— Жди, — ответил Валерка.
Но к обеду они не пришли. Они заявились часов в шесть, причем Валерка еле держался на ногах и все пытался рассказать где они были, но у него получалось только «где мы только не были, где мы только не были…», то есть они были везде. И это отчасти было верно, потому как Валерку и его друга знаменитого (посетив поселок, Николай действительно в глазах поселковых стал знаменитым) тележурналиста видел весь поселок. И надо же — какой этот простой парень тележуналист-то, даром что знаменитый, и у пивного ларька с мужиками душевно поговорил, никого не обидел, и на железнодорожной станции, сначала он все торчал у кассы, но это потому, что хотел поточнее выяснить расписание, а после, выйдя из пристанционной рюмочной, сорвал тут же цветок, вернулся и подарил его кассирше Вале, которая до того обалдела от такого подарка — хотя цветы эти и росли зарослями под окном ее же кассы — что потеряла дар речи и совсем забыла поблагодарить знаменитого журналиста, а только дурашливо пискнула «ой!» и расплылась в идиотской улыбке, а тележурналист еще так галантно ей при этом поклонился, что всем, кто эту сцену видел, стало решительно Вальку жаль. Но тележурналист с Валеркой ушли, а Валька объявила технический перерыв и на пятнадцать минут закрыла кассу. А еще они зашли к разведенке Людке, и соседям слышно было, что Валерка громко доказывал что-то про телевизор и будильник и каждый раз приговаривал: «Ну ты, Людк, подтверди ему, подтверди!» И от нее они вышли несколько нетвердо, и Людка проводила их до калитки, и глаза у ней были печальные и задумчивые, видно, она соображала, чтобы такое у ней еще могло потребовать починки. Дальше след их на некоторое время затерялся в кустах за продуктовым магазином, и уже из кустов они направились к дому груженые как два бомбовоза, при этом тележурналист пытался петь: «Мы летим, ковыляя, во мгле, мы летим на последнем крыле…» Хотя про мглу он, конечно, завирал, потому что солнце светило во всю, и для начала мая было даже жарковато, а вот на счет одного крыла полная правда, потому что если считать Валерку одним крылом, а тележурналиста другим, то крыло было действительно одно. Так они пропылили почти через весь поселок, и тележурналист оставил очень приятное впечатление.
— Мы немного выпили, — сообщил по прибытии Валерка, эта фраза получилась у него довольно четко, видно, он репетировал ее всю дорогу.
— Юленька, прости нас, грешных, — почти пропел Николай, у него было явно песенное настроение, и сбросил Валерку на кухонный табурет. — Мы все компенсируем теплом и любовью, — и он, чуть качнувшись, от избытка чувств слегка приобнял Юльку, конечно, без всякого умысла, а та, видно, чтобы не дать упасть покачнувшемуся гостю, плеч убирать не стала.
— Так, значит, ты не уехал? — спросила она.
— Нет, — и, помолчав, посмотрел на часы: — Но последняя электричка идет через два с половиной часа.
— Никуда ты не поедешь, — вдруг рассердилась Юлька.
— Да, я останусь у вас навечно.
— Оставайся, — отозвался, вроде бы уже задремавший Валерка.
— Нет, старик, на работу завтра.
— Юль, ему на работу завтра, — развел руками Валерка.
— И что нельзя на один день оставить работу?
— В принципе, можно все.
— Вот.
А Валерка вздохнул и печально-печально произнес:
— А я вот свою работу оставить не могу.
— Я могу уехать первой семичасовой электричкой.
— Вот, — опять сказала Юлька.
— Тогда мы поступим следующим образом, — тоном главнокомандующего распорядился Николай. — Сейчас мы с Валеркой два часа подремем. Потом очухиваемся и приводим себя в порядок к трудовой неделе. Ты как? — спросил он Валерку.
Валерка что-то хотел сказать, но только молча поднял руку.
— Так — двое «за», воздержавшийся «один», большинством голосов принимается. Юленька, солнышко, мне куда, в детскую?
Юлька кивнула.
— Я пошел выполнять постановление, — и Николай ушел в детскую.
А Юлька, внимательно посмотрев на мужа, сказала:
— Ты не разнюнивайся больно, сейчас Катьку к родителям повезешь.
— Зачем? — глухо отозвался Валера.
— А чего ей тут делать? Вы пьянствуете, а она тут крутиться будет? Мне тут с вами бы разобраться… Пусть у родителей ночует, а завтра в садик я ее утром заберу. Давай вставай, не куксись.
Валерка приподнял тяжелые веки.
— А может, ты это… сама.
— Я ужин буду готовить. Кормить-то вас чем-то надо. Да и вредно на закате спать, голова потом еще больше болеть будет.
Валерка кивнул и попробовал встать, но тут же сел на место.
