Рождество. Сама мысль о нем казалась смешной в этот день, такой солнечный, словно украденный у лета. Кроны деревьев были все еще густыми, а над ними сияло синее безоблачное небо. Она свернула на узкую дорогу, ведущую в деревню, по обочинам которой росли высокие вязы, отбрасывавшие на землю густую тень. На перекрестке она снова притормозила: мужчина перегонял через дорогу стадо коров, шедших на дойку. Дожидаясь, пока пройдет стадо, Вероника поглядывала в зеркало дальнего вида: не появится ли на дороге еще какая-нибудь машина, и внезапно обратила внимание на свое отражение. Выглядишь как девчонка, раздраженно сказала она себе. Только постаревшая. Загорелая, без косметики, а волосы растрепанные, как у дочки. Она вспомнила мать Найджела с ее густо накрашенными ресницами и голубыми тенями на веках. Потом подумала: По крайней мере, у меня будет время сходить к парикмахеру. И выщипать брови. И, наверное, сделать массаж лица. Массаж лица здорово поднимает дух. Она сходит на массаж и ей сразу станет веселее.
Коровы прошли. Мужчина, погонявший их, помахал ей своим посохом. Вероника помахала в ответ, завела мотор и поехала дальше, вверх по холму, а потом за поворот, на главную деревенскую улицу. У мемориала героям войны она свернула на проселок, спускавшийся к морю; деревьев там не было, а до самого берега простирались поля. Море было зеленое и голубое, с лиловыми бликами, по нему бежали белоснежные барашки волн. Она подъехала к живой изгороди из фуксии, притормозила, повернула и въехала в белые ворота. Дом был серый, квадратный, очаровательно старомодный. Ее дом.
Она вошла внутрь, заранее зная, что ее там ждет. В холле медленно тикали часы. Тоби услышал, что она вернулась; его когти простучали по полированному полу кухни, и пес появился в дверях. Он не лаял, потому что узнавал членов семьи по шагам. Он подошел поздороваться с ней, поискал Джеймса, не нашел и с достоинством вернулся к себе в корзинку.
В доме было прохладно. Он был старый, с толстыми стенами, и мебель тоже была старая, так что внутри пахло стариной, но приятно — как в антикварной лавке. Стояла тишина. Когда Тоби перестал ворочаться в корзинке, стало слышно, как в кухне капает вода из крана и тихонько гудит холодильник.
Она подумала: Я могу сделать себе чаю, хотя сейчас всего половина четвертого. Могу снять выстиранное белье с веревки и выгладить. Могу подняться наверх в комнату Джеймса и собрать его вещи. Она так и видела их: вытянутые на коленях джинсы, принявшие форму тела, серые носки, разбитые сандалеты, майку с логотипом Супермена на спине — его любимый наряд. Эти вещи он надел сегодня утром, когда они вместе собирались на пляж, чтобы в последний раз искупаться, бросив дома грязную посуду, не вытерев пыль и не застелив постели. Потом она приготовила ему его любимый ланч: отбивные с консервированной фасолью, и они вместе поели, а часы отсчитывали их последние совместные минуты.
Она отложила сумочку и прошла через прохладный холл в гостиную, а оттуда через застекленные двери по каменным ступеням террасы спустилась в сад. Там стоял расшатанный деревянный стул, и она опустилась на него, внезапно почувствовав себя совсем без сил. Солнце било в глаза, поэтому она прикрыла их ладонью, и сразу же слух ее различил привычные звуки: вот выбежали из деревенской школы ребятишки, на церкви пробили часы. Проехала по дороге машина, свернула в ворота и, шурша гравием, подкатила ко второй парадной двери с другой стороны дома Вероники. Безразличная, она подумала: Профессор дома.
Вероника овдовела два года назад. До этого она с мужем и детьми жила в Лондоне в просторной квартире близ Альберт-холла, однако после смерти мужа по совету Фрэнка Кирди, их адвоката и лучшего друга, перебралась в деревню, в дом, в котором родилась и жила ребенком. Это казалось вполне естественным и разумным решением. Детям нравилось за городом, поблизости были пляж и море, ее окружали соседи — люди, которых она знала всю свою жизнь.
Однако не обошлось и без возражений.
— Но, Фрэнк, дом такой большой! Слишком большой для меня и двоих детей.
— Но его можно очень легко поделить пополам, и тогда ты сможешь сдать вторую половину.
— А сад?
— Сад тоже можно разделить. Посадишь живую изгородь. У тебя все равно получится два просторных газона.
— Но кто там будет жить?
— Поищем. Наверняка кто-нибудь найдется.
И он нашелся. Профессор Райдел.
— Кто такой профессор Райдел? — спросила она.
