– Да вы сами-то доживете до этого? – ужаснулась Аленка. – Я бы его сразу. Он же и не человек уже. Уж лучше заниматься внуками, они живые и вас оживят.
– Передохнуть бы мне пару дней, – не слушая ее, улыбнулась Антонина, – вот попросила свекровь подменить. Да и брат Вани живет в соседнем подъезде, а заходит раз в году: «Я так маму люблю, Ваню...» Так что справятся недельку. Или сдадут его без меня. Только без меня! – Тоня покачала головой. – Если вернусь после больницы, взгляну на него – не смогу...
– Ты ж сама загнешься. – Вера Павловна покосилась на воспаленные руки женщины. – Работаешь и дома вместо отдыха за ним убираешь...
– Ой, девоньки. Никому он не нужен больной – куда ж я его? Здорового мужика бросить – одно дело, а такого?
– «В селах Смоленщины, в селах Рязанщины, слово „люблю“ не услышишь у женщины. Женщина скажет, всю грусть затая, женщина скажет: жалею тебя...» – тихо прочитала Мария.
– Ну, хватит о грустном. Давайте пировать! – Аленка разнесла кусочки торта медсестрам и снова прибралась на столе.
3
Распив вино, затянули песни. Пела и принаряженная Нина Павловна, и Антонина Ивановна, и я, встретившая тридцать восьмой день рождения в больнице. Угораздило...
Не удержавшись, спросила у Антонины:
– Вы, наверное, очень любили мужа, раз так ухаживаете за ним?
Антонина Ивановна с улыбкой призналась:
– Нет, вышла я за него случайно. И никогда не любила. Тридцать пять лет без оргазма. Все это было у меня с Анваром. Паренек – татарин молоденький, худенький, нежный такой. До него у меня никого не было, и он тоже со мной с первой... – Женщина перевела дыхание. – Отвел меня к своим родителям. «Женись только на своей национальности», – сказала мать. А он: «Тоня, ты все равно будешь моей. Мне нужно уехать на месяц, вернусь, жди, и будем вместе».
Проходит неделя-две, цветет сирень, у меня день рождения, несу букет, а глаза грустные. Встречаю соседа: «Еще цветов хочешь?» Пошли по огородам... Все крыльцо завалил. А через неделю говорит: «Выходи за меня».
Я считаю дни, месяц прошел, и мне назло Анвару захотелось выйти замуж...
В день свадьбы – дождь, на крыльцо выхожу в белом платье. Анвар под дикой яблоней ежится, на меня смотрит, будто глазами спрашивает: что же ты делаешь? Обернулась я к жениху и говорю: «Держи меня крепче, Ваня, а то поскользнусь!» Думала, не будет крепко держать – убегу. Но он взял за локоть и в машину посадил. Дождь, слезы...
Анвар ждал меня каждый день у работы с цветами: «Все равно ты будешь моей, женой или любовницей».
А я уже с животом. Целуемся на скамейке. Я его увижу – весь день сыта. Анвару не говорила, где живу, уезжала на автобусе. Домой приду – губы краснющие. – Антонина перевела дух, потом продолжила: – В последний день перед декретом прощались на скамейке. Была Пасха. Двенадцать часов. Полдень.
Анвар очертил рукой круг: «Я буду ждать тебя здесь каждый год в двенадцать часов, на Пасху...»
Прошло время. Я располнела после родов, дочке уже три года. Рассказала подружкам об Анваре. Они на Пасху меня нарядили, прическу сделали и отправили. Я дрожала, пришла без пятнадцати, а потом вдруг поняла: «Господи, да если я встречусь с ним хоть раз, в семью не вернусь...» И стало мне так страшно, и побежала я от этого места, и рыдала, и бежала... До самого дома. И все! Больше никогда не видела его...
– А Анвар?..
– Через семь лет две мои подруги встретили Анвара и привезли пакет с письмами от него... Пошли за дом, там полянка за перелеском, я в костер бросала по одному письму. Нераспечатанному. Мы все трое ревели...
Теперь Антонина не проронила ни слезинки.
– Иван честным мужем был. Скотину держал, огород, работал в две смены. Жили богато. Машина, квартира. Он мне еще до свадьбы сказал: «Все у нас будет». Деньги любил мне приносить: «На, Тонечка, денежку, распоряжайся». Меня берег, я даже в сарай не заходила, он сам свиней откормит – сдаст. Трех сдаст – новая мебель, еще пять – гараж. Но ласки не было. Я ему: «Ты хоть поцелуй меня, слово скажи...» А он: «Тебе что, восемнадцать лет?»
Я каждый вечер в постель как на каторгу, стараюсь подсунуть ему рюмку водочки, чтобы затих скорее. Не любила я его, а все завидовали: какой хозяйственный, надежный, как стена. Надежный. Пока не заболел.
