А какая гордость за подлинных патриотов своей Родины и ее древней истории звучит в строках писателя о самых простых русских людях, отнюдь не ученых с мировым именем, но внесших тем не менее весомый вклад в науку и культуру! Например, о Дмитрии Самоквасове, который еще в царское время, наперекор казенным профессорам, отрицающим саму возможность развития богатой культуры на территории Древней Руси, начал на свои деньги раскопки Черной Могилы на Черниговщине, ныне знаменитой во всем просвещенном мире. Или — о Николае Ядрннцеве, революционере и неутомимом исследователе природных и культурных богатств Сибири, инициаторе учреждения первого в здешних краях Томского университета, человеке, открывшем Орхоно — енпсейские письмена с параллельным текстом на китайском языке, что вполне сравнимо со знаменитым открытием французским ученым Шампольоном параллельного греческого текста к египетским иероглифам. Или — о школьном учителе истории Ф. И. Кириллове, который первый обратил внимание на следы древней цивиляяации на Белом Июсе, но, к сожалению, не мог достучаться до уснувшей профессиональной совести тогдашнего главного археолога Красноярска. Или — о краеведе из Козельска В. Н. Сорокине и других. Так и хочется воскликнуть вслед за писателем: «Слава краеведам!»
Распахнута «Память» и вглубь. Прежде всего, в глубь времен. Если говорить об истоках древней славянской культуры, то — в третье и второе тысячелетия до вашей эры1 Более близкие вехи — IX век с основанием могучего государства — Киевской Руси; XII век с неудачным, но отнюдь не бесполезным, как предполагает автор, походом русичей на половцев, воспетым в бессмертном «Слове о полку Игореве», поэме, столь любимой автором и нередко цитируемой на страницах романа — эссе; XIII век с безмерным трагизмом татаро — монюльского нашествия; XIV век с битвой на поле Куликовом; XIX век с движением декабристов; наконец, совсем недавние дни Великой Отечественной войны и дни наши — 70 — 80 — е годы… Но если вспомнить о глубоко и увлекательно анализируемых автором «славянизмах» в древнеиндийских гимнах «Ригведы» и в священной книге древних персов «Авесте», а точнее, о внутренне присущем родстве многих корневых слов в языках этих народов, или вспомнить о находках на Белом Июсе, то временные границы «Памяти» раздвигаются еще дальше.
Чем же привлекает это сложное, трудное для восприятия произведение широкие читательские круги? (А ведь привлекает! О чем ином могут свидетельствовать сотни писем автору, посыпавшиеся сразу после журнальной публикации?) Прежде всего, вероятно, тем, что писатель с первых же строк не скрывает своего пристрастного отношения к человеку, судьбу которого он берегся проследить в веках. И это не какой — то выдуманный юрой, в которого можно верить или не веритьв зависимости от мастерства литератора. Нет, это человек, который жил, оставил отчетливый след на земле, продолженный его многочисленными — сто пятьдесят человек за полтора столетия! — потомками. Человек, который боролся вместе с товарищами. (Кстати, Владимир Чивилихин увлекательно показал, как рождалось и укоренялось в общественном сознании еще в далеком прошлом это прекрасное слово, ныне, в советских условиях, ставшее привычным обращением.) Причем он и его товарищи декабристы боролись в неимоверно трудных условиях, когда даже самые большие оптимисты не столько рассчитывали на успех восстания, сколько на силу своего нравственяого жертвенного примера для потомков, Человек этот, декабрист Николай Мозгалевский, дорог советскому писателю Владимиру Чивилихину вдвойне — и как настоящий гражданин своей Отчизны, и как прямой предок самых близких ему люден — жены и дочери. Но это личное по сути неразрывно связано с общественным. Нам, советским людям, нужно знать, что было задолго до нас, как на неимоверно длинном, порой непереносимо страшном, кровавом пути пробивались и все крепли ростки гуманизма, мечты о жизни вольной и праведной, истинно достойной человека. Нам нужно глубокое понимание того, что Большая История складывается из миллионов и миллионов кратких во времени, но отнюдь не «маленьких» историй конкретных людей, живых, из плоти и крови, с неповторимыми, только им присущими личностными чертами, с их личными помыслами, поступками, деяниями, которые обретали особенно большое общественное звучание, когда были обращены не вовнутрь, не на себя только, а на благо Отечества, поскольку именно в этом виделся им «способ быть счастливым в жизни».
