела стареть, не хотела становиться бабушкой, ей больше не нравился ее дом, не нравилась классическая музыка, ей было все равно, что есть, она больше не любила своего мужа, не любила свою мать, не хотела, чтобы Симон и Ольга умерли, хотелось закурить этот чертов косяк и почувствовать твердый фильтр между пальцами, хотелось слушать «Пинк Флойд», растянувшись на грязном матрасе, лежавшем прямо на полу, хотелось глотать «колеса», хотелось закрыть глаза и чувствовать, как незнакомый мужчина проводит языком по ее телу, ей не хотелось больше заниматься готовкой, не хотелось ничего делать, не хотелось возвращаться с дочерьми в Париж и не хотелось оставаться в Ашбери — теперь, когда она знала, что у мэра Сариетт есть тайная любовница, а до нее, Майи, ему нет дела. Она снова заплакала, все ее тело затряслось от судорожных рыданий. Ее отчаяние усугублялось тем, что ее дед и бабка с материнской стороны были нацистами.
МАЙЯ лежала на кровати. Кажется, она заснула не раздеваясь. Сколько же времени она проспала? Снаружи была ночь, и на черном небе ярко горели звезды. Когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела, что Морис сидит на краю кровати, неподвижный и молчаливый. Он слегка склонился над ней и погладил по лбу.
— Все в порядке? — прошептал он.
Он чувствовал себя глупым и нелепым, неотесанным мужланом, не способным говорить с женщинами.
— Да, все в порядке… Сколько времени?
— Около трех ночи.
— Я спала?
— Да…
Морис нежно провел рукой по шее Майи, не в силах отвести глаз от ее обнажившейся левой груди. Стоило лишь сдвинуть руку на несколько сантиметров вниз — и он сможет ласкать ее… Внезапно, словно по озарению свыше, он накрыл ладонью небольшую грудь Майи… Он больше не слышал собственного дыхания.
— Ты вовсе не обязан этого делать, Морис! Я была такой дурой! — горько произнесла Майя.
— Я совсем не чувствую себя обязанным.
Но он не знал, что должна делать его рука там, куда он сам ее положил. Поглаживать ли грудь Майи кругообразными движениями, лаская только ее, или отвести другой рукой край блузки и обхватить вторую грудь? Должен ли он грубо стиснуть их или осторожно расстегнуть пуговицы блузки одну за другой и нежно гладить все тело Майи? Что бы ей больше понравилось? Морис разрывался между грубостью и нежностью. Мысленно он представил себе, как сжимает груди Майи, и охватившее его желание стало таким сильным, что даже закружилась голова. Из его груди вырвался хриплый стон, и неожиданно для себя он кончил, как подросток.
