— Вот, Юра, а это у нас, как, впрочем, ты, наверное, и сам уже догадался, кухня. На ужин мы приглашения не дождемся, а значит, здесь мы и приземлимся. Об этом ты, видимо, тоже уже догадался.
И было мне непонятно: о чем же я догадался — о том, что нас не позовут ужинать, или о том, что мы просидим вечер на кухне?
Но кое-что я все-таки успел понять правильно и только на кухне вынул из портфеля бутылку «Котнари».
— На новоселье полагается кошку дарить. Но, во-первых, кошку я так быстро раздобыть бы не смог, а во-вторых…
— …во-вторых, с кошкой тебя мои, наверное, и на порог бы не пустили. Как ни странно, я, Юра, говорю сейчас совершенно серьезно. Да и какое тут новоселье — уже год, считай, прошел. Так что ты, заменив кота на «Котнари», поступил как нельзя правильно. — Борис открыл холодильник, достал початую бутылку «33-го». — У меня, как видишь, дешевше, но тоже есть чего.
— Да ты, братец мой, никак уже под мухой?
— Да, и не под одной.
— Что: не под одной?
— Не под одной мухой. Я, тебя ожидаючи, уже приложился немного. Только для настроения… Ехал ты долго, вот что я тебе скажу. Сам виноват… А вообще, знаешь: пустой стакан… — замолк, затем закончил мрачно: — …это словно пустой гроб. Без покойника.
Мы сели за стол. Нарезая хлеб и сыр, брат говорил:
— Не обессудь: чем богаты, тем и рады. А я вправду рад, что ты пришел. Сегодня пришел. — Немного помолчал. — И рад, что мы можем побыть одни…
И в эту минуту, как нарочно, вошел сын. Остановился в дверях.
— Ну?
— Я забыл сказать тебе, папа, но дело в том, что тебе сегодня звонил дядя Олег.
— Чего звонил?
— Хотел сказать, что зайдет и деньги отдаст.
— Так что, зайдет?
— Не знаю. Скорее всего, нет.
— Почему?
— Он только хотел об этом сказать, да так и не решился, денег у него, наверное, как всегда, нет. Так что и отдавать нечего.
— Значит, не зайдет?
— Значит, нет. — Сын пристально посмотрел на отца, едва разлепил губы: — Опять, значит, пьешь? — и вышел.
Борис кивнул на дверь:
— Ви-дал? Слы-хал? Издевается. Вежливый и равнодушный, словно подарок чужому дяде. Ума не приложу, что с ним делать? Пятнадцать лет — переломный возраст… Неужели и мы когда-то такими были? Тоже родителей мучили? Что-то я такого за собой не припомню. Вроде все как-то по-другому у нас было. Или это мы свою совесть, самих себя по головке погладить хотим? Я в пятнадцать лет родителей, наверное, не понимал. Особенно отца. Вероятно, осуждал за многое. За все. Мальчишеский максимализм, так сказать. Ищем идеала, а его — нет. И быть не может. Но в детстве-то мы этого не понимаем. Или, вернее, не хотим в это поверить. Смириться не хотим. Как же так: только реальная жизнь, а мечты, поиски идеала?! Нет, только в реальности жить — это так неинтересно. Вот вырасту, мол, и все у меня по-другому будет, не так, как у вас, у взрослых… — Борис помолчал. — Так, наверное, и сын мой сейчас думает. А может, и не так. Я, к сожалению, не знаю… А знаешь, Юра, вот жили мы все в одной комнате — и ладили друг с другом. Теперь в новой квартире, казалось бы, живи и радуйся — ан нет. Как переехали — почти сразу словно бы черная кошка между нами пробежала… — Борис одним глотком осушил стакан портвейна. — Ты, Юра, только не подумай, что я такой весь из себя бедный и несчастный. Что много пью. Сын на этот счет ошибается. Просто сегодня у меня день такой… ну, в общем, такой день, что нельзя мне не выпить… И это хорошо, что именно ты сейчас со мной. Что мы одни… Что же ты не пьешь, брат? Ты выпей, прошу тебя.
И я выпил. Тоже «33-го». И спросил:
— У тебя нелады какие на работе? Но стоит ли переживать из-за этого? Я вот, например, кто? Ото-ЛАРИН-голог. Хоть и трудно выговорить, а словно бы из «Онегина». Ну, а меня как зовут? Ухо-горло-нос. Не человек, а только ухо, нос и горло. И то я не переживаю…
— Да при чем тут работа?! — Борис был раздражен. — Работа — это чушь собачья. И говорить о ней не хочу. И слышать. И думать. Хотя бы до понедельника. — Сменил тон. — А ты что это не закусываешь? Ешь давай. Или ты теперь живешь по новейшим советам древней тибетской медицины?
— А при чем тут тибетская медицина?
— Ну вот — врач, а не знаешь! При том, что тибетская медицина советует: если вам за сорок, надо есть манную кашу. Легко усваивается и силу дает.
— Вот сам и ешь эту свою тибетскую манную кашу! — Теперь раздражен был я.
— Э-э, нет, — добродушно возразил брат. — Я еще годик могу и без каши прожить. А тебе ее уже нужно начинать есть.
