Сказано – сделано. Должен же я компенсировать неимение газа? Теперь два обогревателя грели не только воздух комнаты, но и мою рационализаторскую душу.
Жена сначала сопротивлялась нововведению, но я всё же сумел внушить, что экономика должна быть экономной. Вместо двадцати рублей, которые нажигают зимой электрообогреватели, намного выгоднее платить два рубля. Сейчас бесценный кусок фотоплёнки лежал у меня на груди в кармане рубашки. Захотелось сплясать танец победителя за спиной этого олуха.
— А там у вас что? – кивнул на маленькую комнатку, где у одной стены стояла Денискина кровать, у другой – скрипучий диван, на который меня отправляли в ссылку. Ещё, правда, помещался небольшой письменный стол и оставалось немного места для стула.
— Так что там у вас? – повторил мужчина, обернувшись ко мне.
— Спальная. Сын спит. А кто вы, собственно, такой? – не понял я.
— Комиссия! – опять со значением ответил он. – В райисполком ходили?
— Да, – подтвердил факт.
— Вот по вашему заявлению коммунальный отдел меня и откомандировал, – гордый собой, побрёл в другую комнату.
— Метров восемнадцать тут есть, – зашевелил он губами, что‑то подсчитывая.
— Есть, – не стал отказываться.
— Вполне приличное жильё, – был сделан вывод.
— Да?! Особенно, когда здесь не живёшь.
— Многие хуже живут, – утешил он.
— А во дворе, посмотрите, – вода из‑под почвы пробивает, из‑за этого стены лопаются, дом осадку даёт, – заученно отбарабанил я.
— Не волнуйтесь, акт составим, всё как есть опишем, – пообещал он на прощанье.
«Чтоб ты в ручей свалился! – мысленно пожелал ему. – Надо было что‑нибудь дать. Пинка, например!» – подумал я.
Сон, разумеется, как рукой сняло.
Через несколько дней на работе появился Чебышев.
— Орденоносец ты наш ненаглядный, – растягивая слова, шутя, обнимал его Пашка. – Гордость ты наша, заводская.
Довольный Чебышев не очень активно отбивался.
— Отстань кошёлка!
Все утро на него сыпались поздравления. Участок опять стал местом паломничества цеха. Моему гуру надоело без конца показывать «Знак почета», и он положил орден на стол в футляр из‑под очков.
На следущий день Пашку разбирал цехком – пришла бумага из вытрезвителя.
— Когда, кошёлка, залетел, хоть бы сказал что, – возмущался Чебышев.
Его поразил не сам факт подзалёта, а то, что Пашка промолчал, поэтому в курилке он не стал подбадривать несчастного Заева.
— Тринадцатая улетела! – переживал тот.
Пить надо уметь! – резонно, замечал учитель.
— Сами‑то все алкаши! – клеймил Пашка.
На это очень умно ответил Гондурас:
— Не тот пьяница, кто пьёт, – глубокомысленно заявил он, – а тот, кто в вытрезвитель попадает.
Сам Семён Васильевич это богоугодное заведение пока не посещал, чем очень гордился.
За этот день я всё‑таки сдал контролёрам прибор, они, в свою очередь, успешно потрепали мне нервы – там соринка, там пылинка, – и навалился на редуктора.
В пятницу я выдохся окончательно и поэтому, когда мастер принёс талоны на выходные, распсиховавшись, послал его с ними подальше.
— Не выйдешь? – скрипел он зубами и грозно шевелил раздвоенным носом.
— Не выйду! – твёрдо отвечал ему.
— Смотри, пожалеешь, – грозился Михалыч. – Ещё один прибор нужен.
Чебышев с Пашкой посмеивались.
— Мне и этого – во как хватит! – резал ребром ладони шею. – Ещё редуктора не сдал.
Родионов побежал жаловаться начальнику, но тому было не до меня.
— Ну и работёнку себе нашел, – жалела Татьяна и тут же колола: – Не надо было университет бросать.
Мне уже стало всё безразлично. Поев, в одно время с Дениской укладывался спать.
— Привыкнешь, – успокаивал Чебышев. – У Пашки тоже поначалу не шло, а теперь быстрее меня работает, но хуже, – поправлялся он.
После выходных, казалось, судьба сжалилась надо мной – редуктора сдал без хлопот, но не тут‑то было…
В первых числах декабря на производственное совещание вызвали меня, Пашку и двойняшек.
— Значит, с мастером ругаешься? – начал с меня Кац. – И в выходные работать не желаешь? – ласково журчал его голос.
— Я пока что, Евгений Львович, ученик и в выходные выходить не обязан.
— Умный, значит, – тянул своё Кац. – Ну ладно, а вы, – обратился к перетрусившим двойняшкам, – курить сюда ходите или работать?
Лёлик с Болеком потупились.
— В общем, так! – громко хлопнул кулачищем по столу.
Михалыч довольно шевелил носом.
–… Завтра утром едете в подшефный колхоз на ремонт техники.
— А меня‑то за что? – взвыл Пашка.
