— Как это на улицу? — поднял брови Гром. — Разве так можно, вы ж тут с мальства?
— Ну вот, а Мариванна говорит, надо, чтоб она осталася. — Жук обрадовался неожиданной поддержке.
— Мариванна — это кошка, что ли? — прищурился Гром.
— Ну, это, кошка, да, — засуетился Жук, понимая, что само упоминание какой-то кошки перед мордой авторитетного пса сильно роняет его собственный имидж. — Ну, она, это, умная, в общем. Она говорит, надо бы ее оставить, поженить с вашим хозяином.
— Поженить? — Гром от неожиданности даже поднял ухо. — Это как же?
— Говорит, надо, чтобы он ей, это, помогал, а она, это, поняла, что он лучше, чем ее муж. — Жук совсем упал духом. — Она останется, и нас тогда не выгонит…
— Хм, — покрутил башкой Гром. — Может, и не так глупо. Кошки, они бывают о-го-го! Ну, так, а я-то что?
— А… Не знаю, Мариванна говорит, сходи да сходи, посоветуйся, как лучше…
— Да-а, — вполголоса гавкнул Гром. — Командир, конечно, тоже один. Вроде справляется. Ездит тут к нему одна. Не нравится она мне, громкая очень. И пахнет сильно духами, я не люблю, когда сильно. Что я могу? Ну, облаю ее… Так вроде неудобно. А ваша-то к нему как?
— Мы ее уже об-ра-батывали, — с трудом произнес длинное слово Жук. — В бане запирали, топор украл я лично… Насос ломали. В общем, чтобы ваш хозяин почаще к нам ходил. Наша, конечно, злилася, но как он придет, не ругалась, ничего. Может, надо еще чего? Мариванна говорит…
— А про баню и топор тоже твоя Мариванна придумала? — с интересом спросил Гром.
— Ну да, она! — вильнул хвостом Жук.
— Ты смотри, соображает, кошачье отродье! — усмехнулся Гром. — Ну ладно, тут подумать надо, обмозговать. Дело серьезное. Ты заходи завтра, может, чего и надумаю.
— Ладно, Гром Рамзесович, я забегу, будьте здоровеньки! — Жук покланялся, вежливо помахал хвостом и побежал восвояси.
— Надо же, бестии, чего удумали! — брехнул с усмешкой Гром и снова закрыл глаза — от яркого света они у него слезились давно, после взрыва, в котором Командир получил тяжелое ранение, а он сам — сильную контузию.
К вечеру с запада начали наплывать тяжелые тучи. Небо стало графитовым. Время от времени где-то выше туч рокотало, падали несколько тяжелых капель, но дождь не начинался.
Порывы свежего ветра теребили створку открытого окна, вытягивали на улицу тюлевую занавеску. Катя вернула занавеску, закрыла окно. Воздух почти видимо сгущался, ясно, что будет гроза.
Грозу она не любила, боялась. Вспомнила, как отец объяснял ей, маленькой, что в грозу не надо стоять под высокими деревьями, столбами, включать электроприборы. Даже нарисовал ей картинку: черточками идет косой дождь, электрический разряд из облака бьет в дерево и уходит в землю, а под деревом стоит маленькая смешная девочка с треугольным бантом на лысой голове.
— Это я? — спросила тогда Катя со страхом.
— Нет, конечно, это глупая девочка, видишь, спряталась под деревом в грозу, — улыбнулся папа. — Ты же у меня умная, не будешь так делать, правда?
Катя вышла из дома. Порывы ветра трясли деревья, Жук сидел в будке, не высовывая даже носа. За оградой торопливо пробежали две девушки, цокая каблучками и прикрывая головы сумочками. Теплые капли по-прежнему редко пятнали асфальт, одна упала Кате прямо в глаз.
Она сняла болтавшиеся на сушилке полотенца и вернулась в дом, заперев дверь на ключ. Решила почитать, но за окном быстро и страшно темнело, строчки уже было не разглядеть, а включить свет Катя побоялась.
Вдруг страшный треск разорвал небо пополам, а потом полыхнуло по окнам синим неживым светом. Бабахнул гром, потом еще и еще. Наступившая вслед за этим на пару секунд тишина казалась неправдоподобной, небывалой. Но тут же тяжелым занавесом упал дождь. Нет, не дождь, водяной поток. Вода лилась за окнами сплошным полотном, казалось, дом вдруг отгородили от остального мира волнистым стеклом. За ним ничего не было видно. Только вспыхивали подсветки молний.
Стало совсем страшно, и Катя легла на диван, свернулась в позе эмбриона и с головой укрылась пледом. Дождь хлестал по крыше плетьми, ветер пытался выдавить стекла.
