Рената озабоченно поинтересовалась:
— Откуда у пьяницы лемур?
'Тоже мне — мировая проблема', - хмыкнула про себя Вера, стараясь не умиляться детскостью, проглянувшей из-за Ренатиной серьезности. А то опять растрогаешься, а из этой слова не вытянешь.
— Вот уж не знаю, — развела руками женщина. — Еще летом дело было. Сын гулял с приятелями в Лосиноостровском парке. Смотрит — алкаш тащит лемура в узелке из майки. Оказалось, он посчитал лемура котёнком и нёс продавать на Птичий рынок. Где взял — непонятно… Ну, сын и сторговал Васеньку за стоимость бутылки.
— Он ведь ночной зверь? — полюбопытствовала Вера.
— Ох, да! Мне вчера ночью в волосы вцепился, перепугал спросонок, — недобро усмехнулась хозяйка. — Иногда он и днем выходит, если есть захочет. Вот как сейчас.
Рената, как зачарованная, смотрела в глаза лемуру.
Мнительной Вере померещилось, что лемур в ответ излишне внимательно уставился на Ренатины космы. На всякий случай приготовилась дать отпор таинственному пришельцу. За свой ёршик на голове она не так беспокоилась.
Проторчав полчаса возле лемура, они бегло осмотрели квартиру. Но на глаза им словно платок набросили. Жилище совсем померкло после чудесного впечатления. Напоследок Вера шепнула хозяйке: 'Вы зверя своего куда-нибудь убирайте! А то квартиру никто толком смотреть не будет. Сто лет продавать придется'.
Всю обратную дорогу Вера даже не пыталась конкурировать с плеером, искоса поглядывая на развевающиеся сбоку пряди. Теперь они парили уже в такт шагам — ветер, наконец-то, стих. У метро они простились. Рената, глядя себе под ноги, пообещала подумать об увиденной квартире. Так и не добившись от прекрасной незнакомки ни капли внимания или интереса к своей персоне, Вера была настроена к ней критически. И решила не надеяться на успех дальнейшей работы. Разве можно всерьез воспринимать человека, так и не понявшего, где он вообще собирается жить? Не определившемуся даже с городом — не то, что с районом. Видно, Рената, как и лемур, приноровилась лишь попусту затмевать людям глаза, ошеломляя неприступностью. А приглядишься — несчастный маленький зверёк, навсегда оторванный от дома.
Тёмное небо лежало на голове, словно могильная плита. Назревал дождь, но спрессованные в полотно тучи никак не могли им разродиться. Слегка скособочившись от холода, перебежечками, Вера добралась до Марининого подъезда. Раньше она всегда волновалась, приближаясь к Марининому дому. Замедляла шаг, чуть-чуть оттягивая момент встречи, чтобы потом сильнее ему обрадоваться. А, может, просто боялась, что всё слишком быстро закончится. Часы тут же начнут отсчитывать, застрекочут. И время ухода понесется на неё как приближающийся поезд.
Сейчас Вера тоже волновалась, но по иной причине. Не могла нащупать, как теперь держать себя с Мариной. Тоска накатила двойная: от надвигающейся потери и от открытия, что её скромная персона значит в этом доме много меньше, чем ей казалось. Да, из Веры не получилось ученого. Да, она еле сводит концы с концами. И в сравнении со своими успешными ровесниками шебаршится почти в самом низу социальной лестницы. Но тем дороже ей были отношения с Мариной, уцелевшие с институтских времён вопреки всем Вериным неудачам и несуразности.
Их неожиданно тесная дружба держалась на множестве перекличек, контрастов, общем прошлом и чувстве благодарности. Последние годы Марина заменяла Вере сразу всех близких и друзей. А главное — помогала ощутить себя важнейшей струной, без которой не зазвучит музыкальный инструмент и обессмыслится целое оркестра. Все свои заботы, страхи, сны и настроения Марина обсуждала с Верой. Одна из подруг чувствовала, что есть человек, для которого малейшее колебание воздуха вокруг неё — событие вселенского значения. Другая, восхищенно резонируя, мнила себя не эхом, а источником.
Вере представлялось, что она имеет особое влияние на Марину. Верилось, что её мнение ежедневно пересоздаёт их маленький космос на новый лад. И вдруг — такое открытие… Не только оркестр преспокойно звучал без Веры, а играл он совсем иную музыку, чем ей слышалось. Она очутилась в полной растерянности, не понимая, что теперь делать. Жить с ощущением собственной никчемности и наивности? Сокрушаться, что слишком высоко занеслась в мечтах? Но её реальная жизнь протекала в таких низинах, что без воображаемых высот оставалось уже только под землю.
