В Париже Надьку приютила Карина. У нее в центре была крошечная квартирка — студио. Специально для приезжих гостей. Карина не любила тащить гостей в свою семью. Семья — это алтарь, в котором не должно быть посторонних.
Карина вытащила из холодильника вино и орешки. Это называется «развлекать глотку».
Надька поведала о своей жизни. Ничего не скрыла. Выложила всю правду, иначе какой смысл в беседе.
— А ты его любишь? — спросила Карина.
— Кого? Ребенка или Андрея?
— Андрея, естественно…
Надька мрачно смотрела перед собой, будто вглядывалась в перспективу.
— Ужасно… — проговорила она. — Это мужчина моей жизни. Я хочу быть с ним на моих условиях. Я хочу замуж.
— А если бы он был водопроводчик, ты бы пошла за него?
— Пошла бы… — убежденно подтвердила Надька.
Она не могла представить Андрея без себя и себя без Андрея.
Карина испытала легкую зависть. Ей тоже захотелось безоглядного чувства, несмотря на стабильность и благополучие своей жизни.
Одно из любимых занятий — пробежаться по магазинам.
Подарки Надька покупала в «Тати» — это был уровень ярмарки «Коньково». Себе — в «Галери Лафайет», здесь можно было найти что-то вполне качественное и недорогое. Дешевле, чем в фирменных магазинах, где дерут втридорога только за имя. Однако в фирменные магазины Надька тоже заходила — просто поглазеть. Ухоженные продавщицы улыбались Надьке радостно и приветливо, будто ждали ее с самого утра.
Надька зашла в магазин «Балли» и высмотрела там Левку Рубинчика. Он покупал женскую сумку, похожую на огромный кисет. Кожа, тонкая как шелк, стягивалась на кожаных шнурках. Это была последняя мода сезона.
— Жену одеваешь? — спросила Надька, подходя.
Левка обернулся. Его брови вздрогнули и полезли на лоб.
— Смешно… Мы находим друг друга в магазинах.
— Место встречи изменить нельзя.
— Можно, — возразил Лева. — Если хочешь повидать русских, надо идти в «Тати». Французы туда не ходят.
— Мне не нужны здесь русские. Через неделю я вернусь в Москву, там их навалом.
Зашли в кафе. Заказали луковый суп. Хотелось горячего.
Лева рассказал, что живет по-прежнему в Германии. Жена до сих пор в Москве. Здесь, в Париже, у него бизнес — картинная галерея, совместно с Жан-Мари. Вывозить картины стало труднее. Русские свирепствуют на таможне. Законы не работают, только деньги. Нация испортилась.
— Жан-Мари играет? — спросила Надька.
— Все как было. Хоть и игрок, но мозги на месте. Не голова, а компьютер.
— Жена вернулась? — спросила Надька.
— Не знаю. Я ему личных вопросов не задаю. На Западе это не принято.
— А меня он помнит? — спросила Надька.
— Наверное. Он же не склеротик.
Официант принес суп в горшочках. Некоторое время они ели молча.
— Я ужасно рад, что встретил тебя, — признался Левка. — Мне тебя Бог послал.
— Зачем? — Надька заподозрила просьбу, и просьба последовала:
— Передай моей жене деньги. На нее наехали. Надо срочно переправить деньги в Москву.
— Много?
— Сто пятьдесят тысяч.
— Чего?
— Что за вопрос…
— Нормальный вопрос. В Париже франки, в Германии марки.
— Кому нужны франки в Москве? Доллары. Я положу их в эту сумку. — Левка указал глазами на коробку. — А ты передай моей жене. Тебе не сложно?
— Только ты меня проводи, — велела Надька. — Проблемы возникают на выезде.
— Не волнуйся. У меня все здесь схвачено. Я не первый раз переправляю деньги.
— А кто наехал? — поинтересовалась Надька.
— Сволочи. Месяц не могут подождать. Не верят. Нация испортилась. Никто никому не верит, потому что сами врут.
— А сумку тоже отдавать? — невинно спросила Надька.
Лева непонимающе уставился на нее.
— Сумку отдать или можно себе оставить?
Лева понял, что сумка «Балли» пойдет как гонорар за услугу. Сумка дорогая, но и услуга не маленькая.
— Ладно, — согласился Лева, но настроение у него не улучшилось.
Из кафе поехали к Леве в гостиницу. Отель — четыре звезды, но номер крошечный. В нем умещались только кровать непомерной ширины и маленький холодильник в углу. Это значило, что французы придают большое значение сну и сексу, как, впрочем, еде и винам. Французы умеют любить себя.
Лева достал из сейфа деньги, завернул в красивый пакет, опустил в новую сумку.