– А может, он заболел оттого, что вы его не любили? – задумчиво произнесла Нина Павловна. – В газете читала, что люди, узнавшие, что их брак неблагополучен, умирают в течение двух лет.
– Неужели умирают? – охнула я.
– Все бывает, – почему-то не удивилась Антонина. – Вину я чувствую перед ним, хотя вида не показывала никогда, что не люблю.
– А разве можно было так с Анваром? – ужаснулась Аленка.
– Не знаю, можно или нельзя. Сын у меня потом родился. Теперь уже внуки. – Антонина Ивановна вздохнула без горечи. – Жизнь прожита, правильная или нет, какая есть. Я и до сих пор паренька того люблю. Разве этого мало? А семья у меня хорошая.
Мария Александровна, молчавшая всю историю, покачала головой:
– Нельзя убивать в себе любовь. Я тоже ради сына жила с нелюбимым человеком, он издевался надо мной, словно фашист, а я терпела – уговаривала себя: ребенку нужен отец. Зажимала в душе и боль, и тоску, и унижение. Вот и довела себя до болезни. А как заболела, стала и мужу не нужна, разошлись...
Аленка спохватилась:
– Ага! Значит, и меня мой кобель довел! От него одни нервы и болезни. А ему, козлу, и заботы нет: как гулял с первого года нашей совместной жизни, так и до сих пор гуляет напропалую... Одно название – муж. А на самом деле – самец гулящий. – Аленка вдруг как-то жалко улыбнулась. – Но люблю я его, гада, сама не знаю за что... – Девчонка выпила залпом вина и расплакалась. – Бросит он меня. Кому я нужна такая? Зарабатываю, правда, неплохо...
– Да что вы сопли распустили? Держаться надо, – приказала ветеранша, опрокинув последнюю рюмку. – То, что все болезни от нервов, и так давно известно... А держаться надо! – Нина Павловна не стала пересказывать свою историю, ее и так все знали. Год назад ее внука, которого она нянчила с младенчества, в подворотне зарезали бандиты, после этого и слегла с инфарктом.
Слушала, слушала я и убеждалась, что все мы оказались в этой палате не от хорошей доли, а от горькой душевной боли, которая выливалась у каждой в разное физическое недомогание.
Бывший муж принес мне в больницу розу в горшочке, и она завяла в тот же вечер.
– Харя у него бандитская, – констатировала Аленка, подкараулившая мое свидание на лестнице.
Хороший друг подарил мне белые хризантемы, и они простояли десять дней до самой выписки...
– Выходи-ка ты замуж за своего хорошего друга, – советовали девчонки в палате.
Правильно советовали, только время не пришло. Я радовалась, что могу немного перевести дух. Лежа в больнице, удобно скрываться от множества проблем: дети, деньги, запутанные отношения...
Ежевечерние молитвы Марии Александровны успокаивали наши истерзанные души. Когда Мария слегла с температурой, за чтением ее сменила Нина Павловна, на следующий день – Антонина Ивановна. Так получилось, что читали они у спинки моей кровати, стоявшей посреди комнаты, ежевечерне заговаривая страхи, тоску и страсти.
«Господи, Боже, Владыко всего мира видимого и невидимого. От Твоей святой воли зависят все дни и лета моей жизни. Благодарю Тебя, премилосердный Отче, что Ты дозволил мне прожить еще один год; знаю, что по грехам моим я недостоин этой милости, но Ты оказываешь мне ее по неизреченному человеколюбию Твоему».
Что лечит? Что доводит до болезни? Целительная Вера Сергеевна и та не могла нам ответить. Она то советовала скинуть вес, то не волноваться, и все это сопровождала грудой пилюль, которые на какое-то время склоняли чашу весов к выздоровлению. На таких капризных колеблющихся весах...
В лимфатических узлах города идет беспрерывная борьба цивилизации с древними законами природы, регулирующими, кому жить, а кому умирать. Эту схватку невозможно осмыслить, не охватив взглядом сотни операционных столов и палат, где решается судьба миллионов клеток большого организма.
Зачистка? Спасение? Во благо? Во вред? Кто знает...
В конце концов, самочувствие мегаполиса – румяное, бледное, улыбающееся или окаменевшее лицо – определяется не только больницами.
Больницы не куют отменное здоровье. Они лишь продлевают время для раздумий.
...Нас выписывают в один день.
Сперва забирают Нину Павловну. Представитель собеса – милая девушка, нежно ведет ее – шатающуюся – под руку:
– Вы бы видели, какую вам машину в собесе выделили, иномарку.
– Да что вы? – Нина Павловна очаровательно подкрашивает губы.
Мария как пришла, так и уходит налегке – с молитвенником, спицами и клубком шерсти.
– Приезжайте, девочки, ко мне на Вологодчину строить часовню и просто пожить.
Я с радостью беру бумажку с адресом – вдруг выберусь? Собираю в папку ворох диагнозов... Хорошо, что не приговоров.