— Сиди пока, — она ушла в комнату, где дочь таскала, схватив за передние лапы, из угла в угол серую равнодушную кошку.
Дочь она усадила в колясочку, дала в руки ляльку, и со словами: «За одно и проветришься», — выставила Валерку за дверь, дала ориентир и скрылась в доме. Валерка постоял какое-то время в нерешительности, потом несмело, толкнув колясочку, сделал шаг, свежий воздух действительно придал бодрости. «А какой ужин, — подумал он, — если мы обед дома не ели». И он даже прекратил на время движение от нечаянной догадки, но тут его подхватили под локоток, и он увидел рядом с собой Юльку.
— Ладно уж, — сказала она, — прогуляюсь с тобой, — и добавила: — разве ж я тебя брошу.
И Валерка преисполнился радости и гордости за свою жену.
— А Николай? — спросил он.
— Спит, — равнодушно ответила Юлька. — Я его на ключ закрыла. Пусть.
— Ну да, — сгладился Валерка. И весь поселок видел, как они шли вдвоем по вечерним улицам и впереди них катилась колясочка, а потом они шли так же рядышком домой, и «какая славная пара» говорили в поселке.
Николай проснулся ровно через два часа. Он был бодр, свеж и готов жить дальше. Его несколько удивило отсутствие хозяев. Он подергал ручку на входной двери, обнаружил, что заперт и улыбнулся, наверное, подумал, что его закрыли, чтобы не сбежал. Тогда он нашел початую утром банку с вином, с терпким легким вином. Ну а тут и хозяева вернулись.
Ужин был по высшему разряду, уж Юлька расстаралась, и она опять принарядилась, только на этот раз надела симпатичненькое платьице, в котором она немного напоминала школьницу, а Николай так и сыпал комплиментами и опять рассказывал наизабавнейшие истории, в общем, все было великолепно. А после, взяв недопитую банку, все снова отправились на диванчик, и снова была чудная ночь, и жаль было, что уже завтра рано утром надо на работу. Валерка опять скопытился. Ну это ясное дело, ему-то не удалось поспать, и хоть он прогулялся и продышался, но надолго его не хватило. В общем, Юлька его скоро опять увела спать. А Николай остался сидеть любоваться на звезды и улыбаться своей плутовской улыбочкой, будто все про всех ему дано известно, и он сидел так и поигрывал стаканом, в котором было налито терпкое легкое вино, а может, он и не смотрел на звезды, а раз уж он действительно, судя по его улыбочке, все про всех знал, то, может быть, он сам себе объяснял, с чего бы это Юльке сегодня с утра понадобилось придумывать сцену ревности, уж не из-за того ли, чтобы что-то оправдать, а может, он и не объяснял себе ничего, а просто ждал, потягивая терпкое легкое вино.
Юлька вышла через полчаса и села на диванчик на этот раз так близко, как ни садилась даже в первый раз, а он не стал отодвигаться, а наоборот, обнял ее.
Прошло время, и ополовиненная луна выползла из-за дома и, заглянув на диванчик, удивилась, потому что никого там не обнаружила. Странно. Вот недопитая банка с терпким легким вином, рядом пустые стаканы, а на самом диванчике — никого. Впрочем, какое луне до всего этого дело. Будто нет ничего в округе более интересного — вон двое перетащили со стройки две большие обрезные доски и быстренько их куда-то тащат, вон мужичонка какой-то на лавочке калачиком, а вот и парень с девушкой стоят, целуются — много, в общем, чего интересного, ну а эти-то куда подевались? Нет, пустой диванчик… Ах, если бы луна могла заглянуть за противоположную стену дома, за ту, где зацветали яблони и вишни!
Тишина в округе. Легкий шелест и тишина. А тут вдруг чуть ли не на весь поселок короткий дребезжащий звон, даже луне было слышно. Прислушалась луна, и спустя секунд несколько сквозь шелест деревьев еле-еле различимо послышалось ей, как женский голос сказал: «Да нет, это кошка». А мужской голос переспросил: «Кошка?» И женский: «Кошка задела ковшик. Ковшик, он стоит у ведра с холодной водой». Вот, а больше луне ничего услышать не удалось. Так и не поняла она откуда эти голоса, может, это деревья переговаривались «кош-ш-шка… ковш-ш-шик…» Да, а диванчик все пустой. Надоело это луне, и она завернулась в облако.
Юлька проснулась, как обычно, в половине седьмого и застала мужа за необычным занятием: он стоял на коленях перед иконой Николая Угодника и молился. Юлька от удивления открыла рот и некоторое время изумленно рассматривала костлявую и показавшуюся какой-то жалкой фигуру мужа: торчащие плечи, желтые ступни ног, тощие икры и огромные сжатые у груди руки.