— Я привезу к самолету, — сказал Лева. — Скажи мне номер рейса и время.
Лева выглядел подавленным. Надька предположила, что ему жалко сумку. Захотелось его утешить. Она разделась и легла. Лева подумал и тоже разделся. Лег рядом. Но почему-то не проявлял инициативы. Просто лежал, и все. Ему что-то мешало, как тормоз.
Этим тормозом являлась сама Надька. Ее тело отторгало чужое биополе. Душа не принимала сигналы, идущие от чужого. Андрей заблокировал ее тело, и душу, и разум.
Надька быстро встала и оделась. Стала торопливо собираться.
— Что с тобой? — не понял Лева.
— У меня роман, — сказала Надька. — Я не могу изменить.
— А ты не изменяй. Я же тебя не изменять зову, а трахаться.
— Я не могу…
Ее душа была заполнена Андреем до краев, как стакан с водой. И больше в нее ничего не помещалось.
Лева проводил Надьку в аэропорт. Все обеспечил, договорился, из чего явствовало, что дело не в нации, а в размере взятки.
Надька благополучно долетела. Самолет мягко приземлился на родную землю.
На таможне она шла через зеленый коридор. Таможенник спросил:
— Валюту везете?
— Ни в коем случае, — полушутя, но очень определенно ответила Надька.
Был вечер, таможенники устали, им было все равно. Тем более что ввозить валюту не запрещается.
Надьку встречала Ксения — наряженная и надушенная, в хорошем настроении. Торопилась рассказать свои новости: там заплатили, сюда пригласили, — веселье и достаток.
— Как дети? — спросила Надька.
Ксения радостно переключилась на детей: Маша ревнует Луку и бьет его кулачками. А кулачки — как камешки.
— А Лука отвечает?
— Нет. Ревет басом, как слон, и ждет, что Машу накажут.
— Мне звонили? — Надька напряглась. Это был вопрос жизни.
— Нет. Не помню. Нет, по-моему…
Ксения не помнит. Не обращает внимания на то, что составляет стержень Надькиной жизни. Но ведь и Надька тоже не вслушивается в свою дочь Машу. А оказывается, Маша ревнует и мстит своими маленькими кулачками. Восстанавливает справедливость, которой нет.
Переступив порог, Надька позвонила жене Левы Рубинчика. К телефону никто не подошел. Автоответчик предложил оставить сообщение после сигнала. Надька не стала сообщать по автоответчику про 150 000 долларов. Мало ли кто может подслушать… Надька решила позвонить на другой день, но на другой день с утра возник Борис и сказал, что прорезалась очень интересная квартира.
— Зачем она мне? — не поняла Надька.
— Ты сначала посмотри, — настаивал Борис. — Прежде чем отказываться, надо знать, от чего.
Поехали по адресу. Сталинский дом. Застройка пятидесятых годов. Тогда это место было окраиной города, с деревней и коровами, а сегодня — престижный район, рядом с метро «Университет». Перед домом сохранилась поляна, круглая, как в сказке, а в центре поляны — могучий дуб… Эта поляна с дубом полностью входила в интерьер. Надька вошла в большую комнату — поляна висела за стеклом, как картина в раме. Так было задумано теми, кто строил. Красавец дуб являлся центром композиции и как будто принадлежал Надьке лично.
— Хочу, — сказала Надька.
Помимо местоположения, квартира оказалась большой, просторной, с толстыми стенами и высокими дверьми. Она была из прежней жизни, которая ушла безвозвратно.
Борис сказал, что квартира принадлежала большому ученому. Сейчас он умер, и наследники делят наследство.
— А зачем мне две квартиры? — усомнилась Надька. — Солить?
— Сдавать, — сказал Борис.
— За сколько?
— Ну… если иностранцам, то пятерка в месяц. Это как минимум.
— А сколько стоит квартира?
— Сто пятьдесят тысяч. За три года вернешь, а дальше чистый доход.
— Беру, — сказала Надька.
Левкиной жене она отдаст деньги позже, когда сможет. Это, конечно, не очень красиво, но кто знал, что квартира всплывет так внезапно. Так всплывает только судьба. Когда что-то складывается — складывается сразу. Или никогда.
— Тебе повезло, — сказал Борис. — Ты любимая овечка у Бога.
— Мне повезло с тобой, — уточнила Надька.
Борис — ее талисман. Он ничего не брал, только давал. А другие мучили, терзали, растаскивали на куски.
Зато теперь Надька независима. Пятерка в месяц — это доход американского профессора. Можно будет не работать, не влачить жалкое существование в период дикого капитализма. Не унижаться, не одалживать — просто жить. У нее есть дети, деньги, недвижимость, и самое главное — она сама есть у себя.
