— Точно, — согласилась Катя. — Ты прав.
— «Бони М»?
— «Бони М»… — задумалась Катя. — Тоже не пойдёт. У них ритм совпадает со средней частотой сексуальных телодвижений. Мама сразу подумает: «Ага, «Бони М» поставили… А ведь ритмика их песен совпадает с амплитудой полового акта. Трахаются!»
Поставили вальсы Шопена.
— Может не раскусит, — сказала Катя. — Слишком интеллектуально.
— Ну что, начнём? — подступил к ней Володя.
— Подожди. Во время акта мы должны разговаривать. Если она услышит, что мы молчим — не поверит, что Шопеном заслушались. Сразу сообразит что к чему.
— Может стихи читать?
— Интересно. Ну-ка попробуй.
Володя начал:
— В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной…
— Стихотворение — это неплохо, — размышляла Катя. — Но не вызовет ли это обратный эффект? Мама услышит ритмически-мелодичный текст и подумает: «Ага, стихи читают… Ну какой же человек в здравом уме читает вслух стихи? Трахаются!»
— Что же тогда говорить?
— Уж лучше просто цифры называть.
Володя был не против.
— Начнём? — подступился он снова.
— Подожди, — остановила его Катя. — Всё ли предусмотрели?
— Всё, всё.
— Нет, нет, что-то не то, — она осматривалась по сторонам. — Чёрт! — воскликнула вдруг. — Самое главное упустили. На кровати ведь нельзя!
— Скрипит?
— Скрипит!
— Ну тогда на полу.
Катя задумалась.
— Если только матрац положить.
Наконец-то начали.
— Как он тебе? — спросил обнажённый Володя подругу, показывая на низ живота.
В володином достоинстве не было ничего необычного, и у Кати чуть было не сорвалось: «И не такие видела!», но она вовремя сдержалась. Сказала то, что не могло не понравиться Вовке.
— Класс!
Володя, очень нервничавший всё это время, заметно приободрился.
— А ты успеешь вытащить? — остановилась вдруг Катя.
— Конечно.
— А брызгать куда?
— У меня носовой платок есть.
— Достань. Держи его под рукой.
Володя достал платок. Предприняли соитие. Что-то не получалось.
— Нужен толчок! — сказала Катя. — Напрягись и толкни.
— Он соскальзывает и не заходит… — пожаловался Володя.
— Придержи его.
Так действительно оказалось лучше — введение состоялось.
— Считать, считать не забывай!
— Семьдесят восемь, — забубнил Вовка. — Девяносто шесть.
— Десять тысяч девятьсот двадцать один, — вторила ему Катя. — Пятнадцать тысяч восемьсот семьдесят семь… — она была амбициозней Володи.
Гений Шопена безумствовал, скрипов не было, цифры лились, и носовой платок действительно оказался кстати.
— Заверни и в карман положь, — посоветовала Катя, поднимаясь. — Потом выбросишь.
Привели себя в порядок. Катя побрызгала дезодорантом. Выглянула в коридор.
— Мама! — крикнула маме. — Мы торт идём есть!
— Идите, идите, — отозвалась та из кухни. — Давно вас жду.
— Чёрт! — шепнула Катя Володе. — Давно, говорит, вас жду… Неужели заподозрила?
— Не может быть!
— Ты её не знаешь. Она очень умная. А умная мама — хуже Гитлера.
Мама ничего не заподозрила. Накормила их, расспрашивала Володю о его планах на будущее и всё время шутила.
Пришла пора расставаться.
— Завтра заходи, — сказала Катя. — Сходим куда-нибудь.
— Хорошо, — ответил Володя.
Оказавшись на улице, он первым делом хотел выкинуть платок, но вдруг передумал. «Выстираю и оставлю на память», — решил он.
Двинулся к автобусной остановке. Тёплый весенний вечер медленно перемещался в ночь. Люди были очень приветливы сейчас. Володя ощущал необычайный прилив сил.
«Мужик… — думал он. — Настоящий мужик!»
Он был, в общем-то, неплохим человеком. Неглупым, естественным в общении, весёлым даже. Пожимая руку, всегда улыбался, «как дела» спрашивал — просто как приветствие, но делал это весьма правдиво — казалось, ему действительно интересны твои дела. В движениях был быстр, энергичен — энергия, она так и кипела в нём — он даже через ступеньку перепрыгивал, поднимаясь по лестнице. Взглядом обладал проницательным и при разговоре смотрел всегда в глаза — это озадачивало немного. Он был неплохим — сейчас я вполне могу признать это.
Но мне он не нравился.
— Закрыто что ли?
— Ага, — ответил я тогда, поворачиваясь на голос. — Минут через пятнадцать будет.
— Чёрт, — поморщился он. — Ну да ладно, придётся подождать.
