* * *
Сегодня утром комнату осветила улыбка входящей Зинеб. Меня обрадовал ее приход.
— Знаешь, мне скучно дома. Тебя не хватает…
Стоило ей оказаться со мной, вдали от мужа, от других женщин, как к ней возвращалось ее девичье лицо. Между нами устанавливалась ясная задушевность. В молодых арабских женщинах таятся неисчислимые запасы романтичности; чересчур грубо брошенные к стопам мужчины, они лишь в очень редких случаях вновь обретают свою уязвленную невинность. А мужьям не суждено увидеть их лица озаренными молодостью. Лишь тусклый, не способный взволновать взгляд покорной, слабой твари.
Мы потрепались в свое удовольствие. Зинеб пересказывала мне все свежие сплетни с такой детской, ничем не замутненной радостью, что в конце концов у меня пробуждался интерес к ее словам.
— Когда я дома, ничего никогда не происходит…
Это просто ты ничего не замечаешь! Ты слишком занята собой.
Она вдруг придвинулась ко мне вплотную и, сверкая глазами, шепотом проговорила:
— Сейчас я скажу тебе кое-что касающееся тебя… только обещай мне, что никому об этом не скажешь…
— Касающееся меня?
Я переспросила не сразу. Она любила, чтобы ее упрашивали.
— Между Фаридом и Леллой состоялся насчет тебя разговор… Вчера после ужина Фарид сделал мне знак, чтобы я оставила их одних. Но я не смогла удержаться и слушала с галереи… — Склонившись ко мне, она зашептала еще тише:- Один человек просит твоей руки… Знаешь кто?
В повисшей паузе я нехотя спросила:
— Ну, кто?
— Аль-Хадж. Салим аль-Хадж. Ты вроде бы знаешь его кузину. Это он в тот день доставил тебя в больницу… Должно быть, ты понравилась ему даже в таком состоянии…
На какое-то время я лишилась дара речи. Но прежде надо было все разузнать.
— А Лелла? Что она сказала?
Она считает, что ты слишком молода для него.
— Значит, Фарид сказал ей, сколько ему лет?
— Да нет, что-то не помню… — Тут Зинаб решила пойти дальше:-Так или иначе, а утром я не смогла утерпеть, я расспросила Тамани, и та мне все рассказала… Говорит, он хорош собою…
Я охладила ее энтузиазм.
— Послушай, не могла бы ты передать мне этот разговор с самого начала и по порядку: что говорил Фарид и что Лелла… Да-да, вот именно, что говорила Лелла слово в слово?
Она рассказала.
* * *
Салим не просто попросил моей руки. «Я мог бы ограничиться традиционным брачным предложением, — сказал он Фариду, — но прежде я хотел бы получить от вас разрешение познакомиться с вашей сестрой, поговорить с ней. Я предпочел бы, чтобы она сделала свободный выбор». Вот что сообщил Фарид Лелле. Еще он добавил, что Салим, как он слышал, человек серьезный да и лично понравился ему своей прямотой. Разумеется, в подобной просьбе таилась и опасность. «Впрочем, Далила временами бывает такой странной, такой пугливой, — продолжал он, — что может и не согласиться. Кто знает, вдруг она увидит его и заупрямится… В голосе Фарида зазвучала пессимистическая нотка. Теперь, когда у девушек спрашивают их мнение, они начинают мнить о себе слишком много и совершать глупости. Но мне по душе честность аль-Хаджа. Он во всех отношениях подходящая партия: и семья, и окружение, и состояние, и общественное положение…
Я перебила Зинеб:
— И что же ответила на это Лелла?
— Она долго молчала, давая ему выговориться, прежде чем заговорить самой. «Я считаю, что Далиле еще слишком рано думать о замужестве, начала она. Она молода, и, по-моему, будет очень жаль, если мы не дадим ей доучиться. Раннее замужество сделает ее такой же, как все прочие женщины. А вы знаете, Фарид, что в отношении Далилы у меня весьма честолюбивые замыслы. Она умна; у нес блестящие перспективы… Последнее время, когда она с таким воодушевлением рассказывала об этих собраниях девушек, я воочию представляла себе ее будущую жизнь… Ей надо готовиться к тому, чтобы принять на себя многочисленные общественные обязанности. Столь раннее замужество подавит в ней личность… Я хочу, чтобы она была счастлива, и она будет счастливой. Но я хочу для нее и славной судьбы, чтобы она явилась примером…»
Мало-помалу Зинеб полностью вошла в роль Леллы, так что сцена разыгрывалась передо мной как наяву.
— Это уж позвольте мне решать, кем и чем я стану! — воскликнула я. — «Ее будущее, ее личность» — это все слова; она не имеет права лепить из меня то, что ей вздумается. Кем захочу, тем и буду!
Тут я умолкла захотелось услышать продолжение. Оно обещало быть интересным: слушая сладкие речи Леллы, я волей-неволей поддавалась их воздействию.
— Что она сказала о Салиме?