— В вытрезвитель не надо попадать!
— Понял! – опустил он голову.
— Евгений Львович, – спокойно начал я, – нас вот, трое учеников, мы учиться должны, а не по колхозам мотаться.
Начальник, заикаясь от мучившей одышки, заорал:
— Не хотите ехать – вообще из цеха убирайтесь!
— Не ты нас брал, не тебе и увольнять! – заорал я ещё громче.
Кац приподнялся с кресла–вертушки и опять тяжело плюхнулся на сиденье.
Больше не кричал, но, заикаясь, прошипел:
— Если завтра не придёте к десяти ноль–ноль – уволю. Всё! Идите, – махнул на дверь и от злости крутанулся в кресле.
Постояв ещё минутку и посмотрев на него, я вышел вслед за Пашкой и двойняшками.
— Ну ты даешь! – встретил меня в курилке Заев. – Разве можно с Кацем спорить? Он в сердцах и по роже двинет. А вообще‑то мужик не плохой, отходчивый. Значит, едем?..
— Не знаю. С женой посоветуюсь.
— Смотри, уволит, да ещё по статье, – стращал Пашка.
Лёлик с Болеком сразу решили ехать.
Пришедший с совещания мастер, не обращая на меня внимания, объяснял двойняшкам и Заеву:
— Сейчас ступайте, деньги получите, сколько вам причитается, и домой. Соберитесь. Завтра в десять ноль–ноль. Не забудьте! – уходя, ещё раз напомнил он.
В кассу, на всякий случай, пошёл вместе со всеми. Нам с двойняшками отвалили по сорок рублей, Пашке – целую зарплату.
Он тут же составил длиннющий список – кому должен. Были там и контролёры, и регулировщик, и чёрт знает кто ещё, и даже Чебышев.
Леша, почуяв поживу, стоял тут как тут.
— А ну‑ка, давай, кошёлка, – тёр он палец о палец.
— С тобой, как приеду, расплачусь, – отмахнулся Заев.
Чебышев от возмущения потерял дар речи, его бородавка грохнулась в обморок.
— Шучу, шучу, – протянул трёшник Пашка.
— Разве так шутят? – вытер потный лоб наставник.
Я в этом месяце сделал десять редукторов – это тридцать рублей – и прибор. Итого, восемьдесят рублей. Это, не считая ученических. Наряды закрыл на Чебышева.
— Как приедешь, сороковник отдам! – пообещал он. – Дол–жен же я за учебу что‑то иметь? Да и подоходный, туда–сюда, профсоюз.
Совесть всё‑таки мучила.
— Царский подарок, – язвил Пашка, – эти‑то хоть в сейф положи, как получишь, а то и их не будет.
— Не учи, пацан! – огрызался гуру.
— Приходи завтра. Всего три недели, подумаешь, – убеждал то ли меня, то ли себя Заев.
— Там видно будет, – распрощался с ним.
Дома, до прихода жены, усиленно колол дрова. Морально я стал сдаваться. «Надо ехать, – твердил себе. – Дров им на три недели хватит. Посмотрю зато, что такое деревня. Правда, я и живу в ней, но всё‑таки. Как Татьяна ещё посмотрит.
Татьяна посмотрела – хуже некуда.
— К дояркам захотелось? Жена надоела? – эти две темы преобладали весь вечер.
— Глупая, какие доярки? Отдохнёшь от меня. И с деньгами как раз уладимся. Питаться‑то там буду. Дров вам хватит.
Большую часть ночи тоже не спали, но здесь я не только уговаривал её.
Утром жена дала согласие на отъезд.
— Действительно, отдохну немного, – попрощалась со мной.
Дениска горько плакал.
— Маленький, не успеешь глазом моргнуть, как буду дома, – утешал сына.
К десяти часам – в фуфайке, поношенных кирзовых сапогах, старом шерстяном трико и дряхлой шапке, из которой за лето поганая моль сотворила танкистский шлем, – стоял у проходной. С собой взял кружку, зубную щётку, раздавленный тюбик с пастой и червонец.
Пашка с двойняшками уже ждали меня. Смотрелись они тоже не очень.
Повезли нас на заводском уазике.
Заев заныкал от жены целых пятьдесят рублей, двойняшки имели по пятёрке, но зато купили сумку сигарет.
Деньги тут же сдали в общий котел и, далеко не отъезжая, Пашка приобрёл на винном складе четыре бутылки водки, с переплатой конечно, а на остальные – курева.
С утра снова выпал снег, поэтому ехали медленно. Добрались только после обеда, успев выхлебать три поллитры. Двойняшкам налили но соточке – молодые ещё.
Прежде чем идти к председателю колхоза «Красный 6оец», сели отдышаться и покурить под огромным обшарпанным плакатом «Задание пятилетки выполним», в центре которого мордастый колхозник с облупленными руками, широко расставив в стороны руки и довольно улыбаясь, призывал свиноматок увеличить поголовье поросят в сравнении с предыдущим периодом. Покурив, прошли в правление, выставив вперёд более трезвых двойняшек.
