«Он?» – подумал Игорек про того, кого искал.
Но то был Шиш. Шиш сидел на толчке и изображал на лице присущую этому действию задумчивость, теребя в руках бумажку.
– Шиш? – строго заговорил Игорек. – Ты что тут делаешь?
– Не видишь, по большому хожу, – важно ответил тот, не поворачивая головы.
Игорек хмыкнул.
– А штаны почему не снял?
– Без штанов холодно, – неожиданно ответил Шиш, поднимаясь, и поинтересовался: – Кого-то ищешь?
В который раз Игорек восхитился наглостью чушка и кивнул.
– Тебя, Шиш.
– Меня?
– Тебя. Забыл, как месяц назад я к вам приходил и ты меня кинул, а потом прятался.
– Я кинул? А потом прятался? – искренне удивился Шиш, но тут же сделался серьезным. – Зато теперь весь к твоим услугам.
Игорек сплюнул.
– Скажи, Шиш, почему вы от меня бегаете?
– Боимся, – честно признался тот.
– А раньше не боялись?
– Боялись, но не так.
– Почему?
– А ты не видишь, что вокруг творится?
– Что?
– Конец света!
– В каком смысле?
– В прямом!
– В прямом?
– А если кот засадил псу, это что, в кривом? – выкрикнул Шиш, досадуя на непонятливость Игорька.
– Стоп, Шиш, какой кот какому псу? – всерьез насторожился Игорек.
– Чего, разве не знаешь? – ужаснулся чушок. – Ваш котик, про которого еще сам знаешь что говорили, песику хозяйкиному это самое…
– Ты видел?
– Я – нет. Слепой видел.
– А Глухой слышал?
Шиш кивнул.
– А Немой рассказал?
Шиш кивнул еще раз.
Игорек усмехнулся, но и задумался – невозможно, чтобы вертухай и чушок рассказывали одну и ту же выдуманную историю. Значит, все-таки что-то там было.
– А Хозяйка чуть не умерла? – спросил он, просто так, безо всякой цели.
– Умерла! – махнул рукой Шиш. – Прямо на месте откинулась. Да, конечно, непривычно женщине такое видеть. Да и собачку жалко. Была б какая дворняга, а то породистая, дорогая.
Игорек вновь усмехнулся. Обиженные славились тем, что могли заболтать любой обращенный к ним вопрос, заставить задававшего забыть не то что свой вопрос, но и то, как его самого зовут.
– А это что? – Игорек указал на исписанный бумажный лист в руке Шиша.
– Бумажка, – ответил тот доверчиво.
– Я вижу, что бумажка, зачем она тебе?
Шиш радостно засмеялся и, глядя недоумевающе, спросил:
– А ты что, без бумажки по-большому ходишь?
Игорек нахмурил брови.
– Я по-большому никогда не хожу. Такие люди, как я, такими гадостями не занимаются, понял? А как ты это делаешь, я тоже видел. Если штаны не снимать, бумажка не нужна. Дай-ка ее сюда…
– На, – сказал Шиш, но, вместо того чтобы отдать, повернулся и побежал, однако упал на первом же шаге, так как Игорек ловко подсек его сзади, ударив носком ботинка по пятке сапога.
Вытянувшись на грязном полу, Шиш жалобно смотрел снизу, при этом пытаясь смять листок в кулаке и засунуть в рот.
– Если ты ее сейчас проглотишь, я вспорю тебе брюхо и найду в твоих вонючих кишках, – очень серьезно пообещал Игорек.
И Шиш поверил и протянул листок. Он был исписан от руки ровным правильным почерком с наклоном влево, как пишут левши. «Неужели?» – не поверил Игорек. В дальняке было темно – лампочка висела у входа. Игорек пошел туда и, как привязанный, сопя, за ним потянулся Шиш. Игорек расправил лист и спросил Шиша.
– Читать умеешь?
– Еще как! – с неожиданной готовностью ответил тот.
– Читай.
Шиш взял листок обеими руками, которые заметно дрожали.
– Ты чего, Шиш? – не понял Игорек.
– Боюсь, – шепотом признался чушок.
– Не бойся…
– Да я не тебя боюсь!
– А кого?
– Его, – ответил Шиш и начал читать громко, монотонно, почти заученно, с подступающим откуда-то изнутри чувством страха, которое невольно стало передаваться Игорьку.
– Я Господь [Бог ваш]. Не враждуй на брата твоего в сердце твоем; обличи ближнего твоего и не понесешь за него греха. Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя…
– Как-как? – то ли не расслышал, то ли не поверил Игорек.
– Люби ближнего твоего, как самого себя… – растерянно повторил Шиш.
– Стоп, Шиш! – потребовал Игорек.
Несомненно, это был Левит. Игорек помнил это место, когда Лавруха и Налет читали ему текст целиком.
«Может, из-за этих слов о. Мартирий заставлял меня его переписывать? Возлюбить Шиша, как самого себя?» – подумал Игорек и отбросил эту мысль с раздражением.
