Она не знает, куда идет поезд.
У нее нет документов.
У нее нет ничего, кроме пальто немецкой рабочей, чулок венгерской еврейки и сломанной еврейской челюсти с золотым зубом.
Она едет по ночной Германии и ощущает такую безграничную радость, что начинает плакать.
— Я свободна, — говорит она вслух.
И жива.
И он жив.
И я свободна.
И все будет хорошо.
Она поднимает полу пальто и вытирает нос рваной подкладкой.
Кресло: иностранные языки
Она все же попытается рассказать о даймонионе, бегстве, товарном поезде — и о том, как она была тогда счастлива. Попытается объяснить, что счастье может нахлынуть на человека в самый неподходящий момент.
Дочка переведет эти слова на иврит, внучка понимающе покивает:
— Да, верно, счастье порой застигает нас врасплох… А дальше-то что было?
Дальше была железнодорожная станция, поезд остановился. Вошел кондуктор. Он просто оцепенел, увидев ее:
— Was machen Sie hier?[28] — воскликнул он.
На что она невозмутимо ответила:
— Ничего особенного, еду в Котбус.
(— В минуты опасности, — посоветует она внучке, — бывает полезно… как бы тебе объяснить… бывает полезно продемонстрировать этакое непритворное высокомерие…)
— Котбус? — изумился кондуктор еще больше. — Да ведь мы едем в противоположном направлении!
На что она, по-прежнему спокойно:
— Правда? Значит, я перепутала поезд.
Внучка забеспокоится — ведь кондуктор мог вызвать полицаев или эсэсовцев.
Однако же он никого не вызвал. Это был миролюбивый пожилой человек, а с пожилыми мужчинами ей всегда везло.
Обе, дочка и внучка, улыбнутся и станут толковать про ее красоту. Дочка скажет, что она была очень красивая, похожа на Элизабет Тейлор; внучка заявит, что она и теперь очень хороша, но что все-таки было дальше?
Она выскочила из вагона. Пересела в другой поезд. Приехала в Котбус. Нашла служащую — ту, с тетрадкой, извинилась за бегство с работ.
(— Как на иврите будет война? — спросит она вдруг.
— Milhamá.
— А служащая?
— Pkidá.
— А тетрадка?
— Machberet.
— Какие странные слова. Ну как можно выучить этот язык?
— Необычные слова, — ответит дочка. — Вот послушай: machberet… Ты представляешь себе пустыню, пески и скалы, а это всего-навсего тетрадка…)
Служащая спросила, как она попала обратно в Котбус. Она рассказала про варшавское восстание: якобы ее везли вместе с повстанцами неизвестно куда, она испугалась — вдруг в концлагерь, поэтому и отбилась от остальных…
Дочка прервет ее: нужно объяснить, что такое варшавское восстание. Внучка, конечно, учила в школе, но у детей все эти восстания немного путаются в голове…
Увы, ей не повезло: симпатичная служащая отвечала за работу у бауэров, а она ведь работала на парусиновой фабрике, поэтому находилась в ведении другой служащей. А та как раз доедала полдник.
— К чему все эти подробности? — недоумевает дочка. — Какое это имеет значение — которая из служащих и что она ела?
— Огромное! Огромное значение! Симпатичная служащая помнила, что я Павлицкая, неужели ты не понимаешь? Мария Павлицкая, а не какая-нибудь Регенсберг! Она помнила, но не могла мне помочь, а та, что могла помочь, доела полдник, ее рабочий день закончился, и она ушла домой!
— Что вы спорите? — поинтересуется внучка.
Дочка объяснит разницу между служащими, внучка начнет поглядывать на часы.
— Меня послали к начальнику… «Wir beide sollen das Gesetz achten, hab’ ich nicht Recht?» — сказал начальник. Что означает: мы оба должны уважать закон, не правда ли? А по закону, дорогая моя, за бегство с работ полагается исправительный лагерь.
Утром они плетут косички из соломы (говорят, это нужно для фронта — солдаты утепляют соломой сапоги).
Затем качают воду. Вода проливается, пальцы ног в дырявых ботинках примерзают к земле, железный насос обжигает руки. Я больше не могу, кричит она, а Ирма, которая таскает полные ведра к резервуарам, задает вполне резонный вопрос: что в таком случае она намерена делать? Снова бежать?
— Качай давай, не дури, человек много чего может выдержать.
Ирма — инженер-лесовод, бежала из подлагеря Равенсбрюка. Ее схватили, когда она мыла ноги в ручье, и даже не позволили надеть ботинки — привезли в Шветинг босой. По утрам она обматывает ноги тряпками и соломой.
