Между дорогой и рекой – ровные наделы сельчан. У некоторых жителей прямо в огородах растут огромные сосны, с щемящей тоской напоминая Самбиеву его бук-великан. Кругом чисто, размеренно, тихо. Воздух – изумительный; в нем – вековое спокойствие, отчужденность от людских сует, умиротворение.
Прямо перед бревенчатым домом – самодельный крепкий стол, на нем самовар. За столом Света, ее мать, две подруги и парень Степан, уже подпитой.
Вначале все чинно, оттого скованно, и только Степан что-нибудь ляпнет такое, что девицы краснеют, а мать возмущается. Потом соседи стали из-за забора поглядывать, вроде поздравлять. Вот наиболее смелые бабульки гуськом, бочком протиснулись во двор. Самбиев расщедрился – всех зовет. Соединили два стола, следом еще принесли, и все: понеслось, пошло, поехало. Танцы, песни, самогон – рекой, а еды, по-русски – вдоволь: и соленья, и грибочки, и селедочка, шпик и крольчатина со стола валятся, а про свежую щуку в печи – чуть не забыли, следом поросенок поспел. Во дворе тесно – на дорогу вышли, благо машин тут вовсе нет, только свои, к ферме, а вся ферма тут гуляет.
И все хорошо, одна беда – мужиков мало. Степан давно слег, где-то сосну обнимает, еще есть три-четыре немолодых мужика, так они все больше к бутыли, чем к бабам тянутся, и приходится Арзо одному отдуваться, и вроде получается у него это здорово, никого он не обидит: с матерью Светы не раз станцевал, с бабульками гопак устроил, в лезгинке гарцевал, в хоре запевалой был, словом, за семерых гулял, так же щедро ел, только пил очень мало и не то чтобы не хотел, просто не мог самогон из картофеля ко рту подносить.
Так это не беда, а счастье для женщин. Но тут случился скандал. Одна местная девушка увела Арзо за изгородь соседского дома покурить. Только они одну-две затяжки сделали, появилась мать Светы – свирепая, красная, глаза навыкат:
– Ах ты сучка паршивая! – зарычала она. – Хош у Светки парня отбить?!
Дальнейшее плохо описуемо, ибо Арзо в страхе зажмурился, уши от визга заложило. Сколько стоял – не помнит, только с легкостью поддался толчку от жесткой хватки у локтя.
За околицей в редком сосновом бору, открыв глаза, увидел широко расплывшееся в улыбке морщинистое, беззубое лицо дедули.
– Ну этих баб к дьяволу! Я такую баньку затопил по-черному, а одному париться скучно.
С верхней полки еле-еле сполз Арзо, хотел совсем на пол лечь, однако хватка у деда костлявая, жесткая: одной рукой держит он его, а другой березовым веником с хвоей вперемешку нещадно хлещет. Невмоготу Самбиеву, уже теряет он сознание, из бадьи ушат воды в лицо, вновь плохо – снова кадкой по голове.
– Эх ты, южанин! Что ж ты за мужик? И как ты с бабами справишься? – кричит старик, обжигая веником. – Ведь с ними бывает и жарче!
Все, уже круги поплыли перед глазами, мутится полностью сознание, из последних сил Арзо пытается вырваться, а тут дед смилостивился:
– Беги за мной!
Пулей вылетел вслед Арзо, опрометчиво ринулся за дедом, а через пару шагов – крутой спуск; он хотел тормознуть – поздно, поскользнулся, ежиком полетел в воду. Всплыл – сказка! Такого блаженства он не помнил: река прохладная, живительная, «мурашками» тело лижет; по ровной поверхности густо большие рыбины полощутся; а в тихих, обросших заводях милыми невестами яркие кувшинки созревают, от легких волн они стыдливо всколыхнулись, в озорном танце, к берегу прижались, а лепестки, как глазки девичьи, косятся, ночной росой, будто слезой девственницы, преданным изумрудом блестят, в жены просятся, по мужской ласке и силе красой мир озаряют. Совсем маленькие, тоненькие рыбешки, что стайкой под камни спрятались, всплыли, с братской преданностью щипят за волосики ноги Арзо, говорят: – «Посмотри, какие у нас сестры-невесты, выбери хоть одну – оставайся иль возьми с собой».
– Ты смотри мошонку береги, – ехидничает дед, – щуки да сомы плавают, свое царство оберегают.
Второй заход в баню продолжительней, но терпимей. Второй нырок в воду попривычнее, раздольней. Плещется Арзо в воде, волны нагоняет, от этих волн испуганные кувшинки к самому берегу прижались; у берега рябь воды совсем неспокойна и поплыли они смущаясь обратно к источнику силы, амплитуды, тепла. А молодец насладился прохладой, фыркая, полез на третий заход: теперь баня не в тягость – в упоение. Вновь к реке, а вода вокруг кипит, пузырится, все вокруг обжигает, и только молодец от этого блаженствует… Долго бултыхался Арзо, дед давно вылез, а он еще не насладится по молодости. Когда наконец надоело, выплевывая мутную воду, убирая тину усов возле рта, полез Арзо наверх, а дед в одних белых подштанниках, сжимая в охапку одежонку, кривой трусцой уходит к селу по неровной тропинке.
– Ты куда, дед? – озаботился Арзо.
– С легким паром! – чуть обернулся уходящий.
Удивленный Арзо вошел в предбанник, совсем изумился – Света в тонком ситцевом платье – балахоне, уже вспотевшем во влажном жару и прилипшем к ее гибкому телу, выявляя девичий позвоночник, – замачивала в тазике его испачканную новую рубашку и носки… Одни в бане…
Не понятно – то ли вторые, то ли рассветные петухи голосили по селу, когда они пришли в дом. За легкой занавеской-простыней сопит мать. В полумраке видна всего одна скрипучая кровать. Почему-то молодым все смешно, они пытаются не шуметь, и от этого тоже смеются. Арзо смущался ложиться на одну кровать, однако Света уверенно потянула вниз.
Когда Арзо вышел из пустого тихого дома, солнце светило прямо над головой.
– Будешь пить свежий чай? – уласкала его слух мать Светы. – За тобой в два на обратном пути молоковоз заедет.
К чаю были вареники со сметаной, блины с медом, морс клюквенный для аппетита, и рыба, жаренная в грибном соусе. Оказалось, что это завтрак.
– Тяжело нам, – жаловалась мать, красиво растягивая слова. – Сын после армии только на неделю приехал и с тех пор десять лет глаз сюды не кажет. В год раз я к нему в поселок за четыреста верст езжу, к зиме кабанчика, грибочков везу. А невестка мною брезгует, будто я к ним что просить пришла… И была бы жизнь как жизнь, а то в двух комнатенках с двумя детьми… И что они там нашли, в этом поселке? Тут простор, дома пустые, зарплата хорошая – ан нет… А теперь вот дочь – только год после института, а туда же… А как иначе? Женихов здесь нет. Да что там женихи, мужика для нужды – нет, а они молоды. Как их усмирить? Даже не знаю…
Через час был обед с густыми щами, с жаренной в малиновом соку уткой.
– Может, останешься? – как бы нечаянно сказала мать Светы, – хотя бы еще на денек.
– Я на работе, – оправдывался Самбиев; торопливо уехал, насладившись, возбудив, встревожив… обуглив страсть…
Совсем нелегко после короткого упоения блаженством окунаться в тягостный беспрерывный труд. Только об одном просит Арзо, чтобы хоть на день установилась непогода.
И небеса услышали его. В середине июня, ближе к вечеру с севера подул резкий, леденящий ветер, и не порывами, как обычно во время грозы бывает, а хлестким шквалом, да таким, что с ног валит, пронизывает все тело. И вроде небо еще ясное, голубое, высокое, а надвигающийся занавес тьмы ощущается во всем. И странное дело, высоко-высоко в небе в беззаботной неподвижности застыли перистые облака, будто камешки на дне морском, а ниже, забурлили барашками облака, клубятся на бешеной скорости, вытворяя всякие замысловатые, порой страшно-выпуклые причуды, а следом прямо по земле – сплошная, пожирающая волна – цунами, смерч.
Несется лавинообразная туча страшной стеной, подминает под себя все пространство, пожирает все, съедает, поглощает во мрак. И цвета она не темно-серого, а пурпурно-сизого с фиолетовым проблеском.
– Тук, тук, тук, – гулко зазвенел рельс в Столбищах.
– У-ра-ган! Спасайтесь! – закричали люди.
Темень окутала землю, шквал ломает деревья, сносит черепицу, ломает столбы, и вслед за ветром осязаемо, волна мрака, раздираемая частыми молниями, как блеск многочисленных глаз, выпирает гул грома, как рев чудовищ. И несмотря на всю эту мощь, эту ширь, этот разгул, где-то на юго-западе еще светло, будто проблеск жизни, надежды, потаенной мечты.
– У-у-гу-гу-м-м! – раздался бешеный гул грома, задрожала земля, совсем рядом уколола взгляд молния, и крупные капли дождя с градом ударили по развеявшейся на ветру курчавости Арзо, который с восторгом постороннего зрителя завороженно следил за разгулом стихии.
– Ты что – дурак? – еле расслышал он у уха, две пары мощных рук подхватили его, потащили в забетонированный котлован под дом культуры.
Под землей было страшнее, казалось – наверху бой гигантов с извержением моря крови. Свет молний лучами проникал в незаделанные отверстия меж плит, туда же сливался поток ливня с градинками, и все беспрестанно содрогалось от непрерывного переката грома.
Женщины-поварихи плакали, дрожали от страха и холода.
– Нас здесь зальет! – завопила одна женщина.
