– Понял, – шмыгает носом он.
– А что такое? – интересуюсь я. Он молчит.
– А ты кого ебешь? – спрашиваю я.
– Ой, ладно, Клей, пожалуйста.
– Нет, кого ты ебешь, Трент? – спрашиваю я снова.
– Ты не понял, да?
– Понял что? Что тут понимать? – завожусь я. – Если это каким-то образом связано с Блер, то ты просто съехал. Она должна была понимать. Она думает, мы все еще вместе? Это она тебе сказала? Ну так мы не вместе! Понял? – Кокаин отпускает, я собираюсь встать и пойти в уборную.
– А ты ей сказал? – наконец спрашивает он.
– Нет, – говорю я, все еще глядя на него, затем в окно.
– Жуть какая, – замечает он.
– Что жуть? – спрашивает, садясь, Блер.
– Роберто, – отвечает Трент, избегая моего взгляда.
Не желая оставлять Блер с Трентом наедине, я остаюсь сидеть и сижу очень тихо.
– Ой, не знаю. Мне кажется, он дружелюбный.
– Он не дружелюбный.
– Он просто другой, – говорит Блер.
– Чем он тебе нравится? – спрашивает Трент, расправившись еще с одним кубиком льда и глядя на меня.
– Тем, – отвечает Блер, вставая.
– Тем, что вы редко видитесь. – Трент тоже поднимается.
– Может быть, – со смехом говорит Блер.
Настроение ее улучшилось, я начинаю думать, не припудрила ли она в уборной нос. Вероятно. Потом я думаю, а какое мне дело.
В ожидании, пока подадут машину, Блер и Трент так улыбаются друг другу, что это раздражает меня по-настоящему, потом она смотрит на пасмурное небо, начинается легкий дождик. Мы садимся в машину Блер, она включает кассету, которую составила прошлой ночью, поет Вапапаrата, Трент спрашивает ее, где тот пляжный сборник, и Блер отвечает, что сожгла его, потому что слушала слишком много раз. Почему-то я верю этому, опускаю стекло, и мы едем в «Полуночники».
* * *
Девушке, с которой я сижу рядом в «Полуночниках», лет шестнадцать, она загорелая и говорит, мол, то, что «KROQ» придерживается формата, – это просто трагедия. Блер сидит напротив, рядом с Трентом, изображающим Ричарда Блейда для двух блондиночек. Поговорив с голубым порнозвездой, сидящим с подружкой в баре, подходит Рип, шепчет что-то на ухо Блер, они вдвоем поднимаются и уходят. Девушка, сидящая рядом со мной, пьяна, держит руку на моей ноге, спрашивает, правда ли, что сгорел «Виски», я отвечаю: «Да, конечно», вернувшиеся Блер с Рипом кажутся безумно возбужденными; глядя на танцующих, Блер водит головой взад и вперед; глаза Рипа мечутся по залу в поисках девушки, с которой он пришел. Блер поднимает мелок и что-то пишет на столе. Рип находит девушку. Высокий светлый парень подходит к нашему столику, одна из девушек, сидящих рядом с Трентом, подпрыгнув, кричит: «Тедди! Я думала, ты в коме!» Тедди объясняет, что нет, он не был в коме, у него забрали водительские права за вождение в пьяном виде на шоссе Пасифик-Коуст, Блер продолжает рисовать на столе, Тедди садится. Мне кажется, я вижу, как уходит Джулиан, поднимаюсь из-за столика и иду к стойке, потом на улицу, льет дождь, я слышу изнутри Duran Duran, незнакомая девушка, проходя мимо, говорит: «Привет», я киваю, иду в уборную, запираю дверь и смотрю на себя в зеркало. В дверь стучат, я прислоняюсь к ней, ничего не делаю, минут пять плачу. Выхожу, возвращаюсь в клуб, где темно и людно, никто не замечает, что у меня распухло лицо и покраснели глаза, сажусь рядом с пьяной блондинкой, они с Блер говорят о бейсболе. С очень красивой девушкой входит Гриффин, посылает мне ослепительную улыбку, они идут к стойке поговорить с голубым порнозвездой и его подругой. И по ходу дела Блер уходит с Рипом, или с Трентом, или, может, Рип уходит с Трентом, или Рип уходит с двумя блондинками, в конце концов я танцую с этой девушкой, она прижимается ко мне, шепча, не поехать ли нам к ней. Мы пересекаем битком набитый танцпол, она идет в уборную, я остаюсь ждать за столиком. Кто-то красным мелком написала «Помогите мне», много раз, детским почерком, «е» слишком округлое, вокруг двадцати «Помогите мне» видны телефонные номера и множество неразборчивых надписей, два красных слова выскакивают еще раз. Девушка возвращается, мы выходим из «Полуночников» мимо плачущей в дверях девушки, сказавшей мне «привет», и голубого порнозвезды, который курит косяк в проулке; мимо четырех мексиканских парней, задирающих тех, кто входит или выходит из клуба, офицера безопасности и служителя автостоянки, уговаривающих мексиканцев уйти. Один из мексиканцев кричит мне: «Эй ты, педик!» Мы с девушкой садимся в ее машину, едем на холмы, проходим в ее комнату, я раздеваюсь, ложусь на кровать, она уходит в ванную, я жду минуты две, когда же наконец она выходит, завернувшись в полотенце, и садится на кровать, кладу ей на плечи руки, она говорит:
«Прекрати», велит прислониться к спинке, что я и делаю, снимает полотенце, оставшись обнаженной, тянется к ящичку возле кровати, достает тюбик крема, дает его мне, тянется к ящичку снова, вынимает темные очки «Уэйфэрер», просит надеть их, и я надеваю. Затем забирает у меня тюбик и, выдавив немного крема на пальцы, дотрагивается до себя, жестом предлагая мне сделать то же самое; я подчиняюсь. Прекратив через некоторое время, тянусь к ней, но она останавливает меня, возвращая мою руку на прежнее место, ее рука начинает снова, проходит немного времени, я говорю, что кончаю, она просит подождать минуточку, говоря, что почти там же, начинает быстрее двигать рукой, шире раздвигая ноги, запрокидываясь на подушки, я снимаю очки, но под ее взглядом надеваю вновь, кончив, чувствую резь, и мне кажется, она тоже кончила. Из колонок поет Боуи; раскрасневшись, она поднимается, выключает систему, включает MTV. Я лежу голый, все в тех же темных очках, она протягивает пачку салфеток. Вытерев себя, открываю номер «Bor», лежащий рядом с кроватью. Она надевает халат, смотрит на меня. Я слышу в отдалении усиливающийся дождь. Она закуривает сигарету, я одеваюсь. Вызвав такси, я наконец снимаю «Уэйфэрер», она просит спускаться по лестнице тихо, чтобы не разбудить родителей. Такси отвозит меня обратно к квартире Трента, на улице проливной дождь, и, садясь в свою машину, я обнаруживаю на пассажирском сиденье записку: «Развлекся?», я уверен, что это – почерк Блер, и еду домой.
* * *
На следующий день я сижу в кабинете моего психиатра, на отходняке от кокаина, чувствуя кровь в носу. На нем свитер с вырезанным воротом на голое тело и обрезанные джинсы. У меня всерьез начинается истерика. Он смотрит на меня, теребя золотую цепь на загорелой шее. На минуту я прекращаю плакать, он еще раз смотрит на меня, потом что-то записывает в книжечку. Задает мне какой-то вопрос. Я говорю, что не знаю, в чем дело; может, как-то связано с родителями, но вряд ли; может, с друзьями или с тем, что я куда-то двигался и сбился; может, наркотики.
– По крайней мере, ты осознаешь это. Но не об этом я говорю, не об этом спрашиваю, совсем не об этом.
Он встает, подходит к стене и поправляет покосившуюся рамку с обложкой «Роллинг стоун»: портрет Элвиса Костелло и надпись «Элвис Костелло раскаивается» большими белыми буквами. Я жду, когда он задаст мне вопрос.
– Нравится он тебе? Видел его в «Амфитеатре»? Да? Он сейчас, кажется, в Европе. По крайней мере, так сказали на MTV. Понравился его последний альбом?
– А как же я?
– Что ты?
– Как же я?
– С тобой все будет в порядке.
– Не знаю, – говорю я. – Мне так не кажется.
– Давай поговорим о чем-нибудь еще.
– Как же я? – кричу я в шоке.
– Ну ладно, Клей, – говорит психиатр. – Не будь ты таким… приземленным.
* * *
Был день рождения деда, мы пробыли в Палм-Спрингс почти два месяца; слишком долго. Постоянно солнце было горячим, воздух густым. Наступило время ланча, мы все сидели под навесом перед бассейном старого дома. Помню, бабушка купила мне пачку ирисок, я без продыху, нервно их жевал. Экономка вынесла холодные закуски, пиво, гаитянский пунш, жареный картофель на больших деревянных тарелках, поставила их на стол, за которым сидели моя тетя, бабушка, дедушка, мать, отец и я. Мать с тетей принялись щипать сэндвичи с индейкой. Дедушка, в солдатском ремне и соломенной шляпе, пил пиво «Мишлоб». Тетя развлекалась журналом «Пит». Бабушке нездоровилось, и, чуть поклевав сэндвич, она принялась потягивать холодный травяной чай. Мать не вслушивалась ни в один разговор. Она смотрела, как играют в бассейне мои сестры и кузины, ее взгляд остановился на прохладной воде.
– Думаю, мы пробыли здесь слишком долго, – начала тетя.
– Мягко сказано, – ответил, раскачиваясь в кресле, мой отец.
– Я хочу уехать, – сказала тетя очень далеким голосом, глаза холодные, пальцы сжимают журнал.
– Хорошо, – произнес дедушка. – Надо выбираться отсюда пока не поздно. Я становлюсь красным как рак. Правильно, Клей? – Он подмигнул мне, открыл пятую бутылку пива.