– Кто тебе это дал? – спросил он сердито и даже зло. Ответ на этот вопрос показал бы, где сейчас находится обманувший его переписчик, но неожиданно Шиш предложил обмен.
– Скажу, если ты мне скажешь…
– Что?
– Что такое Содом?
– Зачем тебе?
– Надо!
Неприятно было, что чушок ставит условие, но Игорек хорошо знал эту библейскую историю, о. Мартирий нередко опирался на нее в своих проповедях, и ему нетрудно было ответить, а даже, отчасти, приятно.
– Город такой был.
– А кто там жил?
– Такие же, как вы, петухи.
– А что было дальше?
– Бог их всех пожег.
– Как?
– Из огнемета, – Игорек не мог сдержать улыбки, видя искренний страх в глазах Шиша.
– А Гоморра? – с робкой надеждой спросил Чушок, предполагая, видимо, что уцелевшие жители Содома спаслись в Гоморре.
– Другой такой же город. Для особо непонятливых повторил.
– А у Бога и огнемет есть? – спросил Шиш, растерянно глядя вдаль, откуда пробивался из темноты и увеличивался режущий луч света, сопровождаемый равномерными, похожими на выстрелы звуками мотоциклетного мотора.
– У Бога всё есть, – привычно ответил Игорек. – Ну! Откуда это у тебя? – поторопил Игорек.
– Ты не понял?! – закричал Шиш, щурясь от слепящего света. – Он дал!
– Кто? – действительно не понял Игорек.
– Тот, кто Содом и Гоморру из огнемета!
– Кто? – все еще не понимал Игорек.
– Бог!!! – крикнул Шиш и метнулся вбок, в темноту, выпадая из белого плотного луча.
Игорек повернулся.
Это был монашеский «Урал», но сидел на нем не о. Мартирий с о. Мардарием, а Хозяин, приветливо глядя и широко улыбаясь.
А в коляске вместо о. Мардария стояла большая в киоте икона, и в его стекле увиделось собственное отражение.
«А может, и правда – конец света?» – потерянно успел подумать Игорек.
Здесь придется прервать наше неспешное повествование, но вовсе не потому, чтобы таким образом удержать слабеющую интригу, а для того лишь, чтобы всё, чему суждено произойти в ближайшие двадцать четыре часа, было нами правильно понято. И потому мы должны будем забыть на какое-то время Игорька с его страстями, Хозяина с его сомнениями, сестер с их противоречиями, и уж конечно обиженных со всеми их обидами и сфокусировать свое внимание на двух монахах, ибо знаем мы о них до обидного мало. В самом деле, если все остальные, желая того или нет, явили нам уже не всю, конечно, но основную о себе правду, нередко голимую, а иногда даже и подноготную, то эта двоица, прикрываясь черными ризами, остается, можно сказать, инкогнито, хотя имена их мы знаем: и прежние мирские, и нынешние не от мира сего.
Ну хорошо, о. Мартирий и о. Мардарий, а еще что?
Кем они были, как раньше говорили, до семнадцатого года, не родились же они в подрясниках?
Вопросы эти не праздные, не риторические, а актуальные и сугубо практические. В самом деле, если до известных в стране перемен эти и подобные им люди в черном были такими же, как мы, то почему сегодня они говорят, а мы слушаем, они поучают, а мы внимаем, они порицают, а мы каемся, почему, в конце концов, мы доверяем им так, как не доверяем даже своим родным и близким, выдавая совершенно секретную о себе информацию, – доверяем настолько, что иногда возникает досада, охватывает раздражение, что хочется бросить все и уйти.
Это что касается верующих, точнее воцерковленных, но ведь и те, кто в церковь ни ногой, кто из убеждений своих, из памяти детства, отрочества и юности лба ни разу не перекрестил – они еще больше на этих людей в черном досадуют и раздражаются. Раздражение – чувство неопасное, что-то вроде сенной лихорадки, от которой никто не умирал, но тем не менее – неприятное, и самое лучшее средство данную неприятность преодолеть – это знание причин, вызывающих раздражение.
Может быть, наше знание о прошлом этих двух друзей и окажется тем целительным от него средством?
Хочется на это надеяться…
Нет, нет – нам это непременно нужно знать, без этого наша история остановится, потому что автор просто не решится шагнуть в пучину неотвратимо надвигающихся, еще вчера немыслимых событий, не рассказав об о. Мартирии и о. Мардарии все, что лично о них знает и что слышал от других.
Но чтобы в дальнейшем решительно двинуться вперед, мы должны сейчас отступить назад.
Итак, вперед – назад?
Вперед, читатель!
Глава шестнадцатая
О. Мартирий и мир
О. Мартирий не любил мир, и мир отвечал ему тем же.
«Ненавижу содомитов», – сказал о. Мартирий, приказав не подпускать к храму ближе чем на сорок метров тех, кого называют опущенными, кто сами себя называют обиженными.
