Дашка-переводчица переводит деньги.
Дашка-переводчица знает пять языков, однако финансовых терминов не признает вообще, а к слову «захеджировать» относится столь же подозрительно, как бородатый боярин петровских времен – к слову «бейдевинд». В первый же день она возникла у Хабанеры за спиной:
– Скажите, как будет по-русски «zero-coupon bonds»?
– Так и будет, – сказала Хабанера. – Бонды с зеро-купоном.
Прилизанная туповатая Дашка с густой челкой и розовыми щечками, Дашка, которой уже восемнадцать, но которая выглядит на пять лет моложе.
– Хабанера! – торжественно. – Принтер… он не работает.
Хабанера злится. Знаем мы, зачем тебе принтер. И вообще, зачем ты тут сидишь. Чтобы каждый месяц получать в бухгалтерии триста долларов. А еще тут бесплатный Интернет с сайтом ордена францисканцев. И принтер, который сейчас будет распечатывать твои творения.
Идиотка. Приходит раньше всех, бродит по кабинету, как броуновская молекула, и распевает свои францисканские гимны:
– Ангелы в ночи святой – все лику-у-ют пред тобой. Пастухи и ка-а-ра-ли, ка-ам-ни, звери и цветы, ка-ам-ни, звери и цветы…
Из принтера лезут во все стороны теплые листки. Хабанера берет один сверху. Кажется, Дашка попалась.
– Примас Потоцкий, – издевательским голосом читает Хабанера. – Роман из жизни средневековой Польши!..
Дашка, вся красная, плюхается на свое место и начинает снова стучать по клавишам. Как дождик, сначала редко и задумчиво, а потом часто-часто, а потом единым слитным потоком.
Стажеры препираются:
– Сколько времени?
– Сейчас четыре утра по Гринвичу.
– Нет, шесть.
– А почему у меня в программе восемь, а на компьютере – десять пятнадцать?
– Потому что у нас на компьютерах часы спешат на пятнадцать минут, а время внутри программы вообще непонятно какое.
– То есть новости будут через два часа?
– Почему через два?
– В двенадцать тридцать?
– Да нет!! Не в двенадцать, а в шестнадцать тридцать!!!
– По Нью-Йорку?..
Дашка-переводчица (одна бретелька съехала с худого плеча) останавливается у компьютера Хабанеры и блаженно бормочет:
– Совокупились… совокуплялись… Разве так можно?
– Кто совокуплялся?
– Два акционерных общества? Так можно?
– Лучше «сливались», – отрезает Хабанера.
– Нет! – отвергает Дашка. – Понимаете, их обоих купил один и тот же человек. Значит, он их совокупил. Значит, они совокупились! Правильно?
Дашка-переводчица взмахивает рукой: семь тоненьких золотых браслетов звякают, – чен-н-нь – опрокинута на ковер ваза с цветами, гнилая вода разливается.
– Иди и работай, – резко говорит Хабанера. – Не мешай мне.
Хабанера с сигаретой в зубах у окна в коридоре, в жидких лучах солнца. Из окна бьет жаркий бархатный ветер. Вымерший двор сияет на жаре, не колышутся перекрученные старые тополя. В широком окне видно вышку и мост, железные крыши заводов, вдали поблескивает залив.
Сзади кто-то появляется. Хабанера поворачивается. Видит мужика… парня. Одет в майку с видом Нью-Йорка, на которой все небоскребы целы. Волосатые ноги в мятых широких шортах до колен и старых потрепанных кедах. Лицо – некрасивое и неправильное, как будто его долго мяли, обдумывая, а потом со зла хрястнули, но в середку не попали.
Густые волосы лежать не желают, разваливаясь, как лес с просекой, а во лбу справа имеется вмятина.
Нет, даже не вмятина, а пробоина.
Видимо, некогда ему снесло полчерепа и удалось собрать только часть осколков.
– Привет, amigo, – говорит он. – Я – Пальяныч, новый сисадмин. А тебя как зовут?
– Хабанера, – несколько возмущенно представляется Хабанера.
– Не обижайся, – предупредительно улыбается Пальяныч. – Я всем «ты» говорю. Но я очень хороший специалист, – Пальяныч поднимает кривой палец. – Очень хороший. Вот смотри, Хабанера. У тебя есть какие-нибудь пожелания по работе системы?
– Нет, – Хабанера глядит в окно, стоя к Пальянычу в три четверти оборота. Почти задом.
– Врешь, – радостно смеется Пальяныч. – У тебя есть пожелания. Ты бы хотела работать от электрической розетки и круглые сутки. Угадал?
Пальяныч улыбается; выглядит это жутковато. Чудовищно несимметричное лицо – одна бровь на два сантиметра выше другой, верхняя челюсть не приходится на нижнюю, переносица имеет в плане прямой угол. Весь мятый и потрепанный, в майке и жеваном песочном пиджаке, перепачканном чем-то вроде мела и мазута.
– Угадал, – отвечает Хабанера. – И что, ты можешь так сделать?
