Трудно, конечно, быть меньшинством. Люди никогда не знают, о чем с тобой можно говорить.
Одно время мы жили в Америке. Наши американские друзья были образованные, воспитанные люди. Ни один из них никогда не позволял себе шуток про русскую мафию, русских проституток или агентов КГБ.
Но почти на каждой вечеринке кто-нибудь обязательно спрашивал: «А правда, что русский может выпить бутылку водки?»
Первые несколько раз я смеялся. Объяснял, что это зависит от того, с какой закуской, за сколько времени и в какой компании. Опять же – смотря какой русский.
Потом я начал злиться. Говорил, что это национальный стереотип и он меня оскорбляет. Все равно что сказать афроамериканцу, что у него наверняка есть знакомый драгдилер и не продаст ли он травы.
Потом я снова стал смеяться. Отвечал, что могу и больше выпить, но надо, чтобы при этом медведь на балалайке играл.
До сих пор боюсь, кто-нибудь воспринял этот ответ всерьез.
Правильный ответ мне подсказала жена. Когда спросили ее, она без паузы ответила:
– Могу, конечно. Это не трудно. Но важно знать – зачем?
Чем хороши иностранки – фиг поймешь про их возраст, думает Оливер, глядя на Тамми. По мне, азиатки неприлично долго выглядят молодыми. Конечно, мои вьетнамские клиенты подняли бы меня на смех – они-то знают, как выглядят признаки старения у китаянок, кореянок и японок. Зато, может, белые девушки кажутся им молодыми лет до сорока – кто их знает, а спросить неудобно.
Оливер прыгает в бассейн, входит в воду почти без брызг, в несколько гребков догоняет Тамми, медленно плывущую под водой.
– Алоха! – говорит она, выныривая.
– Гэри, как я помню, не любитель бассейнов, – говорит Оливер, – так что я решил составить компанию.
Тамми улыбается.
– Вы ведь из Шанхая? – спрашивает Оливер.
– Я из Гонконга, – отвечает Тамми, – но моя бабушка была из Шанхая. Мы с Гэри встретились как раз благодаря ей.
– Гэри не говорил, что знал вашу бабушку, – удивляется Оливер.
– Он и не знал, – улыбается Тамми. – Бабушка погибла в 1983 году.
– Соболезную, – автоматически говорит Оливер, на секунду превращаясь в профессионально-вежливого юриста, и тут же снова улыбается широкой улыбкой плейбоя. – Но в любом случае, вам повезло, что вы встретились.
Тамми улыбается в третий раз и Оливер отвечает ей тем же.
– В конце концов, благодаря этому Гэри заполучил красавицу-жену, – говорит он, – а вы сбежали от наследников Мао. Скучаете по Гонконгу?
Тамми кивает.
– Я был там в прошлом году, по делу, – продолжает Оливер. – Прекрасный город. Пик Виктории и все такое. Местные, конечно, говорят, что до 1997 года было куда лучше, – но это всегда так, прошлое кажется лучше, чем настоящее.
– В Китае говорят фа йен нинь уа, – отвечает Тамми, – это значит «годы прекрасные, как цветы». Но Гонконгу в самом деле было бы лучше оставаться британским. У меня там брат, работает журналистом – и то, что он пишет, не особо радует.
– Одна страна, две системы, – с иронией говорит Оливер.
– Да-да, – соглашается Тамми, – но ударение все больше на «одна страна».
– А ваш брат может уехать?
– Как? – пожимает плечами Тамми. – Родителей я бы еще могла вывезти, а брата – никак.
– Но если он журналист и подвергается преследованиям… я могу поискать хороших адвокатов по таким делам.
– Он, слава богу, не подвергается преследованиям, – говорит Тамми и соскальзывает под воду.
Танцовщица закончила попеременно вращать ягодицами, едва прикрытыми пальмовыми листьями, и под аплодисментыудалилась. Оливер сказал, осушая пятый бокал:
– Все-таки с хорошей жопой может сравниться только хорошая грудь! И это так же верно, как то, что потратить два доллара всегда легче, чем сэкономить один.
Все-таки он был ужасно воспитан: кто же говорит о деньгах за ужином?
– Я люблю экзотику, если вы понимаете, что я подразумеваю под любовью, – продолжил Оливер. – Вот Гавайи – самый экзотический штат. И что прекрасно – местных жителей даже не вырезали.
– Они умерли от оспы, – сказал Гэри, краснея от смущения. – Не уверен, что это так уж прекрасно.
– Ну, по крайней мере, не было злого умысла, – пожал плечами Оливер. – Так что, глядя на гавайских вертихвосток, я чувствую себя колонизатором не больше, чем в «Мулен Руж».
Гэри никогда не был в «Мулен Руж»: для этого надо было добраться до Парижа, а мама всегда говорила, что в Париже очень опасно – увидев Париж, можно и умереть.
