В семьдесят восьмом году Матье было всего лишь двадцать семь лет, у него еще не было ни репутации, ни связей, ни проистекающей из их наличия профессиональной уверенности в себе. Увы, в семьдесят восьмом году Матье был всего-навсего юношей двадцати семи лет, только-только превращавшимся в мужчину, зато влюбленным до безумия в женщину, которую он любит до сих пор, хотя гораздо меньше, чем в тот месяц, когда они только повстречались друг с другом.
– Мы с вами познакомились в Блиньи, – заявил Сальтьери. – Вы приезжали с Матильдой. Я предоставил вам тогда охотничью хижину на озере.
Так вот это кто – хозяин хижины, к которому Матье в те времена ревновал до безумия, но имя которого так и не отложилось в памяти. Нет, пример с Ницше и Сальтьери доказывает, что с памятью у Матье нынче слабовато.
– Ну, конечно! Ну, конечно! – воскликнул Матье, вставая из-за стола и протягивая обе руки клиенту из прошлого, как если бы двое бывших мужей Матильды кинулись обниматься, целоваться, хлопать друг друга по спине, крепко жать руки друг другу, тискать друг друга, словно двое уцелевших при ужаснейшем кораблекрушении. Да и на самом деле они и были двое уцелевших после страшнейшего несчастного случая – непоправимого счастья, испытанного с Матильдой. И Сальтьери, должно быть, великолепно понимал все это, ибо он встал и протянул обе руки Матье прежде, чем усесться вновь. Выражение лица у Сальтьери стало вдруг игривым, меланхоличным и заговорщическим одновременно, именно таким, которое хотел выставить напоказ Матье.
– Места у вас чудесные, – поспешно высказался Матье. – Там действительно очень красиво. И вы хотите все это… переменить? Грустно, не правда ли? Жалко.
– Жалко, но необходимо, – ответил Сальтьери. – Не так давно я скупил прибрежные земли. Все прочее лежит в развалинах. Необходимо привести все в порядок, создать охотничьи угодья для городских снобов. Вы видели когда-нибудь стилизованные бунгало для охоты на уток? С круглой площадкой между каждыми двумя и горочками, чтобы охотники не носились слишком быстро… Внутри – уютные уголки, кухни, соединенные по-американски с гостиными. Человек кастрирует вселенную, словно люди проверяют ее на прочность…
– Вы, похоже, такой же, как и я, энтузиаст современной архитектуры, – смеясь, проговорил Матье.
И протянул клиенту сигару через стол в знак уважения. Такого рода знак уважения был заведен для того, чтобы сотрудники Матье по запаху узнавали, надо или не надо оказать особое внимание новому клиенту.
– Были у меня кое-какие соображения на этот счет, – с сожалением проговорил Матье. – Ведь надо каким-то образом избежать худшего. В значительной степени это будет зависеть от материалов, формы и количества возводимых вами хижин.
Внезапно Матье расслабился, преисполнился заинтересованности и любопытства. Ему захотелось сделать из этих участков великолепное местечко, романтическое, а также соблазнительное, каким оно представлялось ему, влюбленному юноше, пятнадцать лет назад. Или десять лет назад? Какая разница? Похоже, этот Сальтьери – человек вполне приличный. Матье всегда недоставало такого друга, который смог бы ему заменить Робера Гобера.
– У меня даже есть заблаговременно сделанные чертежи. Хотите, покажу?
И Матье залез в выдвижной ящик металлического шкафа, вынул оттуда досье, предназначенные к показу, кучей вывалил их на стол, вопреки неписаным правилам, согласно которым тактически верно не показывать клиенту плоды воображения архитектора, за исключением бесконечного числа эскизов, демонстрируемых методично и не спеша, а все остальное оставлять на потом, когда будут подписаны практически все контракты, – подобно тому, как жену готовят к моменту опознания страшного трупа мужа. Зато сейчас в качестве компенсации вываливают все проекты, все идеи, продиктованные эстетическим чувством и характером Матье. И труд этот, если контрагент окажется непорядочным, может быть скопирован по памяти и использован без оплаты.
Но разве сегодня это важно? Все стало легковесным, не имеющим последствий, лишенным будущего и, следовательно, продолжения. В определенном плане жизнь, потерявшая смысл, или, иными словами, жизнь, близкая к завершению, становилась приятнее. Больше нечего разрабатывать, сохранять, использовать. Больше не будет ничего подлежащего продаже, ничего продуктивного, ничего полезного: не будет этих слов, которые все время выбивали у Матье почву из-под ног. Теперь все перед ним открыто, и не имеет значения, сколько потребуется от него усилий и какова будет их цена. Иными словами, в его жизнь вторглась шкала ценностей, недостающаяся всем: ему самому, его поколению и даже, как казалось Матье, всему миру.