– Обижаешь, amigo, – веселится Пальяныч. – Я все могу. Еще раз тебе говорю: я просто первоклассный сисадмин. Я супер. Я исполню любое твое желание.
Хабанера дивится сама себе. Она не волнуется никогда в жизни или почти никогда, а тут холодом прилегло к животу, и черные волоски на руках встали дыбом, тяжелые волосы качаются около сережек.
– Ну, так что, подрубать тебя к розетке сейчас или погодим? – распоряжается Пальяныч.
– Сейчас, – сводит брови Хабанера.
– Ну, тогда пошли.
– Хорошо тут у вас, – Пальяныч зачищает контакты. – Вышку в окно видно.
– Ага, и мост, – брякает один из Хабанериных подчиненных, которого зовут Васька Баклан.
– Мда, – повторяет Пальяныч, – точно, вышку и мост. А вы знаете, в чем фишка с вышкой и мостом?
– В чем? – неожиданно спрашивает Дашка-переводчица.
– А в том, – отвечает Пальяныч, ловко просовывая провода в дырки, – что мост-не мост, а гора с дырой. Понимаешь теперь?
– Теперь понимаю, – Дашка краснеет.
(Прыскают и переглядываются.)
– Ни хрена вы не понимаете, – возражает Пальяныч, продолжая работать руками. – Гора с дырой – это рамка. А два берега – это будущее и прошлое. А теперь загадка: на каком берегу вышка, на том или на этом?
– Стоп, а где мы? – интересуется Васька Баклан.
– Вообще-то мы плывем по реке, но нам кажется, что мы едем через мост.
Дашка-переводчица взвизгивает от удовольствия. Хабанера с трудом давит в себе желание замочить ее немедленно.
– Ну вот, Хабанера, можешь подключаться. Долго ли умеючи.
– А что это такое вообще? – спрашивает кто-то.
– А это, – объясняет Пальяныч, – наша Хабанера будет теперь питаться энергией от розетки.
– А-а, – веселятся подчиненные. – А на сколько вольт?.. А трансформатор?..
Хабанера смотрит на Пальяныча и вдруг чувствует, как исподволь, понемногу, внутри поднимается возбуждение, перерастающее в невыносимую сладость. Как будто и впрямь раскаленная электрическим током спица втыкается в нее: пузырьки стремительно разбегаются по телу, сводит, трясет…
Она крутит головой, но стажеры и сотрудники поглощены работой. Только Пальяныч смотрит на нее. Глаза у него молодые, насмешливые.
На следующий день они обедают вместе. Пальяныч лезет вон из кожи. Два куска мягкого лаваша, два пучка укропа, два шмата прозрачной, как стеклышко, ветчины и два бокала вина. Они сидят в полутемном грузинском кафе. Хозяин, не только грузин, но и негр, зажег между ними свечку. Глаза у Пальяныча зеленые и бесцеремонные; на стуле он сидит развалясь, а голос у него смешной: то сваливается в хриплый бас, то неожиданно взвизгивает, как дверь. Мало-помалу эти резкие модуляции начинают нравиться Хабанере.
– Ладно, про наркотики я понял… Табак куришь, вино, вижу, пьешь. А еще, душа моя, какие у тебя есть вредные привычки? Валяй, рассказывай!
– Никаких.
– Это комплексы, amigo.
– Тебя это напрягает?
– Нет.
– Ну и правильно. Знаешь, люди очень часто слишком много думают о том, что думают о них. Это от зажатости. Люди боятся быть собой. Добродетель утомительно однообразна, – говорит Пальяныч. – Вся фишка – в грехах.
Хабанера молчит. Это известный спор Лютера с Эразмом Роттердамским. Или Фомы Аквинского с Пьером Абеляром. Абеляр отбеливал и горячился. Аквинский был черен и свеж, как его ряса.
– Один мой приятель, – говорит Пальяныч, поддергивая бровь к вмятине, – снимал рекламу кофе, но фотоаппарат не улавливал пар, который должен был виться из чашки. Тогда фотограф положил за чашкой раскуренную беломорину. Эта реклама висела по всему городу. Потребители видели подсвеченный плакат и прямо из машины вдыхали ароматный дым. Им хватало. А ты что думаешь о потребительском обществе?
Хабанера что-то отвечает.
По дороге назад – в компьютерный магазин. Там мышей как на овощебазе или в амбаре, даже больше. Мыши с тремя кнопками и с двумя, с колесиками, мышиные шарики и мышиные коврики, мышиные провода, мышиные разъемы и переходники. Пальяныч выбрал маленькую кругленькую мышь салатного цвета, ухватистую и шершавую, и протянул ее Хабанере.
– Чувствуешь, какая она эротичная?
Дай нащупать изгиб твоего зеленого мышиного тельца. Глухо кликают плавные кнопки. Нежный скромный шарик. Как приятно его гладить. Удивительная мышь, зеленая непуганая мышь.
Выжженный двор вздыхает по временам с шелестом. Листья, полусухие, полусладкие, трепещут на непрочных черенках. Кирпичи и пни.