Вдруг за окнами что-то взорвалось, раздался долгий скрежет, и какая-то тяжесть обрушилась на дом, выхлестнув два окна. Кате показалось, что стены падают на нее, она вскрикнула и села, прижав руки к груди. В окне торчало что-то черное, огромное, жуткое. Оно уперлось в стол, телевизор валялся на полу, чудом не разбившись. Трясясь, как осина на ветру, Катя подошла, потрогала — мокрые листья тяжелой массой загромоздили полкомнаты. «Клен упал!» — дошло до Кати наконец.
Красавец клен был гордостью бабушки. Когда-то в юности его посадила ее мать, баба Поля, а Катя помнила клен уже огромным деревом с тремя стволами — так причудливо он разделился. Летом он особо не выделялся среди других старых деревьев вокруг дома, но осенью — в сентябре и октябре — клен весь заливался красками от лимонной до темно-багряной. Издалека полыхал, как огромный костер, и мимо него равнодушно не мог пройти ни один человек.
И вот теперь, поверженный грозой, он лежал у Кати в гостиной, словно умиравший воин приполз просить помощи.
— Неужели весь упал или только один ствол? — дрожащим голосом вслух спросила Катя.
Чтобы ответить на этот вопрос, надо было выйти на крыльцо. Но там все еще бушевала гроза. Катя попыталась разглядеть что-нибудь в другое окно, свободное, но, кроме черноты и бегущих по стеклу косиц дождя, ничего не увидела.
Николая гроза загнала в дом, когда уже вовсю полил дождь. Он прямо во дворе снял рабочую одежду, облился ведром холодной воды, на крылечке растерся полотенцем. Ну что, раз работать нельзя, можно пораньше лечь спать — нечасто это удается. Выпил стакан холодного молока, съел ломоть хлеба и устроился на диване.
Страшенный треск разбитого грозой клена заставил его подскочить к окну. В сполохах молний он увидел, как огромное дерево наклонилось, несколько мгновений повисело в воздухе и рухнуло на дом Катерины Васильевны. Картина напоминала кадр из американского фильма-катастрофы, и он на секунду опешил, не понимая, как такое может быть в жизни. «Катя!» — вдруг словно кто-то крикнул у него в голове.
Сорвав с вешалки куртку и напялив ее на голое тело, помчался к дому соседки. В синих вспышках Николай увидел, что молния ударила точно в развилку трех стволов клена, два из них упали на дом, третий накренился к дороге, словно просил прощения. Весь двор завалило массой кленовых веток, забор был растерзан, верхушка одного из стволов попала точно в переднее окно, вторая пробила крышу.
Он продрался сквозь скользкие поверженные ветки, едва не сломав ногу, подобрался к боковому окну, крикнул:
— Катя, вы дома? Живы? Это я, Николай!
Через пару секунд за стеклом замаячило бледное лицо, она что-то говорила, но ничего было не разобрать за шумом дождя.
— Откройте окно! Не слышу!
Катя долго вертела шпингалеты, но окно не открывалось, видно, было заклеено с осени. Наконец она догадалась ударить по раме, с треском отворила одну створку.
— Вы как, целы? — Он просунулся в окно, стараясь разглядеть ее в полумраке комнаты. По голове Николая текли струи, мокрые волосы прилипли ко лбу. Ей на секунду стало смешно.
— Я ничего, только напугалась очень. И дверь завалило…
— Это ничего, я разберу, вот только дождь кончится… — Он подтянулся было на руках, но не решился влезть в окно. — Вы как, здесь останетесь? Или, хотите, можно ко мне пока.
— Пока что?… — с грустной улыбкой спросила она.
— Ну, пока я дерево не распилю, его не вытащить, придется пилить и частями…
— Нет, я дома побуду, спасибо.
— А не боитесь? Света тоже не будет, провода оборвало.
— Нет, уже не боюсь, — покачала головой Катя. — А вообще-то я жутко испугалась, спасибо, что пришли, а то бы у меня, наверное, истерика началась.
— Ну, на истеричную барышню вы не похожи, — улыбнулся Николай. — А то пойдемте ко мне, чаем напою. У меня печенье есть овсяное. Катерина Васильевна любила к чаю.
— Еще пряники мятные и сушки, — в тон ему ответила Катя. — Нет, спасибо, тут буду. Наверное, до утра все равно ничего не сделать, но все равно спасибо еще раз.
— Ну ладно, гроза пройдет, к утру, надеюсь, подсохнет немного, так я часов в шесть приду с бензопилой. Вы не пугайтесь, если зашумлю.
— Ладно, не буду. — Катя снова улыбнулась, сжимая у горла накинутый плед.
Катю разбудил визг пилы. Та прерывисто и коротко выла за окнами, потом раздавался треск, и вновь завывала пила. Ветви клена, занимавшие половину комнаты, вздрагивали, потом их потянули наружу. Часть листьев и мелких веток осталась на полу, оконная рама была разбита вдребезги, пол усыпан осколками стекла.
