– Хотя бы за Даню. У него подпись простая, я могу.
– А вдруг он против, – сказал председатель.
– Что вы! Он двумя руками за!
– У вас есть его паспорт?
– Нет. Паспорт с ним остался.
– Жаль, но нельзя.
– Так ведь не обязательно в паспорт печать ставить. Пусть будет без печати, а лист я заполню.
– Как же вы заполните лист, если у вас нет паспортных данных?… Или есть?
– Ксюша, достаточно. Я устал.
– Почему ты думаешь только о себе? – возмутилась Ксюша.
– Давай без сцен, хорошо?
– Молодые люди, не надо сегодня ссориться. – Член комиссии встал и произнес торжественно: – Поздравляю вас с участием во всенародном гражданском покаянии. Вот вам белые ленточки в знак того, что вы покаялись.
Дав ленточки, он пожал руку – сначала Глебу, а потом Ксюше.
Глеб в момент рукопожатия вспомнил недавнего встречного – как тот ему тряс руку на улице. Теперь Глеб понял, в чем дело: у них тогда не было ленточек, и прохожий, тоже без ленточки, принял их тогда за своих. Он решил, что они, как и он, отказисты.
– Вы здоровы?
Резко повернув голову, посмотрел на Ксюшу. Это спрашивал член комиссии, пожимая ей руку. Ксюша была бледна, у нее как-то странно потускнели глаза.
– Воды? – спросил председатель.
– Нет… на воздух…
– Что с тобой, Ксюша? – встревожился Глеб.
– Идем, идем…
Они пошли к выходу, она держалась за Глеба, словно боялась упасть.
Другой член комиссии говорил старушке за столом справа:
– Не надо вычеркивать. Здесь не вычеркивают. Здесь, наоборот, вписывают.
И уже из-за спины до Глеба доносилось:
– Вы бы лучше не приходили, раз не хотите… Виктор Андреевич, пенсионерка «преступления большевиков» вычеркнула!.. Что делать?…
Они не дошли ста метров до гостиницы.
– Давай сядем, – сказала Ксюша.
– Что, так плохо? – спросил Глеб, садясь вместе с Ксюшей на ступеньку лестницы в чебуречную.
Табличка «Мероприятие» висела на двери.
– Знаешь, Глебушка, что мне больше всего в тебе не нравится? Твое безразличие.
– К чему же я безразличен?
– А ко всему. Ты ко мне безразличен. Ты к людям безразличен. Тебе безразлично, Мономах чьей истории принадлежит. Нашей, не нашей… Ты не хочешь ни за что ответственности нести. Ни за то, что в стране происходит, ни за то, что между нами с тобой… Ты не знаешь обо мне ничего. Потому что тебе я безразлична. И здоровье мое тебе безразлично. И все, чем я живу.
– Несешь чушь какую-то, сама себя не слышишь, – проговорил Глеб, рассматривая гирлянды над головой.
– А ты сам-то не хочешь покаяться? Не за других. За себя.
– Пред кем покаяться? В чем?
– А в чем-нибудь. Какая разница, в чем. Передо мной. Пока здесь. А то так и умру. Или дурочкой стану. Будешь локти кусать, что не сказал.
– Что я тебе не сказал? Почему дурочкой станешь? Или умрешь?
– Мне холодно. И трудно дышать. И голова.
Он поцеловал ее в лоб.
– Ого. Ты ж горячая.
– Если тебе не в чем, тогда я буду. Я тебе так покаюсь, что у тебя волосы дыбом встанут. А то больно ты у меня спокойненький, безразличненький…
– Ксюша, у тебя температура. Надо что-то делать.
– Ты мне – «нет» хочешь сказать? Ха-ха, – она засмеялась и тут же закашляла. – А я тебе – «да»! А я тебе – «да»! – пыталась выкрикнуть сквозь кашель.
Глеб встал. Он стоял, озираясь по сторонам, и не знал, что делать.
– С Даней, с Данечкой – вот с кем!.. Съел? Не ожидал, что с Данечкой?
Глеб склонил голову набок.
– Ну и как это называется? – спросил он спокойным голосом. – И что это значит? Это ты что, каешься или как?
– Да, это я каюсь, да!
– Если бы ты каялась, ты бы раскаялась, а ты не раскаиваешься, ты, наоборот, меня позлить хочешь. Не знаю, зачем. Грош цена твоим словам.
– Так ты не веришь, что я с Данечкой?…
– Чушь несешь, просто чушь какую-то!.. Даня на Таню надышаться не может, а ты говоришь!.. Даня – святой человек!
– Четыре раза с Данечкой. Не раз и не два, а четыре!
– Ты бы сказала, с дизайнером Зайнером, я бы, может, еще поверил… Но чтобы с Данечкой… Никогда…
Ксюша заплакала.
– Ты мне никогда не верил!.. Ты думал, я и с этим клещом шутки шучу. Достукался? Видишь?… Ты этого хотел? – Она глядела на свои руки, ее лихорадило. – Что – доволен теперь?
