Я снова сдался и махнул рукой. Мы прошли на кухню. Я достал стаканы и поставил на стол. Лечи открыл бутылку.
– Закуски нет?
– Есть хлеб.
Лечи посмотрел на изгрызенную мной корку и неодобрительно покачал головой.
– Как ты живешь? Кто тебе готовит?
– Я сам себе готовлю. Просто сегодня не было настроения.
– Тебе надо жениться.
– Лечи, я женился. На ее могиле еще трава не выросла.
– Извини… я не хотел…
– Ничего.
Мы выпили и долго сидели молча, вперив взгляды в покрытую трещинами столешницу. Мы не хотели говорить о вчерашнем дне. Во всяком случае, напрямую. Я прервал молчание:
– Лечи, почему наши такие? Вот, добились независимости. Стройте теперь свое государство, экономику, жизнь! Зачем грабить, похищать людей, стрелять налево и направо? Мы же только всех напугаем! Никто в мире не поверит, что мы хотим и можем создать нормальную цивилизованную страну. Что мы творим?
Лечи пожал плечами:
– Это тебе нужна нормальная страна. Тебе и еще нескольким умникам, таким как ты. Ты бы сидел да читал свои книжки. И работал в ведомстве, бумажки сочинял. Тебе больше ничего и не нужно.
– А другим что нужно?
– Другим нужно все время воевать. Они не хотят работать. И книжки им читать неинтересно.
Мы снова выпили и помолчали еще несколько минут. Потом я признался.
– Лечи, я никогда не любил чеченцев. Мне они не нравятся. Все детство меня обзывали мечигом и русским. Они дикие люди. И хотя я сам по крови отца чеченец, хотя это мой народ – я не люблю чеченцев.
Дядя нисколько не удивился моему признанию.
– А кто их любит? Никто не любит чеченцев. Даже сами чеченцы не любят чеченцев. Знаешь, что сказал генерал Дудаев? Он сказал: в этой войне на поле боя сойдутся два самых грязных народа во вселенной – чеченцы и русские. Бехумш, вот как он сказал. Это от корня «грязь», и еще это значит змеи. Змей считают самыми скверными существами. Ты можешь сколько угодно кормить и ласкать змею, все равно она тебя ужалит, просто так. Такие люди чеченцы: злые, жестокие. И русские такие же. Только еще и трусливые. Поэтому они собираются большими толпами, целыми дивизиями, и убивают просто так, потому что боятся.
– И что же, все люди плохие?
– Все люди плохие. Все народы. Есть только один хороший народ – это евреи. У меня на зоне был один товарищ, еврей. Честный человек. Настоящий, правильный вор. Остальные были подонки, все. Суки. И русские, и земляки-чеченцы, и татары, и молдаване – все сволочи.
В своих суждениях Лечи был большим оригиналом. Особенно на фоне антисемитизма, ставшего в Чечне более распространенным, чем среди русских черносотенцев. Евреев винили во всех бедах. Везде видели следы их заговора. А Лечи, так тот наоборот. Только евреев считал хорошими людьми. Я даже улыбнулся.
– Что же делать?
– Ну, ты же сам мне говорил. Для того и закон, государство. Чтобы держать людей в рамках. Если бы люди все были хорошие, зачем нужно было бы государство? Не нужно было бы. Но люди – плохие. Потому никак нельзя без закона и тюрем. Мне что ли, уголовнику, тебя учить?
– Ты не уголовник, Лечи. Ты теперь сотрудник правоохранительной системы.
Лечи покачал головой.
– Да, я все свои сроки отмотал от звонка до звонка. Теперь я чист перед людьми и перед Аллахом. Но я еще мало во всем этом понимаю: процессуальное право, законность. Я знаю, что должна быть справедливость. И есть отморозки, которых надо валить. Без следствия и адвокатов. Поэтому я вчера…
– Не надо. Не говори.
На окно с другой стороны сел воробей. Я поднялся и, открыв форточку, накрошил ему хлеба. Воробей меня совершенно не боялся и принялся клевать крошки. Лечи смотрел на воробья.
Прилетели большие злые голуби и прогнали мелкого птаха. Лечи встал.
– Я пойду. Завтра жду тебя на службе.
– Ладно. Завтра я приду.
– Все будет хорошо, Тамерлан.
Я поднял на него вопросительный, непонимающий взгляд.
– Это я так. Счастливо оставаться.
Я проводил дядю и остался стоять во дворе, вдыхая свежий воздух, пахнувший кострами – селяне жгли мусор. Начинало темнеть.
Я снова вышел на службу. Все изменилось с того дня. Мы больше не отсиживались в кабинетах. Мы не успевали почистить свою обувь от пыли и грязи. Все время были на ногах. Мы искали и находили похитителей, вымогателей, грабителей. Накрывали точки, где торговали наркотиками. Мы даже заставляли сдавать оружие некоторые, чересчур независимые и неподконтрольные группировки. Мы, казалось, чувствовали, что нам осталось совсем немного, и хотели успеть. Сделать хоть что-то.
