— Всё, о чём ты сейчас упомянула, мы можем претворить в жизнь. На это, я думаю, у нас достанет сил, — сказал Спасский.
— На всё, что я перечислила? Не много ли ты на себя берёшь?.. Политик.
— Слово "политик" в данном случае неуместно, девушка… Да, и ты забыла, кстати, кое о чём.
— О чём же? — спросила обаяшка.
— Как вам всем такая идея, как появление в нашей деревне своего собственного флага? Он может стать символом нашего братства. Мы прогремели на всю Хакасию, но не следует останавливаться на достигнутом. Верховная власть республики должна видеть, кем она управляет. Мы докажем ей, что способны на многое, а ей, в конечном итоге, ничего другого не останется, как прислушиваться к нам.
Этой ночью Спасский впервые назвал Кайбалы нашей деревней. Это получилось как-то само по себе, но отнюдь не случайно. Он вдруг в какой-то миг перестал ощущать себя чужеродным телом и понял, что, наконец, отыскал свою малую Родину. И ещё он понял, что куда бы теперь ни забросила его судьба, мыслями он всегда будет возвращаться к тихому лесу за огородами, к извивающейся серебряным ужом речушке, к рассказам своей бабушки и ребятам, к которым прикипел… А туда, куда бегут наши мысли, и есть малая Родина
— Мыслями я регулярно, к примеру, во Франции. Туда хочу, на берега Сены, — скажет читатель. — Что же мне теперь: Францию малой Родиной величать?.. Да-а-а, выходит, что так, и попробуйте мне возразить.
— Франция, дорогой читатель, малой Родиной для Вас стать не может, — несколько испуганно отвечает автор, — так как про эту замечательную во всех отношениях страну Вы думаете через местечко Вашей России. Вы сравниваете, — ведь, так? И уж что точно не вызывает никаких сомнений, так это то, что нам с вами скорее хотелось бы переместить процветающие французские провинции в Россию, чем наши субъекты в Шампань или Гасконь.
4 часа в Кайбалах, в Москве — полночь. Столице видеть сны, в Кайбалах скоро займётся новый день. Возможно, и президент спит. Он, наверное, и не подозревает, что его "завтра" для некоторых уже "сегодня". Что ж — пусть спит и ни чём не тревожится. Утром он проснётся, будет подписывать важные государственные документы, встречаться с высокопоставленными чиновниками администрации. Быть может, по плану у него экономический форум или полёт в дальнее зарубежье, — как знать? Любому из нас известно, что Путин станет вести правильные речи, за которые, по крайней мере, хоть стыдно не будет, но что с того. Ему, пусть и наделённому большой властью, не охватить всей страны. Она огромна. Законы, указы, прогресс доходят до нашей республики медленно, а то и вовсе застревают где-то на распутье. Президент — человек и символ, частенько дипломатично скрывающий свои настоящие мысли за общими фразами. Когда-то ему уходить на покой, — стране оставаться. Судьба России решается сегодня на местах; пусть и незатейливо, например, в обсуждении флага, но кто знает, что будет дальше.
***
Забрезжил рассвет. Продирая горло, распевались петухи. В мордовском краю замычала корова, басовито и требовательно. Звёзды медленно таяли, подобно восковым свечам. Краешек солнца хитро высунулся из-за подсинских холмов, надеясь застать месяц. Не ведало дневное светило, что своим появлением предоставляет собрату световое укрытие. Дачные сады на горизонте примеряли алый наряд. Лёгкий ветерок метался по деревенским закоулкам; ударяясь о серые заборы, заглядывая во всевозможные щели, он находил желанный простор на широких деревенских улицах, на площади перед клубом. Если бы не горлопаны петухи, то тишина была бы полной. С пекарни доносился душистый запах свежеиспечённого хлеба, любимый и знакомый.
Деревенские спали, сидя на картонных коробках, прислонившись к белой стене клуба. Неожиданно всхрапнул Сага и уронил голову на плечо горделивой Кати. Она проснулась, посмотрела на наивное во сне лицо сельского громилы, улыбнулась и закрыла глаза. Девушки спали на коленях у парней, но чаще наоборот. Только Забелин сидел один, по-наполеоновски сложив руки. Суровость отражалась на его красивом лице, несмотря на то, что он видел свой любимый сон про тайгу. И снилось ему, что стоит он возле горы кедровых шишек, а бурундуки скатываются с деревьев и воруют орех. Тело не подчинялось приказам рассудка, не желало сдвинуться с места, чтобы помешать такой наглости, да Антон и не больно противился: "Берите, божьи твари. Мне хватит". Санька, как король, навалил руки на плечи сразу двух девушек: Олеси и Жени. Его ноги были скрещены; вид, в целом, деловой и непреступный, если бы, конечно, не разинутый рот с перекошенной набок челюстью.