– Мы не только поставим им телевизоры, – заявил Сальтьери, жестикулируя могучими, жилистыми руками. – Но мы не дадим им смотреть ничего, кроме кассет на тему охоты, к примеру, фильм с Грегори Пеком, однако только до того момента, как тигр разорвал его, или с Робертом Редфордом, помогающим слонам убежать из засады. – Сальтьери говорил очень быстро, как бы желая показать, что ему не шестьдесят, а сорок лет, несмотря на подбор фильмов. – И они потребуют разбудить их в три часа утра, чтобы поохотиться на уток, но все равно не встанут, устав от общения с любовницами. Поэтому они увидят не уток, а телевизор. И, поверьте мне, останутся весьма этим довольны.
– Вы как будто не слишком жалуете своих клиентов.
– Я уже целых десять лет занимаюсь организацией их досуга, – проговорил Сальтьери, пожимая плечами. – И, в общем, дела идут очень и очень хорошо. Чем более в моих проектах вульгарного, стадного, ординарного, тем успешнее они реализуются. Само собой разумеется, среди подобных проектов, то есть той отрасли услуг, которая дает сопоставимые поступления…
«Не хочу заканчивать свою жизнь, занимаясь этим садомазохистским проектом», – подумал Матье, но сам этот человек показался ему симпатичным: желчным, но приятным.
– А как вы оборудуете свои хижины, если съемщики вам симпатичны? Как и прежде?
– О, нет! Безусловно, нет. Само это место мне отвратительно. Матильде я давал ключ безо всяких условий, хотя и надеялся, что когда-нибудь она проведет уик-энд и со мной. Она, однако, все время ездила туда с одним и тем же типом: да вы и сами знаете… После их разрыва я было понадеялся, но, по правде говоря, это длилось недолго.
– Почему? Она после меня приезжала с кем-то еще?
– Нет. Она вернула ключи. Она, Матильда, ну, как бы это сказать… ну, решительная, но деликатная.
Говоря о Матильде в настоящем времени, Сальтьери смутил Матье, ибо врач-хомяк все время говорил о нем в прошедшем.
– Вы не знаете, куда она переехала? У нее, насколько мне известно, теперь другой адрес…
– Верно. Сейчас она живет на рю де Турнон. Она вышла замуж за богатого англичанина, но уже развелась с ним. Живет она рядом с сенатом, на верхнем этаже, над кафе, припоминаете место? Время от времени, раз в три месяца, я захожу за ней, и мы завтракаем вместе.
– И как она?
– Красива, как всегда. Вот именно, как всегда, красива. По крайней мере, для меня… Но ведь я ею никогда не обладал, а женщина, которой ты никогда не обладал, остается до конца более или менее желанной, не так ли?
– Не знаю. – Матье встрепенулся. – Я не хочу этим сказать, что обладал всеми женщинами, которых желал, но я всегда выбирал тех, кому поначалу я сам нравился больше. Видимо, предпочитал легкость, жаждал счастья или… был осторожен. Не знаю.
Похоже, так оно и было, даже если Матье до сих пор об этом не задумывался. Любопытно. Как будто его возбуждала только возможность успеха. Что из этого следует? Он чуть не спросил об этом у Сальтьери, который, судя по всему, был очень хитер. С ним интересно было поговорить. Сказать ему: «Хочу умереть. Что вы на этот счет думаете? Как бы вы поступили?» Но у Матье нет такого права. Этот бедняга, несмотря на столь тоскливый или наводящий на него тоску род занятий, – во всяком случае, настолько, что он сам об этом говорит, – так вот, этот бедняга не заслуживает, чтобы на его плечи взвалили такой тяжкий груз. Никак не заслуживает. Впрочем, у него, Матье, есть друг-товарищ. Есть Робер Гобер, потрясающий дружище, верный и сентиментальный товарищ. Матье не сумел сдержаться и откровенно расхохотался, но тут же осекся, встретившись с удивленным взглядом Сальтьери.
– Мне бы не хотелось принимать участие в этом проекте, – проговорил Матье. – Вы мне очень нравитесь, но гораздо больше мне бы понравился проект, который бы понравился тому, кто бы у меня его заказал. Вам понятно?
– Понятно. В высшей степени. Верно. Я тоже предпочел бы… Возможно, в следующий раз будет что-нибудь забавное, или интересное, или трудное… Мне гораздо больше нравится ваш мотель в лесу под Барбизоном.
И они расстались добрыми друзьями, хотя Матье, провожая клиента до двери, смущенно думал о том, что они больше никогда не встретятся. Это окрашивало их прощание грустью, точно так же, как окрасило их встречу тягой друг к другу. Достаточно и того, что по возвращении в кабинет он обнаружил у себя в блокноте номер телефона Матильды, записанный Сальтьери. И тут раздался телефонный звонок. Это Гобер, доложила секретарша, причем он уже звонил пять раз, о чем она забыла вовремя доложить, добавила она без всяких сожалений, ибо она (Матье об этом знал) относилась к Гоберу с презрением, считая его жестоким и бессердечным, в то время как Матье считал Гобера просто неловким и скрытным. Во всяком случае, Матье не ответил и на шестой звонок, чем весьма порадовал секретаршу.