Они спят на полу, на тюфяках. Ирма лежит рядом и вечерами рассказывает о мудрости деревьев.
— А ты знаешь, что семена клена, сорванные ветром, разлетаются кругами? Половина крутится вправо, половина — влево, чтобы ветер разнес их в разные стороны.
Она хочет доставить Ирме удовольствие и восхищается мудростью клена.
— А знаешь, почему кора секвойи не горит? Потому что она защищает дерево во время лесных пожаров.
— Потрясающе! — восхищается она мудростью секвойи.
— А знаешь, почему дрожит осина? Нет, вовсе не от страха…
После водокачки — бег по кругу. Кругов два. Один поменьше, внутри, — тут погоняет охранница с хлыстом. Снаружи круг побольше — тут стоит охранница с собакой. Можно выбирать — хлыст или собака.
После бега — зарядка с надзирательницей Пёнтек.
— Alles raus! — кричит Пёнтек, и все выбегают из барака. — Alles rein![29] — кричит она тут же — и все возвращаются. — Alles raus! — все выбегают. —Alles rein! — возвращаются.
Пёнтек очень любит свою работу и домой уходит только когда стемнеет.
На утренней поверке зачитывают полтора десятка фамилий, среди них Мария Павлицкая (Освенцим, добавляет надзирательница) и Ирма Яблоньская (Равенсбрюк).
Она рассказывает Ирме, что в Освенциме делают с беглецами. Вешают на грудь доску с надписью «Ich bin wieder da» — «Я снова здесь». И так, с доской, отправляют на виселицу.
Ирма утешает ее: ты бежала из Губена, не из Освенцима, — но обе знают, как легко подвести ее под закон о доске с надписью.
Она отрывает от немецкого пальто меховой воротник.
Обменивает его на пару ботинок.
Очень приличные — кожаные, со шнурками — ботинки она отдает Ирме Яблоньской.
— Я помогаю ей, — сообщает она Господу Богу. — Ты ведь видишь, правда? А Ты взамен… — она колеблется. — А Ты сделай то, что сочтешь нужным.
Она прощается с Ирмой.
Полицай отводит ее, вместе с группой других узников, в вагон.
Поезд трогается.
Поезд останавливается.
Поезд стоит.
Время идет, поезд стоит.
Поезд трогается и едет в обратном направлении.
Набирает скорость.
Честное слово — он возвращается!
Неужели это возможно, чтобы Господь Бог освободил Освенцим в этот день специально ради нее? Чтобы отблагодарить за отданные Ирме Яблоньской ботинки?
Быть такого не может. Просто смешно. И все-таки поезд возвращается, Освенцим освобожден.
Последним узникам выдают хлеб, бумазейное белье и одежду из тика. Узники, охранники, надзиратели и собаки выстраиваются в колонну по пять человек и шагают на запад, по направлению к Берлину.
Посередине дороги движется колонна немецких беженцев. На велосипедах и подводах, пешком, с рюкзаками, чемоданами, узлами, коврами, одеялами, подушками… Их не охраняют с собаками, никто в них не стреляет, никто их не трогает.
— У тебя есть кто-нибудь в Берлине? — спрашивает девушка из ее пятерки. — Могу дать тебе адрес. А ты мне что? У тебя ж даже воротника на пальто нет.
— У меня вот что есть… — и она вынимает из трусов челюсть с золотым мостом. Отламывает зуб. Девушка осматривает его, прячет в брюки и шепчет: — Айхеналлее, угловой дом, последний. Надо идти в сторону олимпийского стадиона. Скажешь: Эдита Бака передает привет. С байдарок на Лудтензее…
Они ночуют в пустых конюшнях близ шоссе. Она встает до рассвета, в темноте. Прислушивается: все спокойно, собаки молчат (спят, а может, решили, что охранять больше не имеет смысла). Она выходит на шоссе и смешивается с толпой немцев.
Она отдает знакомой Эдиты остатки золотого моста. Взамен получает немного денег, короткое, но теплое платье и моток веревки. Обвязывает веревкой талию и бедра — получается вполне приличный пояс для чулок. Немножко торчит из-под платья, но под пальто все равно не видно. Муж знакомой относит ботинки в ремонт. Теперь можно трогаться в путь.
Она едет на вокзал Гёрлитцер. В кассе требуют разрешение на выезд, его можно получить в национал-социалистическом союзе немецких женщин.
Она идет в этот женский союз и объясняет: она фольксдойч, шла с беженцами, во время налета потеряла сумочку с документами, ее зовут Мария Хункерт. Немецкие женщины верят, и теперь она может купить билет до Вены.