— Мы вместе учились в Оксфорде, — ответил Фрэнк. — Он ученый, археолог. Преподает в Университете Бруксбридж.
— Но если он преподает в Бруксбридже, зачем ему переезжать в Корнуолл?
— Он берет годичный отпуск. Будет писать книгу. Не надо так волноваться, Вероника, он холостяк и привык жить сам по себе. Наверняка в деревне найдется какая-нибудь женщина, которая согласится помогать ему по хозяйству, так что ты даже не заметишь его присутствия.
— А что если он мне не понравится?
— Дорогая, Маркус Райдел многих возмущает, многих смешит и многих поучает, но я ни разу не слышал, чтобы он кому-нибудь не понравился.
— Что же, — с неохотой согласилась она, — пусть приезжает.
Дом, как было условлено, поделили пополам, газон тоже и профессора уведомили, что он может переезжать. Через некоторое время Вероника получила мятую открытку без марки, исписанную едва читаемым почерком, — после дешифровки выяснилось, что профессор собирается явиться в воскресенье. Воскресенье прошло, за ним понедельник и вторник. В среду, во время ланча, профессор прибыл: он прикатил на спортивной машине, которая выглядела так, будто ее отдельные части скреплены между собой скотчем. Он был в очках, в твидовой шляпе и мешковатом твидовом костюме. Он не извинился и никак не объяснил своего запоздания.
Вероника, которую его появление одновременно и возмутило, и рассмешило, выдала профессору ключи. Дети, очарованные, крутились рядом, надеясь, что он пригласит их помочь распаковывать вещи, однако он исчез на своей половине так же неожиданно, как приехал, и с тех пор они его практически не видели. Он нанял жену почтальона, миссис Томас, помогать ему по хозяйству, и она стала готовить для него запеканки и гигантские фруктовые пироги. Через неделю они почти забыли о его существовании. Он забился на свою половину, как белка в дупло, и в последующие месяцы Веронике напоминали о нем разве что дробь пишущей машинки, которая внезапно могла раздаться посреди ночи, да шум мотора его автомобиля, выезжающего из ворот, когда профессор отправлялся по своим непонятным делам и мог отсутствовать два-три дня.
Однако с детьми он пересекался чаще. Как-то раз Салли упала с велосипеда, а профессор, по счастью, проезжал мимо — он остановил машину, вытащил ее из канавы, выправил погнутое переднее колесо и перевязал разбитое колено носовым платком.
— Он такой добрый, мама, просто очень-очень; он даже сделал вид, будто не заметил, что я плачу. Правда, он ужасно тактичный?
Вероника хотела его поблагодарить, однако он не попадался ей на глаза целых три недели, а к тому времени, решила она, он успел забыть о том случае. Однако через некоторое время Джеймс явился к ужину, гордо неся перед собой какое-то приспособление из ветки орешника со шнурком и пучок остро отточенных прутиков.
— Что это у тебя?
— Лук и стрелы.
— Выглядят они страшно. Где ты их взял?
— Я встретил профессора. Он сделал мне лук. Видишь, если его не используешь, то тетиву надо ослаблять, а когда захочешь выстрелить, надо вставить в нее палочку и покрутить, чтобы тетива натянулась… вот так! Смотри! Здорово, да? Стрела улетает на несколько миль!
— Только смотри, ни в кого не целься, — встревоженно сказала Вероника.
— Я и не стал бы целиться даже в того, кого ненавижу, — ответил сын. — Мне надо сделать мишень.
Джеймс подергал тетиву, и она зазвенела словно струна на арфе.
— Надеюсь, ты не забыл сказать спасибо, — заметила Вероника.
— Конечно, не забыл. Знаешь, он классный. Может, пригласишь его на обед или на ужин?
— О, Джеймс, вряд ли он обрадуется. Он же работает и не хочет, чтобы его беспокоили. Думаю, приглашение его только смутит.
— Да, наверное так. — Джеймс подхватил свой лук и понес его наверх в спальню.
Она услышала, как на своей половине профессор захлопнул окно. Потом открылись застекленные двери его гостиной — до раздела там находилась столовая — и профессор вышел в сад. В следующий момент над живой изгородью показалось его лицо с очками на носу.
— Я подумал, может, вы захотите чашечку чаю?
На мгновение Веронике показалось, что он разговаривает с кем-то другим. Она завертела головой, пытаясь понять, к кому он обращался. Однако в саду больше никого не было. Он говорил с ней. Предложи он ей станцевать вальс прямо тут, на газоне, она и то не была бы так удивлена. Вероника молча уставилась на него. Он был без шляпы, и она обратила внимание, что под ветром его темные волосы поднимаются надо лбом ежиком, точно как у Джеймса.