На некотором отдалении от дома культуры стояли трое неугомонных, отвоевавших у внутренних часов право не спать. Это Андрей, Белов и Заварова. Они, то и дело, по очереди кидали взгляды на спящих, понимая, что судьба флага осталась за ними. Мозги у всех троих затуманило, глаза в красных блёстках, лица стянуло утренней свежестью. Прошло около сорока минут, как ребята оказались совсем одни. Они успели сходить к Митьке и попить чай с сушками. Белов остался верен себе, и поэтому разговаривал только с Андреем, чему тот не противился, из врожденной тактичности делая вид, что ничего не замечает.
— Холодно-то как. Продрогла я до костей, — сказала Наташа.
— Это тебе, Андрюха, не в тапках ёрзать. В Сибири живём, — заявил Митька.
Он резко откинулся от оградки памятника, снял ветровку и передал её Спасскому, который, в свою очередь, галантно набросил её девушке на плечи.
— Спасибо, Митя, — поблагодарила Наташа.
— Да ладно, — буркнул парень в ответ.
— Что будем делать с флагом? — спросил Андрей.
— А без него разве никак? — ответил Митька.
— Нельзя без него. Праздник пройдёт, а память после него останется. Он станет напоминанием каждому, кто сегодня остался ночевать возле клуба, что все разговоры не зря, что мы многое можем, если захотим. Флаг — это начало, отправная точка. Он то, с чего всё начнётся.
— Что всё? — спросил Митька.
— А я и сам пока не знаю, — ответил Андрей. — До предела деревня дошла. Дальше — пропасть. Положение в Кайбалах, как я успел заметить, ещё не такое безнадёжное; соседство с городом спасает. Там, как никак, работу подыскать можно… В мечтах-то я вижу другие деревни. Богатые красивые добротные избы, мощёные улицы, тучные стада скота, засеянные рожью и пшеницей поля, счастливые довольные лица людей. А на деле — чёрная пропасть без начала и конца… А мечты — это игры бессильного ума, теряющего у заоблачных берегов драгоценное время, отведённое человеку на то, чтобы изменить себя и мир.
— Андрей, я вот о чём сейчас подумала. Давайте не будем уходить в дебри. Пусть флаг будет чёрным, а на нём… на нём звёзды. И звёзд столько, сколько сейчас вместе с нами ребят. Мы же ночью флаг обсуждали, звёзды мерцали, и звёздами были мы.
У Спасского сонливость как рукой сняло. Деревенские не переставали его удивлять. Сначала Забелин, теперь Наташа.
— А у тебя поэтическая натура. Красиво выразилась. Пройдёт время… Может быть, десять, двадцать, пятьдесят лет, и страна будет другой… Жить в ней, могу вас заверить, нам не придётся.
Спасский рассмеялся.
— Доживать, — грустно улыбнувшись, добавил Белов.
— При хорошем раскладе, — заключила Наташа.
— Если бросим пить и курить, — добил Андрей и продолжил: "Солнце будет палить, падать снег, лить дождь, дуть северные жестокие ветры, и чёрное поле кайбальского флага станет от времени белым. Звёзды исчезнут, померкнут… Да вон заснут, как наши ребята на крыльце.
Андрей заметил, что Митька ушёл в себя.
— Митя, ты что? Загрустил что ли? — спросил он.
— Да ну вас… Хотя ладно… Так и быть — скажу. Вам-то хорошо, а мне теперь точно влетит по первое число. Мать скажет: "Опять всю ночь где-то шарахался". Не поверит она, если я расскажу ей, о чём мы здесь говорили. Будет снова трындычать, что я нажрался, пропил последнюю совесть, а я ведь ни капли в рот.
***
Новый день народился, похожий на предыдущие и отличный от них. Облака, как взбитые сливки, с пепельной подливкой на нижних ярусах медленно кочевали по небу. Деревенский пастух, Асташонок Васька, на вороном коне вылетел на деревенскую площадь и остановился. Норовистый скакун раздул ноздри и непокорно попятился назад.
— У-у-у, кур-р-рва, — гаркнул Васька и с силой натянул поводья, принудив животное застыть на месте.
Небритое матовое лицо пастуха говорило о вчерашней попойке. На Ваське были кирзовые сапоги, требующие некосметического ремонта, спортивные штаны в заплатах и чёрная болоньевая куртка — без явных, различимых глазом дыр, но несколько стесняющая движения в районе подмышек.
Сдалека конь казался сытым, а выступавшие гармонью рёбра свидетельствовали лишь о том, что Васька (так звали животное) не ленивая заевшаяся кляча, а скакун в теле.
К своему тёзке Асташонок питал самые нежные чувства, то есть по пьяным дням совершал с лошадиной мордой троекратное, по русскому обычаю, целованье.
