Мама с дочкой поспешили исчезнуть, а Иван продолжал стоять, как вкопанный в землю столб. В его ушах продолжало звенеть «Папочка!», а глаза сохранили в памяти две черные бусинки на лице незнакомой девчушки. У нее были такие же черные глаза, как и у его Бахтияры…
Сердце Ивана выскакивало. Кофе уже не хотелось, выделившийся в кровь адреналин и без участия кофеина заставил его взбодриться. В голове была каша из настоящего, прошлого и будущего. Ему вспомнилось как его малышка точно так же хватала его за ноги и не хотела никуда отпускать. Он часто таскал ее по квартире на своих ногах, даже не пытаясь избавиться от самой очаровательной присоски. То время уже никогда не повторится, но черт, он должен услышать ее «Папочка» еще сотни раз, тысячи. Сегодня, завтра, и через десятилетия, он хочет слышать СВОЁ «Папочка»!
Иван быстро удалялся с этажа на котором находилась операционная желая оставить на нем и свои бредовые мысли. Он тщетно пытался отмахаться от безжалостных картинок в своей голове. Он не видел ничего и никого вокруг, кроме собственных фантазий. Ему казалось еще немного и он сойдет с ума.
- Простите. – Машинально слетело с губ Ивана, как только он почувствовал, а не увидел, что что-то живое встало на его пути.
Спешно перепрыгивая с одной ступеньки на другую, Иван так бы и не заметил сидящего на холодном бетоне человека, если бы не зацепил его ногой. Он уже готов был шагать дальше, продолжая погружаться в собственные галлюцинации, но задержал свой взгляд на сидящем.
В пролете между пятым и четвертым этажами, прямо на голых ступеньках, сидела женщина. С виду, ей было около сорока, но все же было в ней что-то, что подсказывало Ивану – ей, скорее всего, нет и тридцати.
Ивану хватило мимолетного взгляда, чтобы оценить степень боли и отчаяния на совершенно потерянном лице. Таком же, как у его Софии, да и у него самого.
Через правое плечо, прямо на грудь, женщине ниспадала растрепанная белоснежная коса. А по нездорово бледным щекам, скатывались огромные капли слез. Иван даже отметил про себя, что таких крупных капель он давно не может ронять на землю. Скорее всего, рана этой особы слишком свежа.
Сделав два шага вниз, Иван готов был покинуть свою находку, ему с головой хватало своего личного горя. Но что-то невидимое и неосязаемое, не отпустило. То ли он слишком близко стал проникаться чужой болью. То ли слишком глубоко окунулся в сверхъестественное. А может просто, в знак благодарности, за то, что она помогла ему отвлечься от собственного сумасшествия, Иван сделал несколько шагов в обратном направлении.
- Девушка, вам, может, чем-то помочь? – неуклюже поинтересовался Иван у той, которая не нарочно сверлила дыру в противоположной стене. – Вам плохо? Давайте я вам помогу подняться, что ли… Может позвать кого или еще что?
Но ответа не последовало.
- Эй, мадам, вы меня слышите? – Иван замахал рукой перед остекленевшим взглядом сидящей, но вновь удостоился того же ответа. – Хорошо. Тогда я позову какого-нибудь врача.
- Не нужно мне никого. – Стоило Ивану зашагать прочь, как он, наконец, удосужился услышать голос сидящей.
- Хорошо. Ну тогда вы должны объяснить мне свое поведение. Что у вас стряслось? - как-то не привычно для самого себя поинтересовался Иван, ведь в последнее время ему лишь приходилось слушать подобные вопросы, а никак не задавать.
В Иване включился режим милиционера, который должен был докопаться до сути, оказать помощь. Он уже и забыл – как это, интересоваться чужими бедами и проблемами. А сейчас ему это было просто необходимо, чтобы не свихнуться от собственных.
- Я внимательно вас выслушаю и, быть может, смогу помочь. А если вы будете бездействовать сидя на ледяном цементе, легче уж точно никому не станет. Вставайте и пойдем пить кофе. Я угощаю.
- Думаешь ты самый умный? Думаешь, что все знаешь? – женщина вновь заговорила, и каждое ее слово излучало боль и злобу.
Нет, эта злость не была предназначена лично для заботливого мужчины. Она была адресована всему миру. Всей вселенной. Иван в этом был уверен точно так же, как в том, что дважды два - четыре.