— А тебя, Борис, какая муха укусила?
— Никто меня не кусал — ни муха, ни бешеная собака. И может быть, напрасно. Но работа тут точно ни при чем…. А вот ты, Юра, лучше скажи мне… хоть ты и не «психо», но все же врач… Шел я два дня назад по нашему двору… вечером, но не поздно… домой шел… а у дорожки старик стоит, булку голубям крошит, увидел меня и говорит: «Не бей меня, мил-человек, я хороший, птичек кормлю». А я что же, плохой? Такой страшный, что меня бояться надо?!
— Ну, брат, во-он как ты повернул! Во-он какие выводы делаешь! А дело тут не в тебе вовсе, и это ты сам, наверное, прекрасно понимаешь…
Но Борис, казалось, не слышал меня.
— А вот еще случай, тоже недавно произошел… на вокзале… провожал я кого-то… дело тоже вечером было… И на перроне встретил одного своего знакомого… давно мы с ним не виделись. Подошел, разговорились. Говорили минут десять — представляешь? — и вдруг я спохватился: обознался, с кем-то незнакомым говорю…
— Вот уж нашел, Боря, из-за чего панику поднимать, — ответил я спокойно. — Ну, обознался. Такое со всеми бывает. Да и с тобой самим такого раньше разве не случалось?
Борис хмуро покачал головой:
— Да не в том дело — случалось, не случалось. Ну да, я просто обознался. Но ведь и этот человек тоже меня за какого-то своего знакомого принял. Иначе бы мы с ним и не разговорились. А то ведь минут десять, честное слово, говорили. Разве это не странно?
Я улыбнулся:
— Слушай, а не я ли это был? Там, на вокзале…
— А ты хоть и старший брат мне, а дурак! Полный дурак! — резко и зло ответил Борис.
— Но чего ты от меня-то хочешь? — Я старался говорить как можно миролюбивей.
Боря вздохнул:
— Да ничего не хочу — ни от тебя, ни от кого другого. Мы с тобой все равно что на разных языках сейчас говорим. — Посмотрел в окно. — Уже ночь на дворе. Мои легли, наверное… Ну а мы с тобой пойдем теперь соловьев слушать!
— Нет уж, уволь.
— Пойдешь, пойдешь как миленький! Соловьи, белая ночь!..
— Да ведь нет никаких соловьев! Ты их просто-напросто выдумал. Сказочник!
— То есть как это — нет соловьев?! А ты их слышал? Вот, вот. Не слышал, а говоришь!
Я рассмеялся:
— И не услышу. Я к себе домой пойду. Спать.
— Но я прошу тебя, Юра, очень прошу, пошли соловьев слушать. Есть они, есть, есть!
IIБелая ночь — мирная, доверчивая, домашняя — безмолвно застыла над землей. Молодые деревья протягивали к нам тонкие влажные ветки. И зелень была такая свежая, что в ней хотелось потеряться. Но сильнее цвета в эту ночь были запахи. Цветущий сиреневый куст с головой накрыл меня густым ароматом.
— Сирень цветет, соловей поет, — почти серьезно заметил Борис. Он шел как-то боком — готовый не то упасть ничком на траву, не то побежать стремглав, не оглядываясь.
— Сам придумал? Или народ?
— Может, сам, а может, народ. — Голос Бориса звучал глухо и напряженно. — Ты знаешь, что такое сорок дней? — И, не дожидаясь ответа, четко разделяя слова, сказал: — Сегодня сорок дней, как умерла моя любимая женщина. И я никому не могу об этом сказать. Никому.
Я осторожно взял брата за рукав рубашки:
— Прости, я не знал… Ты мне никогда не говорил, что… Извини…
Борис передернул плечом, высвобождая руку; ответил неожиданно резко:
— Да иди ты со своей добротой знаешь куда! — Крикнул: — Я хочу быть один. Один! — Замолчал, шепнул: — Извини. Как раз один я и не хочу быть. Потому это и хорошо, что ты приехал. А то я сейчас… Вот идешь по мосту через Неву и с наслаждением каким-то думаешь: взять и… Но что-то останавливает, все никак не могу решиться. Ты вот как думаешь: Бог есть? — Я не успел ответить; брат задал новый вопрос: — А дьявол? — И снова, не дожидаясь ответа: — Я у одного старого французского философа прочитал… У Паскаля? Монтеня? Декарта?.. Не помню. Да и не суть важно. А важно вот что. Мол, верите вы в Бога или нет — это ваше личное дело. Но когда вы говорите, что и дьявола не существует, — тут я с вами никак не могу согласиться. Потому что в планы дьявола как раз и входит: убедить людей, что его, дьявола, не существует… Значит, дьявол есть! И вся наша жизнь, может быть, — просто дьявольские козни, а?.. Сороковой день, брат… Такие у меня дела…
— А Светлана, дети… они — знают?
— Не знаю… Светлана, наверное, знает… догадывается. Только какое все это сейчас имеет значение? — пробормотал Борис. — Сороковой день… Мы, живые, всегда о смерти думаем. А смерть о жизни и не вспоминает, должно быть. А? Как ты думаешь?
