– Я собираюсь сегодня заказать билеты на самолет, – произнесла тетя.
Одна из моих кузин, просматривая номер «Эл-эй таймс», сказала о крушении самолета в Сан-Диего. Все принялись что-то мямлить, о планах отъезда забыто.
– Как ужасно, – заметила тетя.
– Мне кажется, лучше умереть при крушении самолета, чем любой другой смертью, – спустя некоторое время произнес отец.
– Я думаю, это было бы кошмарно.
– Ничего бы не было. Ты вваливаешься в самолет, принимаешь либриум, самолет взлетает и падает, а ты так ничего и не знаешь. – Отец закинул ногу на ногу.
За столом воцарилось молчание. Единственные звуки исходили от моих сестер и кузин, тешущихся в воде.
– А ты что думаешь? – спросила тетя мою мать.
– Я стараюсь не думать о таких вещах, – ответила мать.
– А ты, мам? – спросил отец бабушку. Бабушка, не произнесшая ничего за целый день, вытерла рот и очень тихо сказала:
– А я бы вообще не хотела умирать.
* * *
Я еду к Тренту, но вспоминаю, что Трент в Палм-Спрингс, тогда я еду к Рипу, дверь открывает какой-то светловолосый мальчик в плавках, в гостиной включена лампа для загара. «Рипа нет», – говорит мальчик. Я ухожу, а когда выезжаю на
Уилшир, Рип в своем «мерседесе» поворачивает передо мной и, высунувшись из окна, говорит:
– Мы со Спином собираемся в «Сити-кафе». Встречай нас там.
Я киваю, еду по Мелроуз вслед за Рипом, номерной знак с надписью «CLIМАХХ» ярко блестит.
«Сити-кафе» закрыто, перед входом стоит старик в лохмотьях и черной шляпе, разговаривающий сам с собой; когда мы подъезжаем, он сердито смотрит на нас. Рип опускает стекло, я еду рядом с ним.
– Куда вы хотите поехать? – спрашиваю я.
– Спин хочет в «Хард-рок».
– Я за вами, – говорю я. Начинается дождь.
Мы заходим в «Хард-рок-кафе»; не успевают нас посадить, как Спин говорит мне, что сегодня достал отличную вещь. Человек за соседним столиком сидит, что есть сил зажмурившись. Его девушка вроде бы не возражает, ковыряется в салате. Когда человек наконец открывает глаза, я почему-то чувствую облегчение. Спин по-прежнему говорит, и, пытаясь сменить тему, я спрашиваю, где Джулиан. Спин рассказывает, что однажды Джулиан надинамил его с коксом, хотя обычно все бывало хорошо. Рип говорит, что с Джулианом слишком много заморочек.
– Например, он постоянно напрягается.
Спин, глядя на меня, кивает:
– Напрягается.
– То есть кокс и герыч у него отличные, но не надо толкать их школьникам. Это низко.
– Да, – говорю я, принимая это на веру. – Низко.
– Говорят, что тринадцатилетний парень, передознувшийся в Беверли, брал героин у Джулиана.
Спустя какое-то время я поворачиваюсь к Рипу:
– Ну, а ты чем занимался?
– Да ничем особенным. Вчера с Уорреном закинулись ветеринарными транками и пошли на Grimsoles, – говорит он. – Они были прикольные. Швыряли крыс в зал. Уоррен прихватил одну с собой, в машину. – Рип смотрит вниз, хихикает. – И убил ее. Большая была крыса. Минут двадцать – тридцать кончал блядюгу.
– А я только вернулся из Вегаса, – говорит Спин. – Ездил туда с Дерфом. Оттягивался в папашиной гостинице, в бассейне. Было клево… вроде.
– А ты что делал, чувак? – спрашивает Рип.
– Я так, ничего, – отвечаю я.
– Да, а делать и нечего, – говорит он. Спин согласно кивает.
После ужина мы раскуриваем в машине косяк, пока едем в Малибу купить пару граммов кокаина у чувака по имени Мертвый. Я сижу на маленьком заднем сиденье Риповой машины и обдумываю слова Рипа: «Надо встретиться с одним по имени Вый». Но когда Спин спрашивает: «А почему ты думаешь, что Мертвый на месте?», Рип бубнит: «Потому что Мертвый всегда на месте», – я разбираю это имя.
Похоже, что у Мертвого вечерина, некоторые из присутствующих, в основном молодые ребята, смотрят на нас удивленно, вероятно, потому, что Рип, Спин и я не в плавках. Мы подходим к Мертвому, которому за сорок, в шлепанцах он лежит в огромной куче подушек, двое загорелых ребят рядом смотрят «Эйч-би-оу», и Мертвый передает Рипу большой конверт. За Мертвым сидит хорошенькая светлая девушка в бикини, играя волосами парня, сидящего от Мертвого слева.
– Поосторожней, ребята, – шепелявит Мертвый.
– Почему это, Мертвый? – спрашивает Рип.