- Нет. Не думаю. Просто пытаюсь помочь. Просто вижу, что помощь вам нужна. Не желаете принимать ее от меня, я сейчас же позову медсестру. Пусть вами занимаются профессионалы. А у меня и своих забот хватает.
Ивану было безумно жаль эту девушку. Ему бы хотелось быть чем-то полезным, но навязывать свои услуги, он точно не собирался. Сил на бессмысленные уговоры и назойливую помощь у него не было. Его мысли вновь оказались в операционной, где в это время лежит бездыханное тело его Бахтияры, а он тут возится с какой-то малахольной. Да и что, в конце концов трагического может произойти в ее возрасте? Какой-то «козел» разбил сердце? Или «птичку жалко»? Времени проведенного рядом с этой особой Ивану хватило, чтобы понять, ей до сорока еще очень далеко, а вот двадцать пять, максимум тридцать, это о ней. У нее вся жизнь впереди, а она, стопроцентно, убивается из-за какой-то ерунды.
- Я же уже говорила – не нужно никого звать. Мне уже никто не поможет. Мне ничего не нужно, даже собственная жизнь... И ты проваливай, пока на грубости не нарвался. – Вновь зло зашипела девушка, автоматически удаляя ручьи с лица.
- Знаешь что, красавица, ты поосторожнее в выражениях. – Психике Ивана давным-давно требовалась разгрузка, которую он с удовольствием устроил себе с подачи незнакомки. – Ты, родная, еще не знаешь, что такое настоящая «грубость» и слова «мне уже никто не поможет», скорее всего, слишком громкие в твоем случае. А в сторону собственной жизни я бы вообще не стал так грешить. Она слишком коротка, чтобы ею так распорядиться. Кто-то, когда-то подарил ее тебе и радовался каждой твоей улыбке, каждому произнесенному слову, сделанному шагу… Ты не вправе произносить подобные слова! «Никто не поможет» - это когда ты лежишь на операционном столе и от тебя уже ничего не зависит. Возможно от твоего организма, или от доктора, который распанахал тебя остреньким ножичком. Но не от тебя! Забьется ли вновь твое сердце, не тебе решать. Вот это - "никто не поможет". «Никто не поможет» - это когда ты умираешь, прекрасно знаешь об этом, и ничего не можешь с этим поделать. Вот что значит это твое "никто не поможет", а как минимум двум людям безумно хочется, чтобы ПОМОГЛИ. А ты здоровая барышня с обеими руками, ногами и голова на плечах, пусть и с вавками, но все же имеется, а такое несешь! Больная!
Незаметно для самого себя, Иван начал орать на постороннего человека. Он не понимал, как можно быть таким эгоистичным и разбрасываться собственной жизнью, когда другие изо всех сил борются за право жить. Он был по-настоящему взбешен.
Молодая женщина медленно поднялась с пола. Слезы на ее лице застыли. Сделав несколько коротких шагов, тонкими руками она пригвоздила Ивана к больничной стене.
- Кто дал тебе право судить мои слова? Кто дал право поучать? И скажи мне, пожалуйста, имею ли я право на каждое произнесенной слово, в случае если на этом чертовом операционном столе всего несколько часов назад лежал мой ребенок, и от него ничего не зависело?!!! Имею ли я право на собственные слова, если его совершенно здоровое сердце не захотело больше биться в его груди?! Когда он был единственной радостью и солнечным лучом в моей гребаной жизни, но это не удержало его в ней, имею ли я право так говорить?! Как ты думаешь, потеряв единственный смысл своей жизни, могу ли я утверждать, что она мне больше не нужна?!
Девушка еще не закончила, а в голове у Ивана зазвучал голос Ивана Варфоломеевича – «Вашей дочке мы можем пересадить сердце мальчика. Они практически одногодки и это лучший вариант...». Пазл моментально сложился. Иван непроизвольно сглатывал один за одним подступающие к горлу комки. Он искренне ненавидел себя за все, что наговорил незнакомке. Он действительно не имел никакого права разговаривать с ней в таком тоне, как бы ему того ни хотелось в тот злосчастный миг. На физическом уровне Иван ощущал страшную боль по всему телу. Ужас услышанного его парализовал. На мгновенье ему показалось, что в собственных жилах течет не кровь, а мелкая крошка из разбитого стекла.