Нам угрожали расправой. Иногда в нас стреляли при захвате. Пару раз устраивали нападение на Лечи. Даже на меня напали один раз, когда я шел домой после службы. Их было четверо, сопляки, им бы в школу ходить. Могли застрелить из-за угла, но почему-то не стали. Я шел по тротуару, они отделились от забора и преградили мне путь:
– Ты, отдавай автомат! Или гранату взорвем!
Отмороженные подростки были вооружены ножами, у одного был пистолет за поясом и граната, которую он держал перед собой. Странно, что он не наставил на меня пистолет. Глупый какой-то. Потом оказалось, что в пистолете не было патронов, но я-то этого не знал! Вполне мог бы испугаться.
Я сразу вспомнил малолетних бандитов: они терлись во дворе, когда мы брали с поличным наркоторговца.
Медленно снял АКМ с плеча, как будто действительно собирался его отдать, и резко, неожиданно для отморозков, ударил главного прикладом в подбородок. Он упал, граната покатилась по земле. Я заметил, что кольцо не было выдернуто. Клацнув предохранителем, я дал очередь по тротуару перед нападавшими. Одного пуля, отрикошетив, слегка задела по голени, и он свалился, крича от боли. Двое побросали ножи и убежали. Обоих подростков, оставшихся на земле, я оглушил ударами приклада по голове. Забрал пистолет и гранату, выкинул ножи за забор и ушел. Не стал их даже арестовывать.
Назавтра я рассказал о случившемся Лечи, и он настоял, чтобы я больше не ходил один. Теперь со мной всегда были двое молодых сотрудников. У самого Лечи тоже была охрана – четверо пожилых мужчин. Мне сначала было не очень понятно, как они смогут защитить шефа в случае реальной заварушки.
– Им надо работать, кормить свои семьи, – объяснял Лечи свое кадровое решение.
Он ничего не боялся. В последнем покушении ему прострелили плечо. Охранники уложили двоих нападавших на месте. Оказалось, старые кони, действительно, не портят борозды. Еще одного убил сам Лечи.
Наша жизнь была как вестерн. Кровь, стрельба, погони и водка по вечерам.
Раньше я ходил на службу в штатском. В джинсах и куртке, иногда надевал костюм с галстуком. Но после случая на автуринской дороге я купил себе на рынке черные брюки и рубашку милитаристского покроя. Сам нашил на рукав шеврон МШГБ: на красно-бело-зеленом поле флага Ичкерии меч в каком-то голубом кусте и аббревиатура на латинице – MSHGB; сверху, тоже латиницей – NIYSONAN TUR. На голове я носил черный берет без значков и нашивок. На ногах – тяжелые ботинки на шнуровке.
Я отпустил маленькую бородку. В общем, стал совсем похож на боевика или латиноамериканского партизана. Эдакий брутальный мачо.
Заявиться в таком виде в отцовский дом я не решался и, когда отправлялся к родителям, переодевался в цивильную одежду, и тщательно прятал пистолет под курткой.
После того, что случилось с Лейлой, родители осунулись и как-то очень быстро состарились. Матери становилось все хуже. Она болела. Все реже и с трудом поднималась с постели. Отец сам хлопотал по дому, стирал и готовил. Я уговаривал их уехать в Россию.
– Маме нужно нормальное лечение, папа. Ты сам это знаешь.
Отец хмурился и молчал. Только осенью он наконец решился. Я нанял машину и отправил родителей через Ингушетию в Краснодар, где маму положили в больницу. У нас бы ничего не получилось, но помогли родственники матери, жившие в Краснодарском крае. Они приютили отца и устроили мать на лечение, обойдя все препоны, которые ставились перед выходцами из мятежной республики.
Отец отдал мне ключи от дома, но я продолжал жить в верхней части Шали. Раз в неделю я приходил проверить, все ли в порядке. За домом присматривали соседи. Я садился во дворе, курил, кормил наполовину одичавшего пса. Приданные охранять меня ребята сидели под навесом. Немного побыв в отчем доме, возвращался к себе, в пустую бедную мазанку.
Я остался совсем один.
Помню еще одну ночь, которую провел в родительском доме. Это была новогодняя ночь.
Доктор, вы празднуете Новый год? Наверное, празднуете. Даже наверняка. Вместе со своей семьей зажигаете свечи, смотрите новогоднее обращение президента, под звук курантов открываете шампанское. И потом всю ночь смотрите развлекательные программы, вполглаза, пьете и закусываете. И дети сидят за столом, в эту ночь их не гонят спать. А, может, вы встречаетесь с друзьями? С коллегами пьете водку и рассказываете друг другу истории. Это тоже хорошо. Все празднуют Новый год.
