На четвёртый день после праздников всё цеховое начальство, вернувшееся из отгулов, перед обедом появилось на нашем участке. Чебышев спешно убрал разложенные на куске белого батиста часы и детальки от них в стол и, кося взглядом на пришедших, стал объяснять мне какую‑то туфту, тыча пальцем в чертеж.
Начальство, улыбаясь, с чувством внутреннего удовлетворения глядело на него. Бурый после праздников Родионов довольно шевелил раздвоенным носом. Куцев стоял около стола в своей излюбленной позе – рука за отворотом халата. Кац, разя перегаром, тяжко отдувался. От неизвестности мой гуру покрылся испариной. Наверное, прорабатывал версию, где мог залететь, а может, кто заложил?
— Алексей Григорьевич, – икнув, окликнул его начальник цеха.
Чебышев вздрогнул и стал дышать в сторону.
Кац протянул руку, которая была толще Чебышева. Тот встал и, всё ещё недоумевая, чего им здесь надо, пожал её.
— Поздравляем тебя…
Учитель удивлённо облизал губы. Он так разволновался, что зачем‑то вставил в глаз лупу, потом одумался и тоже убрал её в стол.
– … за ударную работу и наставничество над молодыми рабочими, – посмотрел на меня, – ты награждён орденом.
Цеховое начальство шумно стало поздравлять. Ожидавший чего‑то плохого, Чебышев шлёпнулся тощим задом на стул.
— Зайди после обеда в профком, да не сегодня – завтра… получишь билеты на поезд – в субботу в Москву едешь. Вас пятеро будет. Заодно и познакомишься.
Начальство ушло, оставив хлопающего глазами Чебышева – всё не мог прийти в себя. Я тоже пожал ему руку.
На следущий день, в пятницу, выпал первый снег. Падал, видно, всю ночь.
«Вот чёрт! – пошёл я за лопатой. – Теперь не только кочегаром, но и дворником придётся подрабатывать».
Раньше мне очень нравилась зима, сейчас от неё уставал.
«Зато доски грязью обдавать не будут», – в темпе работая лопатой, нашёл положительный штрих.
В связи с первым снегом трамваи не ходили. Так повторялось из года в год. Пришлось ловить такси.
На Дениса нашла кутячья радость – во–первых, снег; во–вторых, прокатиться на машине – что может быть лучше? Татьяна тоже блестела глазами:
«Ах, как красиво! Деревья в снегу! Ах… ах… ах…»
— Деревья‑то в снегу, зато от печки теперь не отойдёшь! – рационально заметил я.
«Что за логика у этих женщин? На мой взгляд, фикус в ресторане смотрится намного приятнее, чем цветок в поле».
В проходной, со стороны завода, около небольшого стенда, прикреплённого к стене, собрался народ.
«Что там?» – стал протискиваться сквозь толпу.
На стенде, перечёркнутом с угла чёрно–красной лентой, под большой мужской фотографией чёрной тушью были выведены даты и сообщалось откуда и когда состоится вынос тела.
— Что на мужиков нашло? – охали женщины. – До пенсии доживать не стали.
— Доживёшь с вами! – пошёл я в цех.
Родионов, Плотарев и мой учитель, сгрудившись за столом мастера, обсуждали случившееся. Через полчаса расстроенный Чебышев молча сел на свое место и сосредоточенно стал возиться с часами. Я приступил к прибору.
— Да–а, – иногда вздыхал учитель и тряс головой.
— Знал его? – рассматривая прикрученный конденсатор, спросил у Лёши.
— Бураханова‑то? Великий токарь был! – со значением произнёс он. – Таких поискать надо… Самородок!.. Без образования, а вносил такие рацухи, что по всей области внедрялись. Да что там области, пол–России его резцами работает, – опять тоскливо затряс головой. – Вот кому орден следовало давать.
— А у него не было?
— На государственную выдвигали, да больно с начальством заносчив, и закладывал, – щёлкнул себя по кадыку Леша.
— А ты его откуда знал, ведь не токарь?
— Здравствуй?! Мы с ним в молодости за заводскую команду в футбол играли, – отодвинул батист с часами и положил чуть подрагивающие руки на стол. – Стойкий защитник был, получше некоторых, которые сейчас в высшей лиге. Предлагали ему в команду мастеров, что ты, отказался, – стал вспоминать Алексей Григорьевич. – Считал, что у станка больше пользы принесёт, чем бегая по полю. Классный футболист бы получился, – расчувствовался учитель. – Раньше, где бы не играли, ползавода за нами ездило. В любой район города. Если проиграем, хоть на работу не приходи, такого наговорят – только держись. Рабочий класс‑то, он прямодушный, и не платили нам за это, и не освобождали. Перед игрой отпустят на час пораньше размяться – и всё. А желания играть и азарта побольше было, чем у теперешних. Эти только за деньгами на завод бегают, а выиграли или проиграли, им и заботы нет.