– Пока мы вас ждали, – рассказывал Оливер, – мы здесь все изучили. Жалко, не пускают на западную часть – там было святилище местных племен. Хотели посмотреть, но увы.
– Что, религиозный заповедник? – ехидно спросил Гэри, а сам подумал, что это было бы правильно, если бы гавайцам сохранили хоть один клочок земли, закрыв туда вход вездесущим туристам.
– Нет, – ответил Оливер, – военная база. Может, они там и практикуют что-то… эзотерическое… нам проверить не удалось.
– Я не знала, что на Гавайях были военные базы, – сказала Тамми.
– Пёрл-Харбор, – тихо подсказал Гэри.
Когда твоя жена иностранка, твой долг – рассказывать ей об истории ее новой родины. В конце концов, она должна быть готова без запинки ответить на любой вопрос. Как звали отцов-основателей? Сколько их было? Что они основали, как звали мать-основательницу, в каком году она умерла и от чего?
Надо надеяться, что не от оспы.
– О, кстати, вам надо обязательно увидеть японское кладбище! – воскликнул Оливер. – Потрясающе интересно. Правда, Омо?
Омоту кивнула в ответ. На ней было открытое платье с глубоким декольте – едва она потянулась к блюду с таро и жареным поросенком, Гэри заглянул внутрь и так увлекся, что пропустил момент, когда Оливер перешел к рассказу про этнографический поселок.
С другой стороны, две больших черных груди тоже представляют этнографический интерес – чтобы ни говорил на эту тему Фрейд.
– Главный прикол, – продолжал Оливер, – это чувак, который делает из пальмовых листьев всякую фигню. Ну, птичек или там шляпки от солнца. Лезет на пальму, срезает лист, спускается и складывает вот это местное оригами. За несколько долларов, не помню даже за сколько.
– И что в нем прикольного? – спросила Тамми.
– Чувак не местный! Родом из Бруклина. Путешествовал по всему миру и осел здесь. Нашел, так сказать, незанятую нишу. Местные, мол, не любят лазить на пальмы. Боятся. Говорят, очень опасно.
– Ну, уж не опасней, чем преподавать недорослям в Сити-колледже, – с обидой сказал Гэри.
Хотя чего обижаться – он-то уж точно не собирался лезть на пальму.
– На голову может упасть орех, – рассмеялся Оливер, – а когда ты на пальме – куда ты денешься? Не увернешься. Бум – и летишь вниз, вместе с орехом.
Вот так и жизнь, подумал Гэри. Карабкаешься наверх, а потом получаешь по голове. С другой стороны, если остаться у подножья, орех наберет большую скорость и уж точно проломит кумпол – с моим-то везением.
От соседнего столика донесся крик. Гэри обернулся: женщина в вечернем платье и туфлях на шпильках встала и теперь кричала на своего спутника, развалившегося в кресле. После особо громкой тирады мужчина тоже вскочил и заорал в ответ.
– О чем они? – спросила Тамми.
– Не понимаю, – пожал плечами Гэри, – незнакомый язык. Но, кажется, ссорятся.
– По-моему, русский, – сказал Оливер. – Помнишь, у меня была русская гёрлфренд, Лина, четыре года назад? Пару слов от нее выучил. Одно из них я только что услышал.
– И что оно означает? – спросил Гэри.
– Оно описывает ситуацию сильного кризиса, экзистенциального, финансового или эмоционального, – объяснил Оливер. – Происходит от названия женского полового органа.
– Ужасно, – вздохнул Гэри, – русская культура всегда отличалась мизогинией. Взять хотя бы то, как Толстой относится к своим героиням…
– На хер Толстого! – воскликнул Оливер. – Секс – лучший способ изучения чужой культуры. Своя персональная diversity program, как в твоем Сити-колледже. Вы ведь привлекаете талантливых студентов из разных стран, чтобы создать культурное разнообразие? Вот так и я – подбираю себе этнических любовниц, чтобы узнать все лучшее, что создало человечество!
Гэри посмотрел на Омоту. Встретив его взгляд, она опустила глаза и принялась аккуратно резать свинину на тонкие ломтики.
Оливер допил бокал и откинулся на спинку плетеного кресла:
– Помню, в колледже у меня была армянка. Сексуальная, красивая, все такое – но я не о том. Мы с ней, разумеется, иногда разговаривали – даже несмотря на молодость, мы ж все-таки не кролики, да? Ну, и она мне, как водится, рассказывала про свою семью. Как приехали, откуда да почему. И вот у меня экзамен по истории – я на курс-то записался, а ходить забил. Ну вот, вытащил я там какой-то билет про Вторую мировую, не помню уже, про что конкретно, отвечаю кое-как, а профессор вдруг спрашивает: «А скажите мне, мистер Уоллес, какой народ пал первой жертвой геноцида в ХХ веке?» Я смотрю на него и сразу понимаю ответ. Говорю: «Армяне. В Турции, в 1915 году». И ухожу, унося с собой А с плюсом! Вот что значит – этническое разнообразие!
