— Ничего, мы это уладим. Ничто не сравнится с днем проведенным на природе. Вы быстро освоитесь. Вашего парня зовут Персиваль?
— Да.
— Староват немного. Поблагодарите его от меня. Этого дамского угодника. Строго между нами, он тут по свойски стольких девочек оттрахал, что вам и не снилось. Пошли, Гейл. Шевели своей задницей. Увидимся, Клементин. Ждем вас вечером.
— У меня нет транспорта.
— Мы за вами вышлем четверку, нет проблем. А чтобы вы на горной дороге не разбили свою задницу, положим дополнительные подушки. Хорошо снова побывать в старом замке. Его надо привести в порядок. Достаньте старые кровати из живых изгородей. Установите их здесь, Клементин. Увидимся сегодня вечером.
Леди Макфаггер следует за важно шагающим Гвоздем. Постукивая сапогами, позвякивая шпорами, они пересекают большой зал, через который экс-зэки волокут огромную пальму в кадке. Леди Макфаггер приподнимает одну бровь и тут же ее опускает, так как Элмер глубоко сует ей в попку свой огромный черный нос, как бы подталкивая ее вперед.
— Прекрати, Джеффри.
— Это не я.
— О, так это он. А я думала, это ты.
— Вот видите, Клементин. Мне одни упреки, а собаке похвала.
— Я не хвалю
— Ты сразу полюбила того гуся, как только обнаружила, что это не я. Вот еще один.
— Хватит.
— Вот видите, Клементин, нос какой-то собаки предпочтительнее знакомого пальца мужа.
У ворот замка автомобиль ученых стоит на колодках без колес. Супруги Макфаггеры садятся верхом на двух огромных вороных гунтеров. К седлу «Гвоздя» Макфаггера приторочены ружье и обрез. Лошади, скользя, стучат копытами по булыжной мостовой, супруги улыбаются, машут руками и галопом уносятся по дороге.
Персиваль выложил всю мою одежду, довольно большой смокинг, принадлежавший моему отцу, помятую шелковую рубашку, вечерние туфли и пару темно-зеленых носков. Когда я провожал Макфаггеров, краем глаза заметил Розу на лестничной площадке большого зала. Она свирепо глядела на нас, подняв сжатые в кулаки руки. Вернувшись в замок, я услышал хлопот дальних дверей. Три экс-зэка, Барон и супруги У Д С в библиотеке. Все склонились над томами. Я стал искать где бы уединиться. В северо-западном крыле, в конце длинного коридора нашел такой же сводчатый вход. Толкнул тяжелую дубовую дверь. Закрыта. Потом открылась. И передо мной с поклоном предстает Эрконвальд.
— О, это вы, добрая душа. Я удалился сюда в смущении из-за всех этих встреч в различных комнатах и переходах.
— А что экс-зэки делают с этим пальмовым деревом?
— О, мы нашли много интересных образцов в вашей оранжерее. И хороший выбор орхидей. Я взял на себя смелость и отнес четыре себе в спальню. Не хотел беспокоить вас. А пальмовое дерево, фактические их несколько, поставили у мамб. Они теперь довольные. Не хотите взглянуть на них, они здесь, в соседней комнате.
— О, Боже.
— Не надо беспокоиться, любезный.
— С вашего автомобиля сняли колеса.
— К сожалению, из шин вышло такое количество воздуха, что нам пришлось делать ремонт.
— И сколько времени это займет?
— Шины на перекрестке и ждут отправки утренним поездом. Больше всех в данный момент возбужден Франц. У нас для вас вскоре могут появиться благоприятные известия.
— Я хотел бы, чтобы прекратили копать и бурить в зале.
— О, как жаль, слышать такое проявление ваших чувств по этому вопросу. Могу ли я взять на себя смелость и все же надеяться на то, что вы передумаете и позволите Францу продолжить, чтобы мы могли представить вам хорошие новости? Прошу не думать плохо обо мне и не спешить с изменениями.
Эрконвальд стоит перед ним, сложив руки на груди. В глазах слезы. На огромном дубовом столе лежат раскрытые гроссбухи. Стены увешаны топорами, бухты свернутых пожарных шлангов и плоскодонные колесные средства с установленными на них баками с ржавой водой. Эрконвальд сует руку в карман брюк. Вытаскивает пачку белых банкнот. Разрывает обертку и протягивает.
— Что это?
— За то непростительное беспокойство, что мы вам причинили. Прошу, возьмите. Просто как компенсацию. От всего сердца прошу вас не отказывайтесь от такого патетического жеста.
Клементин берет деньги. Эрконвальд кланяется. Полуденный свет едва пробивается сквозь высокие зарешеченные окна, сплошь покрытые паутиной. На дальней стене висят кандалы и цепи. В открытом шифоньере видны черные куртки и кожаные краги.
— Я очень рад, добрая душа. Мне так не везло, я столько раз разочаровывался. И в науке, и в любви. Одна из моих самых первых попыток на любовном фронте закончилась неудачей. Три месяца я преследовал одну молодую леди с довольно крепкой, как я полагал, фигурой. Я испытывал к ней довольно бурное желание. Однажды вечером, прикрепляя к ее груди цветок я, в порыве нервозности, слишком глубоко ткнул булавкой ей в грудь. Она не пожаловалась, даже улыбнулась, и мои самые честные намерения испарились. С поверхности, если можно так сказать, ее груди. Да, уважаемый, я заметил, что Роза посматривает на вас благосклонно. Я лишь покорно прошу вас не заходить в ваших намерениях слишком далеко и не переманивать ее. Все, больше ни слова. Пожалуйста. Прошу сюда. К этой двери. С вашего вожделенного позволения, которое мы надеемся получить, мы проделали здесь смотровой глазок. Смотрите. Вот и они.
— Боже святый.
— Та, что на вашем пальмовом дереве, может растянуть свое тело больше, чем на половину своей длины. Обратите внимание на изысканное спокойствие, которым она обладает. И в одно мгновение эта деликатная маленькая зеленая головка может принести смерть. Тот образчик, что лежит свернувшись справа, более старый. К сожалению, они сейчас возбуждены и туда входить нельзя.
Непробиваемая вежливость Эрконвальда. Из небольшого карманного футляра он предлагает мне сигару с обрезанным концом. Его белые длинные тонкие пальцы сжимают темные волокна. Его изумрудные мамба просто светятся зеленью. Он всегда готов проявить свою доброту там, где только появляется возможность. Его можно обнаружить на углу любой улицы, осторожно переводящим пожилых дам через дорогу с сильным автомобильным движением.
— Уважаемый, вы позволите мне и моим помощникам осмотреть ваши яички?
— Минутку.
— О, конечно.
— Я имею ввиду, подождите минутку.
— Я вполне понимаю ваше естественное смущение предоставить на исследование ваши гонады. Но, уверяю вас, оно будет совершенно безболезненным и проведено с таким уважением, какое только может потребоваться при таком изыскании.
— А откуда вы знаете о моих яичках?
— О, уважаемый, это всего лишь слухи до нас дошедшие. Мы просто хотим их измерить, взвесить и, если потребуется, провести табулирование.
— Я и шагу не успел здесь ступить, как вы, ребята, уже пытаетесь сосчитать мои яйца.
— С вашего позволения, сэр.
Эрконвальд откладывает в сторону свою пахучую сигару и расстегивает свои штаны. Нахмурившись, недовольно смотрит, как у брюк отрывается пуговица, катится кругами по полу и исчезает в сливном отверстии пола.
— Что вы делаете?
— Уважаемый, я хочу показать вам свои органы регенерации, чтобы вы не думали, что мне в таких случаях безразличны чувства других людей.
— Прошу вас, прекратите.
— Может вам полегчает после моей презентации?
— Нет.
— Жаль, что не сумел убедить вас.
Клементин пятится к двери. Ширинка у Эрконвальда расстегнута настежь. Аппарат у него должно быть не из обычных. Сворачивается и выстреливает, как одна из его змей. Кажется уже много лет тому назад, я сидел один в холодной и влажной библиотеке и просматривал гроссбухи. Мелькали страницы материальных ценностей, фарфоровая комната, насосная, южная крытая аркада, веранда, а по внешнему виду вот этой, пытаюсь выбраться оттуда, это должно быть сочетание помещения для охраны и пожарников. Примыкает к комнате, в которая сейчас вырыт террариум.
— Прошу вас, Эрконвальд, не расстраивайтесь. Я просто не понимаю, чего можно достигнуть, если вы мне покажете ваши интимные места. Я всегда был слишком скромным, чтобы выставлять свои собственные. Всегда думал, что у девушки они могут вызвать смех и все такое. Но ради Бога, если вам так хочется, то пожалуйста.
— Спасибо, уважаемый.
Эрконвальд расстегивает пояс. Спускает штаны и поднимает подол рубашки, обнажая огромный и уже немного взведенный детородный орган и пару яиц. Его хозяйство отличается атлетизмом по сравнению с остальной деликатной частью его персоны. Сколько можно смотреть. Не могу дальше созерцать, меня так и тянет обнажить свое.
Клементин поворачивается на скрип двери сзади. В комнату заглядывает голова. Незнакомое женское лицо. Дама зрелых годов в толстом белом шерстяном свитере и цветастой юбке. Кожа у нее гладкая, губы влажные. На ее лице появляется улыбка, когда она переводит взгляд с хозяйства Эрконвальда на поднятые брови Клементина.
