— Плюхайся! — командовал он.
Это я уговорила Натали позировать. Поначалу она сопротивлялась, стеснялась своего тела, но со временем начала работать на полставки у казначея и сейчас гармонично совмещала два занятия.
Я заставила себя встать с земли, подобрать туфли и сумочку, найти ключи, к которым был прикреплен надежный фонарик. Он, как и сотовый телефон, был подарком, на который меня вдохновила мать. Я часто ходила по магазинам, как сержант, вооружающий батальон. Нам с матерью нужны сотовые телефоны. Нам с матерью нужны брелки-фонарики. Нам с матерью нужны новые чайники из нержавеющей стали, пуховые подушки, полотняные чехлы с пропиткой «Скотчгард».[25] Если. То.
Если мы обе обзаведемся иксом, то все будет наготове, надежно и правильно. Вставив ключ в замочную скважину, я увидела собственную эпитафию: «ОНА ПРОЖИЛА ЧЬЮ-ТО ЧУЖУЮ ЖИЗНЬ».
Много лет назад, когда необходимость заботиться о матери легла на меня тяжким бременем, я начала выкидывать из дома мелкие предметы. Возможно, поэтому я не стала бы винить миссис Касл, укради она и в самом деле миску «Пиджин-Фодж». В некотором смысле, после всего, что она сделала, мне не раз хотелось открыть шкатулку матери с драгоценностями и сказать: «Прошу вас, не стесняйтесь». К сожалению, юный Мэнни с презервативами меня опередил, но сей факт я успешно ото всех скрывала.
Куртка соскользнула с моих плеч и упала на вымощенный плитками пол. В противоположность матери я всегда держала открытым по меньшей мере одно окно, даже когда холодало. Мне нравилось ощущение постоянного притока свежего воздуха в комнаты. В стеллаже гостиной между Вивиан Горник[26] и Вирджинией Вулф (я расставляла писателей по имени, в алфавитном порядке) я высмотрела сегодняшний предмет: плачущего деревянного Будду. Подарок Эмили.
Словно замышляя преступление, я брала предмет — пресс-папье, композицию из сухих цветов, маленькую камею прапрабабушки — и «случайно» выкидывала его, когда вывозили мусор. Выбор вещи никогда не планировался заранее. Повинуясь порыву, я ощущала потребность схватить кусок газеты или старую тряпку и накрыть что-то на полке, точно фокусник. Затем я быстро шла на обочину и выбрасывала это в единственный древний бак, который ждал приезда мусоровоза. Мной овладевала легкость. Одним камнем меньше на шее.
Я смотрела на плачущего Будду размером с кулак, вырезанного из шишковатого дерева. Это будет первый мой собственный предмет, который я выкину, — подарок моего ребенка. Но меня остановила мысль о Мэнни.
Уже коснувшись Будды пальцами, я оставила его стоять на полке.
Поднялась в свою спальню, стараясь не думать о Мэнни, который трахался в одной из комнат маминого дома, пока она, скорее всего, сидела внизу в своем кресле в гостиной. Что я задолжала ему кроме чаевых, значительно превосходивших все, что мать платила ему?
Я включила прикроватную лампу. Что я читала, пока не начался этот день? Эмили прислала новый перевод «Дао дэ цзин».[27] Держать тоненький томик было приятно, но, когда я попыталась вникнуть в текст, мне показалось, что все буквы превратились в иксы. Я не рыба, и не дверь, и не тростник и никогда ими не буду. Я — зловонное человеческое существо в духе Лусиана Фрейда.
Над туалетным столиком висел ранний рисунок, который Джейк выполнил с меня. В основу он положил фотографию Карис Уилсон, сделанную Эдвардом Уэстоном[28] еще до того, как она стала его женой. Я сидела в неудобной позе на одном из кухонных стульев из металла и винила, взятом из нашего дома в Висконсине. На мне была детская скаутская шапочка, которую Джейк нарисовал похожей на спортивный берет Карие, лифчик и короткая сорочка. Если вытянуть ноги, она задиралась до самых бедер. Складки сорочки скрывали тело, но рисунок таил приглашение. На нем я переставала быть умненькой студенткой в классных комнатах преподавателей и становилась пинап-красоткой в факультетской галерее при университетской библиотеке.
Я заползла в постель прямо в перепачканной одежде и натянула на себя одеяла, проигнорировав ежевечерние ритуалы красоты, которым научилась, подрастая. Какой взрослой я казалась себе, когда мать впервые намазала мне ступни увлажняющим кремом! Затем настал черед носков и старомодных зашнурованных утяжелителей для лодыжек.