Говорю Генке – вратарю нынешнему: «Что так играли? Объелись, что ли?». Он: «Иди, дядь Лёш, сам попробуй!».
Да пробовал, – неожиданно разозлился учитель. – Летом в футбол, зимой в хоккей. И ничего! Только ноги вот, – задрал он штанину – кроме белых лямочек кальсон, я ничего не увидел – переломаны все. Да–а-а, – опять затряс он головой, вспомнив Бураханова, – и палат каменных не нажил. Как говорится, умер с чистой совестью на голых досках. Если бы не эти рацухи, ещё бы пожил. Пока что‑то внедришь, год жизни потеряешь.
Завтра – в Москву? – перевёл разговор в другое русло. – Даже ехать расхотелось.
Чего сидишь? Работай давай! – сорвал на мне нервы.
За выходные снег растаял, что освободило меня от обязанностей дворника.
В понедельник цех почти заполнился – середина месяца. Появился и Пашка.
— Ну, Главный! Во даёт! – орал на весь участок. – Не иначе, «Ленина» получит. В Москву так просто не вызовут, – не мог он успокоиться.
Участок гадал на все лады и без конца пережёвывал это событие. Не каждый день ордена вручают.
Контролеры сомневались: достоин ли? Ведь выпивает человек.
— Потому и орден заработал! – горой вставал на защиту «главного» Пашка.
— Вы разве слышали или читали где, чтобы ангела или архангела в Кремле хоть пустяковой медалькой наградили? Пусть даже за выслугу годов? Нет?.. То‑то.
Выглянувшее солнце слепило и мешало работать. На нашем этаже полотняные шторы не разрешались – гироскопия. Окна закрывались узкими полосками мутного полиэтилена, прикреплённого к металлическому каркасу. В пасмурный день жалюзи с помощью рычажка открывались, сейчас же контролёры закрыли их. Сквозь неплотно подогнанный полиэтилен пробивались узкие пучки света, расчертив в полоску наши костюмы.
«Словно арестанты!» – в душе рассмеялся я. Чем‑то надо поднимать настроение.
Весь понедельник возился с прибором. Вечером выяснилось, что не хватает одной финтифлюшки, чтобы собрать его окончательно.
— Со дня на день будет, – обнадежила распред, – а сейчас нет.
— Вот так всегда! – словно цеховой ветеран, возмутился я. – На десять минут работы – неделю прождёшь, – тащился общаться с массами в курилку. На следующий день деталюшку, разумеется, не принесли, поэтому я опять дышал смогом, пил газированную воду и узнавал много интересных и полезных вещей.
Так, оказывается, колибри – самая маленькая птичка.
Снежный человек существует – Гондурас даже видел его, а Пашка и вовсе разговаривал.
«Каца, что ли, подразумевают?»
Лошадиный помёт, ежели приложить его к нужному месту, прекрасно стимулирует.
Митрофаниха в молодости давала Чебышеву, и прочее, и прочее в том же плане.
С обеда Михалыч меня отпустил как безработного.
«Эх и посплю!» – размечтался я.
Мечты… мечты… Только улёгся, плотно перед этим пообедав, раздался стук в дверь.
— Можно? – заглянул какой‑то замухрястый мужичонка в затрапезном пальто. Днём дверей мы не запирали – туристы не любят наши места.
— Двинянины здесь живут?
— Здесь. А чё надо? – неласково посмотрел на него.
«За какую‑нибудь страховку потребует заплатить, собака, – смекал я. – За свет вроде заплатили. Плёнку из счетчика вытащил, так что всё, в принципе, нормально».
— Комиссия! – значительно сообщил субъект, бесцеремонно проходя в дом и снимая пальто.
Пиджак был такой же замызганный, как и мужичонка.
«Видно, на машину копит», – догадался я.
На кухне он первым делом уставился на счётчик.
«Смотри, смотри, голубчик, сколько влезет».
Счётчик у меня находился невысоко. Рядом, на кухонном пенале, установленные в ряд в гнезда алюминиевого каркаса сушилки, стояли тарелки.
Как‑то после моего неловкого движения – не помню, ставил или вынимал посудину – грохнул ею по стеклу счётчика, которое тут же вдребезги разлетелось. Не долго думая, из тонкого прозрачного плексиглаза вырезал такого же размера пластинку и наклеил её с внешней стороны, закрыв вертящийся кружок, и закрасил края чёрной краской. Получился как новый. Но творческая мысль пошла дальше. Смекнул, что короткий язычок фотографической плёнки можно аккуратно просунуть между пластинкой и счётчиком, застопорив гнусный намотчик денег.
Сказано – сделано. Должен же я компенсировать неимение газа? Теперь два обогревателя грели не только воздух комнаты, но и мою рационализаторскую душу.