Так мы с ним познакомились. Так, или примерно так, я точно не помню. Познакомились, впрочем, не то слово — по именам не представлялись, но в лицо друг друга с тех пор знали. Перебросились парой фраз, потом при встрече здоровались.
Секретарша, кстати, так и не вернулась тогда с обеда.
— Как оно? — приветствовал он меня.
— Ничего.
— Ничего?
— Ничего.
— Молодчик. Рад за тебя.
И как-то похлопал. По плечу. Не знаю, в чём тут дело, но меня это оскорбило. Я вообще далёк от душевного равновесия, а такие вот похлопывания делают меня просто неуправляемым. Как-то много позже, уже после отсидки, я разбил морду одному мужичку за такое же похлопывание. Причём сделал это, устраиваясь на работу. Работу не получил конечно. Вышел потом из кабинета на улицу, закурил. Стою, думаю: «А какого хрена?» Не знай, не смог объяснить. Может с тех самых стародавних пор всё это и началось.
— Можно вас на танец?
Она красивая такая была, в платьице занятном. Броская. Медлячок звучал, меня в романтику тянуло. Я и говорил это вдохновенно этак.
— Она со мной.
Это был он самый.
— А, ты. Тоже на танцульки?
— Угу.
— Ну ладно, не смею тревожить.
Отошёл в сторону, посматривал на них. Так и не понял — то ли на самом деле она с ним была, то ли он просто влез так удачно. Но по крайней мере ему она была рада куда больше, чем мне. Они танцевали, смеялись — я ухмылялся. Потом пошёл пиво пить.
— Боренька, ангелочек!
Это бабка. Я знаю, она была не очень мне рада, когда маманя откинула копыта. Она была тогда ещё не старой и крутила с каким-то прорабом. Сейчас не ходила почти — больные ноги. В принципе, нечего старушка. Самогон гнала неслабенький, одно время немало я его попил.
— Чё тебе?
— Хлебушка не купишь?
— Куплю.
— Деньги на тумбочке возьми.
— Хватит мне на хлеб.
А они как раз проходили мимо. Я вышел из подъезда, дверь захлопнуться не успела — тут и встретились. Мы с ним поздоровались, ей я тоже кивнул. Они держались за руки, счастливые — до неприличия.
— Ты куда?
— Пройтись… В магазин зайти надо.
— А-а… Как дела-то?
— Да ничего. А у тебя?
— У меня — замечательно.
— Ну, по тебе и видно… Ладно, давайте.
— Ага, пока.
Я не выдержал, оглянулся. Всего-то за угол завернуть осталось — нет, любопытство победило. Тотчас же назад, но мгновение роковое было. Роковое…
У меня и сейчас перед глазами порой встаёт эта сцена — целующиеся парень с девушкой, вид сзади. Поцелуй что надо — я таких и в кино не видел. Нежность, счастье, любовь — любовь, чёрт возьми! — всё здесь. И рука. Его рука — чуть ниже её талии.
— Ну что, на свадьбу-то будешь звать?
Он рассмеялся.
— Об этом рано ещё.
— А чего рано? У вас, я гляжу, костёр вовсю пылает.
— Ну, костёр это одно, а свадьба — другое.
— Тянуть-то тоже не надо. Правильно?
— Правильно, но тут ведь знаешь… тонко всё.
Тонко всё… Тонко, слов нет. Я, в общем-то рад, что они так и не поженились. Радость злобная конечно, но всё же. Возможно даже, что и я немалую роль в этом сыграл. Утверждать определённо не могу, но драка та наша в своём роде узловым моментом была. Перед самым окончанием бурсы случилась.
— Что тут у вас такое? Ты чего плачешь?
Она стояла у стены, лицо закрыто ладонями, всхлипывала. Была ночь уже, город спал, улицы пустынны. Я возвращался домой. Не пьяный, нет. Каким-то образом на них наткнулся.
— Муки любви что ли? — я пытался шутить поначалу.
— Пошёл вон!
Это он сказал. Причём небрежно так, через плечо, не оборачиваясь.
— А, что с тобой? — я заглянул девушке в лицо. Ладони её сдвинулись плотнее.
— Пошёл вон, я сказал!
И вот тут я ударил его. Потом ещё. Не скажу, что это было неприятно.
Он тоже отвечал, довольно прицельно. Хоть она и бросилась тут ко мне, оттаскивать стала — но это ещё неизвестно, кто кому больше дал. По крайней мере фингал на физиономии не сходил у меня после этого две недели. У него же фингалов вроде не было.
Потом я видел его ещё несколько раз. Он демонстративно от меня отворачивался, я тоже предпочитал смотреть куда-нибудь в сторону.
С ней же он больше под руку не ходил.
Один из многих — а сколько скверных воспоминаний!