Судьба Николая Мозгалевского, тесно переплетенная с судьбами его товарищей, ведет автора, словно нить Ариадны, в глубь лабиринта прошлого. И открываются все новые и новые ответвления, новые истории людские, и они неразрывно связаны с Историей страны. Историей человечества.
Поражает, как много успели декабристы и до того, как их созидательная деятельность была насильно пресечена или ограничена — заточением, каторгой, ссылкой, и даже после… Какой глубокий нравственный след в истории России, и особенно Сибири, они оставили! Говоря о том, что память о декабристах — неотъемлемая, святая частица нашей духовной жизни, Владимир Чивилихин приводит отрывок из письма А. Ф. Голикова из города Плавска Тульской области — отклика на журнальную публикацию: «Декабризм надо расценивать как явление человеческой цивилизации, родина которому Россия… Вторая часть революции декабристов протекала по всей России до 90 — х годов — в Сибири, на Урале, Кавказе, на Украине, в Молдавии, Средней Азии, во многих иных местах, включая заграницу. Декабризм — не только и не столько восстание на Сенатской площади, это полувековая подвижническая и на редкость активная по тем временам деятельность разгромленных, во не сломленных революционеров. Их революция была и в том, что они оставили нам литературные, философские, политические, естественнонаучные труды, как вехи к светлым знаниям, свободе и счастью нашему…»
Чивилихинская «Память» дает в этом смысле новую пищу для размышлений. В частности, поправляя историков, в сакых последних изданиях о декабристах пишущих, что к амнистии 1856 года в разных местах Сибири их нашлось всего 19 человек, из которых 16 вернулись в Россию, а трое умерли в изгнании, автор рассказывает о пятерых, оставшихся в Сибири. Среди них почти на полвека пережил дату восстания поэт Владимир Раевский. Ровно через 56 лет " — 14 декабря 1881 года — был похоронен в Иркутске единственный крестьянин — декабрист Павел Дунцов — Выгодскии. На десять месяцев дольше него прожил Александр Луцкий, умерший в 1882 году на поселении близ Нерчинских горных заводов. Тот самый Александр Луцкий, внук которого, красный командир Алексей Луцкий, был сожжен японцами в паровозной топке вместе с Сергеем Лазо…
А ведь Луцкий был не только одним из самых юных декабристов, но еще и самым слабым здоровьем. Единственный из декабристов — северян" он был отправлен по этапу с партией уголовников и пробыл в пути в обшей сложности около года, единственный из декабристовдворян был подвергнут наказанию розгами. Так какой же неистребимый пламень жизни горел в этом необыкновенном человеке, отважившемся к тому же на два побега, дольше всех своих товарищей пробывшем в каторжных работах и все же пережившем их!
Среди декабристов были, пишет Владимир Чивилихин, "первоклассные поэты и прозаики, страстные публицисты, талантливые переводчики, философы, филологи, юристы, географы, ботаники, путешественники — открыватели новых земель, инженеры — изобретатели, архитекторы, строители, композиторы и музыканты, деятели народного образования, просветители коренных народов Сибири, доблестные воины, пионеры — зачинатели благих новых дел, и просто граждане с высокими интеллектуальными и нравственными качествами.
Конечно, они составили целую эпоху в русской истории и сами были ее творцами, являя собой перспективный общественно — социальный вектор".
Так можно ли писать о них бесстрастно? Или о других, по — своему одержимых, которые встретились писателю в его долгом путешествии в прошлое? Вряд ли. Тем более Владимиру Чивилихину, который вошел в литературу как писатель остро драматичный. Достаточно вспомнить, какую критическую бурю вызвал острейший конфликт повести «Елки — моталки» между человеком — тружеником по природе своей и по всему мировоззрению, Родионом Гуляевым, и тунеядцем Евксентьевским, для которого паразитизм стал тоже своего рода осознанным кредо. За повести «Елки — моталки», «Серебряные рельсы» и «Про Клаву Иванову» Владимир Чивилихин первым из русских писателей в 1967 году был удостоен премии Ленинского комсомола. А его страстные, бескомпромиссные выступления в защиту от бесхозяйственности кедровых лесов, «светлого ока Сибири» — озера Байкал, самой почвы родной русской земли, вошедшие в книгу «По городам и весям», снискали ему славу острейшего современного писателя — публициста и принесли Государственную премию РСФСР.