«А то, — сказала мать, — ты стащишь с себя носки посреди ночи и все пойдет насмарку».
Проваливаясь в сон, я вспомнила один из бесконечных звонков миссис Касл за последние годы. Тогда она обнаружила мать в тонких перчатках из датского экологически чистого хлопка, поверх которых были застегнуты алюминиевые наручники. Мать сообщила соседке, что потеряла ключ. Когда это было?
Мне было восемь, когда с отцом произошел в мастерской несчастный случай и «скорая» умчала его в больницу. Он не возвращался домой три месяца, и мне не позволяли увидеть его. Мать сказала, что его не будет ровно девяносто дней, что он отправился навестить друзей и семью в Огайо. Когда я спросила, кого именно и почему мы не могли поехать вместе с ним, она зашикала. Визиты мистера Форреста стали более частыми, а Доннелсоны и Левертоны приносили нам мясные хлебцы и запеканки, которые я находила на крыльце, возвращаясь из школы.
Я входила и садилась в столовой готовить уроки. Поворачивала регулятор яркости люстры ровно настолько, чтобы дом не погружался во мрак с наступлением темноты. Мать спускалась из спальни вечером, и мы вместе стряпали ужин. После недельного отсутствия отца я решила беречь запеканки. Вместо них мы ели крекеры «Риц» с арахисовым маслом, готовые ужины «Суонсон» и в невероятных количествах мои любимые тосты с корицей. На матери была ночная рубашка, в которой она спала, — белая и просвечивающая, а я оставалась в школьной одежде.
«Еще восемьдесят два дня», — говорила она.
Или: «Всего семьдесят три».
Это стало нашим кратким приветствием. «Шестьдесят четыре». «Пятьдесят семь». «Двадцать пять».
В эти девяносто дней неважно было, когда я приходила домой. Я останавливалась перед домом мистера Форреста по пути от автобусной остановки и стучала в окно, чтобы разбудить его спящего пса. Тош, спаниель короля Карла («Самая лучшая порода!» — говорил мистер Форрест), подходил ко мне и печально трогал лапой стекло.
Если я замечала на нашем пороге запеканку, то спешила на кухню и заворачивала ее в фольгу, чтобы спрятать в холодильнике в подвале. Я боялась, что отец никогда не вернется и поиски еды станут моей обязанностью.
Когда однажды я попыталась объяснить, что не так с моей матерью, то потерпела поражение.
— Она ничего не делает, — сказала я.
— Возможно, тебе только кажется, Хелен, — ответила мисс Тафт, моя учительница во втором классе.
Наш класс был для нее первым.
— Она не водит машину, — снова попыталась я.
— Не все водят.
— Отец водит. Мистер Форрест водит.
— Уже двое.
Она подняла два пальца и улыбнулась мне, словно любую задачу можно решить в целых числах.
— Раньше она ходила гулять, — продолжала я, — но больше не ходит.
— Воспитание ребенка отнимает все силы, — объяснила мисс Тафт.
Я смотрела мимо нее на карту мира, которая висела над классной доской. Я знала, когда замолчать. Проблема моей матери — моя вина.
Через девяносто дней после отъезда отец вернулся. Мать надела костюм, который я никогда раньше не видела, старательно расчесала и уложила волосы. Я впервые поняла, что под ее полупрозрачными ночными рубашками скрывается потеря веса. Вспомнила, что ни разу не видела, чтобы она съела больше одного-двух крекеров «Риц», щедро намазанных арахисовым маслом «Скиппи». И о припрятанных запеканках она ни разу ничего не сказала.
Отец вошел в дверь и робко улыбнулся мне. В его шляпу было воткнуто хрустящее новое перо. Он тоже похудел. Я подбежала обнять его — что не было у нас заведено, — а он протянул большой пластиковый пакет, против воли загородив мне путь.
— Это тебе.
И повернулся обнять мать. Я видела ее лицо, когда она шагала к нему. Слезы уже проложили под глазами чернильные дорожки туши для ресниц.
— Мне очень жаль, Клер, — произнес он. — Я вернулся заботиться о вас обеих. Я снова сильный.
Он молча поднял ее, легко баюкая на руках, притянул к себе. Мысленно в тот день я приравняла его «Я снова сильный» лишь к этому — физической способности поднимать большой вес. В моем пакете оказалась пластиковая голубовато-зеленая посуда. Кувшин, поднос и странная тарелка в форме фасолины — позднее я узнала, что то был его поддон для рвоты.
В последующие недели и месяцы мы играли в загадки.
— Зачем ты уехал?
— Чтобы мне стало лучше.
— Лучше, чем что?
— Лучше, чем было.