Вера к ним в гости и не пошла бы сегодня, но Марина слишком настойчиво зазывала. Хотя загадка — зачем. Поговорить-то им все равно не удастся. Это было известно заранее. По дому по-хозяйски расшагивал Костя. Весь — в прожектах и перезвонах по поводу предотъездных дел. Его присутствие в доме было очевидным доказательством ненужности и неценности Веры для подруги. Она лишь удивлялась самой себе — как могла столько лет пребывать в блаженном заблуждении? Или всё-таки в прошлом их что-то связывало, а принятое семьей решение радикально перестроило Маринины потребности? И она больше не нуждается в её отклике?
В момент Вериного прихода Костя висел на телефоне. На кухню сплошным бубнением доносился из глубины комнат его голос. Под такой аккомпанемент не могло случится откровенного разговора. Да и какой разговор, если в любую минуту мог войти Костя! Вот, наконец, он и появляется в дверях — довольный, горделивый.
— Привет, Верка! Ты с ежевикой и смородиной чаи гоняешь? Лисёнок, — промурлыкал Костя, обращаясь к Марине, — сделай-ка мне с липой и медом чайку. А то мне эта ежевика не очень…
На ходу приобняв, поцеловал Марину в висок. Вера поморщилась от этой демонстративной нежности. Лучше бы с чаем не напрягал. Пил, что дают. Следом за Костей на кухне обрисовался кот. Уперся в хозяйку взглядом, недоумевая, почему нет еды в миске. Соорудив для Кости особый чай, Марина переместилась к пакетикам с кошачьим кормом.
Пока кот лениво поглощал порцию, Вере в два голоса описывали его летние стычки с ежом. Ёж поселился под крыльцом на даче. Его кормили, оставляя еду на блюдечке. Вскоре он открыто блуждал по дому и жрал из кошачьей миски. Возмущенный кот пробовал напасть, но, ткнувшись в колючки, отступил.
— Этот ёж чавкал, как поросенок! — припомнил Костя. — Я как-то майонез пролил. Не успел оглянуться, ёж залез в лужу по самое брюхо. Стоит, наворачивает…
— А я однажды ему оставила слизняков в банке, — оживилась Марина. — Гляжу — он в ней застрял. Упёрся носом в стекло, морду облепили наглые слизняки. Такое унижение для ежа! Пришлось бить банку.
— Вот жили бы мы в Америке, — съехидничала Вера, — ты не сообразила бы разбить банку. Побежала бы звонить в 911.
— Ну, уж нет, — запротестовала Марина. — В Америке в 911 позвонил бы сам ёжик!
Под аккомпанемент дружного хихиканья Вера растянула на лице подобие улыбки. Но внутри смеха не было. Совсем неинтересно было наблюдать, как они нарочно пытаются ее развеселить — весьма неловко и неискренне. А, главное, она чуяла в их совместном общении новую ноту. Костя излучал очевидное довольство оттого, что больше не придется делить жену с её ближайшей подругой. Вот увезет он её 'за темные леса, за синие моря, за высокие горы', и пусть-ка Вера попробует попретендовать.
Костя блаженствовал, вдыхая плывущий от чая запах липы, меда и яблоневых лепестков. А Вера изучала узоры на скатерти, избегая обеспокоенного взгляда подруги. Боялась размякнуть от её внимания. Снова поверить в Маринину теплоту и привязанность. Но еще больше не хотела, чтобы её тонкие и сложные переживания были истолкованы примитивно — как детская обида, ревность или собственничество. Лелеяла чувство своей непонятости.
— Значит, уезжаете? А с квартирой — что? Продавать или сдавать будете? — полюбопытствовала Вера, судорожно ища тему — подходящую приземистую кочку, на которую можно поставить ногу в топкой трясине их совместного разговора.
— Маринины родители этим займутся, — немногословно пояснил Костя.
Веру неприятно поразил лаконизм ответа. Так о денежных планах говорят только с чужими — людьми за пределами семейного мирка. Выходит, теперь и она к таким относится. Хотя между собой, наверняка, часами муссируют — сколько денег выручат при продаже, а сколько при аренде? И как эти деньги лучше разместить? Вере и даром было не надо, чтобы с ней обсуждали финансы. Но незаметный штрих подчеркивал, как далека она от подруги и её нынешних забот. За годы, проведенные на Марининой кухне, Вера настолько привыкла ощущать себя членом семьи, что потеряла ориентацию в пространстве.
При Костином ответе в её глазах мелькнуло скрытое торжество ребенка, поймавшего взрослых на очевидном обмане. Неприязнь к фальшиво-дружескому заговору хлынула наружу.