— О Салиме?
— Ну… о нем, об этом человеке…
— Сначала она прошлась по поводу его возраста… потом принялась доказывать, что это предложение неприемлемо, что оно грозит одними лишь неприятностями. «Я предпочитаю традицию, — заявила она, — что бы там ни говорил этот господин. Если Далила и перебросится с ним несколькими фразами, это вовсе не значит, что она будет в состоянии решить, подходит ли ей этот человек. Замужество дело серьезное. Она еще не созрела для того, чтобы сделать этот шаг самостоятельно. Если мы сейчас решим выдать ее замуж, то выбор останется за нами; но если мы дадим ей продолжить учебу, что мне гораздо больше по душе, она сможет нести полную ответственность за свои поступки лишь через несколько лет».
«Допустим, соглашался Фарид. Но Далила пойдет в университет. Если мы отклоним предложение аль-Хаджа, то кто помешает ему, если у него это действительно серьезно, познакомиться с ней уже без нашего ведома?..»
«Вы забываете, Фарид, кто есть, вернее, кем должна быть Далила. Если она будет продолжать учебу, то, как я рассчитываю, в качестве достойной во всех отношениях студентки. Я бы хотела, чтобы за все университетские годы она ни разу не заговорила бы с мужчиной».
Я чуть не затопала ногами.
— Ничего себе! Выходит, для нее быть «достойной» это значит ни разу не заговорить с мужчиной!
— Дай же мне закончить, — остановила меня Зинеб. Она решила до начала учебного года поговорить с тобой. «Я объясню ей, что, принадлежа к первому поколению девушек, которые учатся, она обязана блюсти себя чрезвычайно строго. На ней лежит слишком много ответственности перед остальными. Она должна прежде всего заботиться о своей репутации».
Меня так и подмывало выкрикнуть этой женщине: «Легко тебе говорить об ответственности, о репутации, о примере! Первым делом я хочу быть собой. И все. Я не стремлюсь, подобно тебе, обдавать окружающих брызгами своей бьющей фонтаном добродетели, в то время как…»
— В то время как что? — насторожилась Зинеб. Оказывается, я говорила вслух.
— В то время как Лелла говорит о добродетели, лично меня заботит моя чистота, а когда она говорит о моей ответственности перед остальными, меня волнует прежде всего моя ответственность перед собой.
— Не понимаю, — вздохнула Зинеб. — Разве это не одно и то же?
— Да нет, не думаю… Впрочем, я скажу ей все, когда она со мной об этом заговорит. Я и Фариду скажу…
Ни тот, ни другая об этом с тобой не заговорят. Фарид, не отказывая аль-Хаджу окончательно, сошлется на твои юные годы, на твою учебу и попросит отложить разговор на год. За это время ты, дескать, сумеешь разобраться, к чему тебя по-настоящему влечет: продолжать учебу или обустраивать семейный очаг. Лелла настояла, чтобы тебе об этом деле ничего не говорить. Мол, в твои годы это может нарушить покой твоей души. Но только прошу тебя: не говори об этом никому; если они узнают…
Я через силу улыбнулась.
— Я бы в любом случае узнала.
— В любом случае?
— Да. Причем от самого Салима аль-Хаджа. Мы с ним знакомы и часто встречались. Если я до сих пор была не в курсе, то лишь потому, что со дня происшествия никуда не выходила. Какие бы планы ни строила относительно моего будущего Лелла, я выбрала его гораздо раньше ее.
— Ты? Ты?!
Зинеб вытаращила на меня глаза: я вдруг предстала перед ней совсем в новом, пугающем свете. Ей стало страшно.
— Тебе страшно, Зинеб? Страшно? За кого же: за себя или за меня?
— Да нет, ты с ума сошла… Я бы ни за что не поверила…
— Послушай меня, Зинеб. Нужно учиться быть храброй.
Я хотела добавить: храброй, чтобы распоряжаться собой, чтобы самой решать свою судьбу. Но я понимала, что для этого прежде всего надо быть сильной. Эта женщина, которая быстренько распрощалась со мной и отныне будет меня избегать, всегда боялась рисковать. А ведь именно поэтому она никогда не добьется от Фарида того, что всегда подсознательно выпрашивала: доверительной, понимающей улыбки спутника жизни.
— Мне уже начинало казаться, что я тебя никогда больше не увижу… Мне очень не хватало тебя…
Вместо ответа я вложила на столе свою руку в его. И этот жест словно перечеркнул три недели разлуки. Устоявшийся запах долгого летнего дня заполонил светлое, почти безлюдное кафе. Я с трудом узнавала обстановку. Неужели предыдущая наша встреча состоялась здесь? А мне-то казалось, что угрозы Салима, раскаты его гнева бесповоротно нарушили сонное спокойствие этих мест. Воспоминание о нашей ссоре было таким же неубедительным, как о сцене из плохой драмы. Самое худшее — не забвение, подумала я, а когда прошлое становится карикатурным.