Он попытался еще раз испытать ее лоб, на сей раз не губами – рукой, Ксюша резко отпрянула.
– Как ты ко мне безразличен!.. Как ты ко мне безразличен!..
Из чебуречной вышел человек в форме, похожей на форму Инспектора Леса.
– Здесь не сидят, – сказал охранник. – У нас банкет.
– Ей плохо, – сказал Глеб, – у нее инфекция. Надо вызвать «скорую».
– Больница рядом – быстрее дойдете.
– Я ж говорю, она идти не может.
– Могу, – сказала Ксюша; она попыталась встать, но Глеб не дал, надавив на плечи.
– Сиди! Я мигом.
Ксюша всхлипнула.
– Умерла бы… или дурочкой стала… а ты бы так ничего и не узнал… Вы кто? – спросила охранника.
Охранник поправил белую ленточку на груди слева и не ответил.
– Не вставай, – сказал Глеб. – Добегу до больницы, и мы к тебе на «скорой» приедем. А вы не слушайте ее, – обратился он к охраннику чебуречной.
– Не бросай меня, Глеб…
– Ксюша, я быстро.
Он побежал.
Глеб промчался мимо гостиницы, добежал до угла, повернул направо, перебежал улицу наискосок, напугав делающий левый поворот автобус № 1, и побежал по направлению к Люксембургу. И трех минут не прошло, как он уже был там, куда совсем недавно приходил с Ксюшей.
– Я у вас был сегодня. Инфекционный энцефалит. Ей плохо. Она на улице с незнакомым. Надо вызвать «скорую» и надо забрать.
Из-за стойки регистратуры ответствовали:
– В сад и первая дверь.
Глеб выскочил наружу, забежал в сад и влетел в первую дверь:
– Жена на улице с незнакомым. Ей плохо. Надо вызвать «скорую» и забрать.
Он услышал:
– Без паники. Что стряслось?
– Энцефалит. Все признаки. Отправьте «скорую». Здесь близко.
– Что за признаки? – спросили Глеба.
– Не надо меня экзаменовать, я не студент! – выкрикнул Глеб. – Высокая температура, озноб, головная боль, удушливый кашель, мысли о смерти… Вот она! – он увидел ее в окно, идущую по улице за оградой.
Глеб выбежал и помчался перехватывать Ксюшу (а то бы прошла мимо).
– Ксюша, куда ты?
– Глебушка, я думала, ты ушел…
На ней лица не было.
Он схватил ее на руки и понес через сад в первую дверь.
Там были не только в белых халатах, но и в синих, и в обычной одежде, но все, кто был тогда в вестибюле, все оказались в положении «стоя»: кто стоял, тот так и остался стоять, а кто сидел, те немедленно встали.
Глеб с Ксюшей на руках произвел сильнейшее впечатление.
Забеспокоились.
В какой-то момент Глебу показалось, что о нем забыли. Что произошло что-то ужасное и что теперь им не до него. А ведь он виноват больше всех в том, что случилось. Он не знал, в чем виноват, но знал, что больше всех виноват. Также ужасна вина обстоятельств. Неужели так трудно раз и навсегда вывести этих клещей – потравить их какой-нибудь дрянью, напустить на них клещеедов каких-нибудь?… Должен же быть у этой заразы естественный враг? Почему так трудно построить дороги, которые не размывались бы дождем, и почему нельзя пускать автобусы по человеческому расписанию?
Глеб не находил себе места, при том что коридор был вместительный, длинный – ходи и ходи. Иногда он останавливался: там ли он, где ему следует быть? На том ли этаже, перед теми ли дверьми? Надо пойти и спросить – хватит отмалчиваться, отвечайте.
– Молодой человек, не могли бы вы здесь не курсировать? Вы нам очень мешаете.
Глеб уставился, не понимая смысла сказанных слов, на двоих обитателей клиники – один был похож на больного, а другой на больного не был похож – оба рядом сидели. Потом посмотрел на экран телеящика, смотреть на который он им помешал. Шла программа новостей. Сообщалось, что по числу участников Всенародного гражданского покаяния лидируют Северный Кавказ и Тува – 97 % и 99 % соответственно. В целом по стране покаяние проходит очень активно. В аутсайдерах находятся обе столицы, хотя и в них процент покаявшихся превысил усредненный процент принимающих участие в думских и президентских выборах (если брать во внимание последнее десятилетие). Говорилось, что еще в тринадцать часов по московскому времени число покаявшихся по стране превысило 50 %, так что уже тогда стало ясно: Всенародное гражданское покаяние состоялось!
Не похожий на больного говорил похожему:
– Как-то забюрократизировано все. Мы боролись не за это, мы не таким это все представляли…
– Ну а что вы хотите? – спросил на больного похожий. – Иного и быть не могло. Слышали, как президент выступал? Нет, все равно это гигантский, просто гигантский шаг вперед. Мы сегодня стали другими.
Глеб не двигался. На экране телевизора проценты мелькали.
Не обращая внимания на Глеба, похожий на больного спрашивал не похожего:
