– Хе-хе, – усмехнулся не злобно отец, – вашего референдума не будет.
– Как это не будет? – поперхнулся Албаст.
– Вот так, – улыбается Домба-Хаджи. – Давай я тебя лучше министром здесь поставлю… А то в долгах погряз.
– Да ты что, Дада? Я ведь в оппозиции!
– Какая «позиция-оппозиция», деньги делать надо. Большим ты сынок вырос, а ума не набрался. Черное от черного отличить хочешь. Помнишь, как мы с одной бочки вино разливали, какие угодно этикетки клеили, вот и сейчас с одного кабинета нами руководят, как хотят обзывают, разводят.
– Дада, не все продажны, как ты думаешь…
– Конечно, не все, но кого надо, давно купили,… иначе миллионами ворочать не позволили бы.
– Я не пойму тебя, Дада, – вскочил Албаст. – Сейчас последнее заседание штаба перед референдумом.
– Да сиди дома, – советует отец, – зря идешь, они тебе то же самое скажут.
Албаст трепу отца не верит. «Совсем старый стал», – думает он. Однако попав на заседание штаба передумал; то ли прозорлив отец, то ли все знает.
– Нечего более митинг продолжать, – настаивает новый лидер оппозиции, – это и недемократично. Иностранные наблюдатели могут потом нас обвинить в вооруженном давлении на массы. Сегодня митинг распускаем, расходимся по домам отдыхать, а завтра с утра всех убеждаем идти на референдум.
Домба-Хаджи оказался прав, референдум не состоялся. В четыре часа ночи здание мэрии Грозного, где находится штаб оппозиции и бюллетени в подвале, окружили преданные гвардейцы президента. Артиллерийский залп и взрывы гранатометов сотрясли центр города.
В загоревшемся, окруженном здании находилось человек двадцать вооруженной охраны, в основном молодых ребят. Требованию нападавших сложить оружие и сдаться, юноши, поверив, подчинились, но как только они остались без оружия, их стали расстреливать. Кое-кто в темноте попытался бежать, многих догнали, добили.
– Кто еще митинговать хочет? – появился в телевизоре на следующий день лидер нации. – Вот что будет с врагами народа, – на экране сгоревшая мэрия, кровь на асфальте. – Хе-хе-хе, я для свободы родного народа столицу не пожалею, только каждый третий останется в живых, но он будет счастлив и свободен! И столицу мы в новом месте построим! На то эти руки есть, свободная воля есть, и весь цивилизованный мир за победу над Россией нам миллиарды даст. Поняли? Ждите и терпите! А врагов мы не пощадим, всех накажем.
Видя и слыша это, Албаст в подвал подался, Алпату своей жизнью будет защищать первенца, у двери в погреб села, топор в руки взяла.
– Да ты что?! – смеется Домба-Хаджи. – Ничего не будет, так, двух-трех самых хилых и беззащитных для видимости посадят, а вас – лидеров пальцем не тронут, небось еще спасибо скажут.
– А спасибо-то – за что? – трясется все равно Албаст.
– Как «за что»? Я присутствовал на одной встрече с вашим лидером так называемой оппозиции. Так вот он говорил, что полный чайник вскипит, потом недопитый остывает, а дров и огня уже нет, израсходовали. Он это, как я помню, красивым словом назвал, по-моему, энтропия… Объяснял, что энергия в мире не исчезает, она взаимопревращаясь, теряет работоспособность… Короче, пар выпущен.
– А кто еще, кроме тебя и лидера, при разговоре был?
– Не скажу, – лыбится Домба-Хаджи, – лучше ты скажи, кем в Чечне хочешь быть?
– Нет, сынок! Не поддавайся соблазну! – закричала Алпату. – Хоть ты, Албаст, не лезь в это дерьмо. Я умоляю тебя! Хоть ты человеком останься, не приведут они к добру, ведь ты-то своего отца знаешь…
– Замолчи, дура! Что ты в политике, да и в жизни понимаешь? Разжирела на моем горбу, умной стала. Хочешь, голодай как все, на базарах в мороз и зной сутками стой, своих внучек в проститутки отдай…
– Вот-вот, вот к чему вы народ привели! Ублюдки!
– Замолчи, сука! – замахнулся Домба-Хаджи.
– Не трожь мать! – вступился Албаст, легко оттолкнул отца.
– Хм, тоже мне, защитник! Как нищий стал, облагородился: о матери, народе, родине вспомнил! А чем ты раньше, когда миллионы у народа воровал, думал? Пойдешь министром – долги отработаешь.
– Нет, сынок, уезжай… я тебе деньги дам.
– А у тебя откуда деньги? Значит, ты меня обворовала?
Вопли, проклятия, ругательства и плач наполнили дом, двор Докуевых, и так это долго длится, и все несносней мат, что двое охранников Домбы-Хаджи вышли за ворота, а сторожевые псы, скуля, полезли в погреб… После обличительно-ликующих речей лидеров Ичкерии по телевизору, передачи прекратились, одновременно погас свет в городе. Непроглядный мрак и гробовая тишина овладели столицей, где-то в зарослях Сунжи протяжно, истошно завыл зверь.
– Неужели в городе волк? – испуган голос юного охранника.
– Все мы волки… гордись! – с хрипотцой ответил второй.
И вновь тишина, только изредка в разных концах автоматные очереди, и охранники Докуева гадают, когда выстрелы в воздух, когда в цель… может в живую…
Грозный. 1993 год. Город снова сдан, но еще стоит.