– Копы шныряют по всей Колонии.
– Да, правда? – спрашивает Спин.
– Да. Одного из моих ребят подстрелили в ногу.
– Не может быть. Правда?
– Да.
– Господи.
– Парню семнадцать, бог ты мой. Получил, блядь, в ногу. Может, ты знаешь его.
– Кто это? – спрашивает Рип. – Кристиан?
– Нет. Рендалл. Ходит в Оуквуд. А? Спин качает головой. «Hungry Like a WoIf» [30] вырывается из колонок, прикрепленных к потолку над лысеющей, потной головой Мертвого.
– Будьте осторожны.
– Ты тоже поостерегись, – говорит Спин, облизываясь на девушку, чьи пальцы бегают по светлым волосам парня.
Парень подмигивает мне, надувая губы.
Попробовав в машине кокаин, Спин говорит, что он сильно разбавлен новокаином. Рип отвечает, что сейчас ему все равно и ему просто надо. Рип включает громче радио, радостно кричит:
– Что станет со всеми нами? А Спин кричит в ответ:
– С кем с нами, чувак? С кем с нами?
Мы выкладываем еще несколько дорожек, едем в пассаж в Уэствуде, где почти два часа играем в видеоигры, прекращаем, потратив по двадцать баксов на каждого; прекращаем играть, только истратив все квотеры. У Рипа при себе лишь стодолларовая банкнота, в пассаже ему сдачи не дают. Рип засовывает банкноту обратно в карман, орет парню в разменной будке, что он мудак ебаный, и мы втроем идем к машине, где добиваем остаток кокаина.
* * *
Отец Блер устраивает прием для молодого австралийского актера, чей новый фильм выходит в Лос-Анджелесе на следующей неделе. Отец Блер пытается заполучить его на главную роль в новом фильме, который продюсирует, это тридцатимиллионный фантастический боевик под названием «Звездные налетчики» [31]. Но австралийский актер чересчур дорог. Я пошел на вечер попробовать поговорить с Блер, но до сих пор ее не видел, только множество актеров и друзей Блер из киношколы «Ю-эс-си». Здесь же Джаред, пытающийся подцепить австралийского актера. Джаред без конца спрашивает, видел ли он эпизод «Сумеречной зоны» с Агнес Мурхед, но австралийский актер мотает головой: «Нет, приятель». Джаред упоминает еще несколько серий, и обильно потеющий австралийский актер, который пьет четвертый ром с кока-колой, говорит Джареду, что не видел ничего из перечисленного. В конце концов актер уходит, и к Джареду присоединяется его новый любовник, не официант из «Мортона», а художник по костюмам, который работал в последнем фильме отца Блер и, может быть – а может, и нет, – будет работать в «Звездных налетчиках». Австралийский актер подходит к своей жене, которая не обращает на него внимания. Ким рассказывает мне, что днем они поссорились, она в ярости покинула их бунгало в гостинице «Беверли-Хиллз» и поехала в дорогой парикмахерский салон, где обкарнала прическу чуть ли не под ноль. Волосы у нее красные, острижены близко к черепу, и когда она поворачивает голову, под ежиком волос мелькает белое.
Речь зашла о разрушениях, вызванных штормом в Малибу, кто-то замечает, что рядом с ними развалился целый дом.
– Глазом не успел моргнуть. Минуту назад еще был. А в следующую – у-у-у-ух… Глазом не успел.
Мать Блер кивает, слушая рассказ постановщика, губы ее дрожат, она кидает взгляды на Джареда. Я собираюсь подойти, спросить, где Блер, но появляются несколько человек, парочка актеров и актрис, режиссер, его ассистенты, и мать Блер идет к ним. Они только что пришли с вручения «Золотых глобусов». Одна из актрис влетает в комнату, обнимает художника по костюмам, громко шепчет:
– Марти проиграл, дай ему виски, чистого, быстро, а мне водку с соком, пока я не рухнула, а, милый?
Художник по костюмам щелкает пальцами черному седому бармену и говорит:
– Ты слышал?
Бармен выходит из ступора слишком быстро, немного неубедительно, делает актрисе ее напитки. Ее начинают спрашивать, кто за что получил «Золотой глобус». Но актриса, большинство актеров, ассистенты режиссера и продюсеры забыли. Помнит режиссер Марти, он тщательно произносит каждое имя, а если кто-нибудь спрашивает, кто еще номинировался, режиссер смотрит прямо перед собой и перечисляет в алфавитном порядке.
Я начинаю разговаривать с парнем, который ходит в киношколу «Ю-эс-си». Загорелый, с зачатками светлой бороды, в очках и рваных теннисных туфлях «Треторн», он без умолку говорит об «эстетическом безразличии» в американских фильмах. Мы сидим одни в кабинете, вскоре входят Алана, Ким и Блер. Они садятся. Блер на меня не смотрит. Ким, коснувшись ноги парня из киношколы, говорит:
