Бога, кажется, уже невозможно воскресить к жизни. В финале эссе «Вера и знание», написанного в Йене, Гегель отмечает, что «религия нового времени окрашена ощущением: Бог умер».
Факт этой смерти весьма громогласно анонсировал Ницше восемь десятилетий спустя, и это также — исходный пункт для романтиков Йены. Смерть Бога перепоручает людей не однозначному миру, но миру, где границы становятся привилегированными столпами опыта, и эти границы можно переставлять, пересматривать и отменять. Возможно, это очень специфический современный опыт — опыт границ и трансгрессий.
«Автокатастрофа» — фильм о скуке, плоти, технике и трансгрессии
Фильм Дэвида Кроненберга «Автокатастрофа» был снят в 1996 году — он основан на одноименном романе Джеймса Г. Балларда, написанном в 1973 году. Главному персонажу романа писатель присвоил свое имя, Джеймс Баллард, и это создает эффект контроверсивности. Между прочим, один из консультантов издательства, опубликовавшего роман Балларда, высказался поначалу весьма симптоматично: «Этому автору требуется психиатрическая помощь. Не публиковать!»
В предисловии к роману «Автокатастрофа» Баллард пишет, что вымысел и реальность уже вполне готовы к тому, чтобы поменяться местами, что мир, в котором мы обитаем, все больше приближается к вымыслу (чему особенно способствуют телевидение и реклама) и что задача писателя поэтому заключается не в том, чтобы создавать вымышленный мир, поскольку вымысел теперь присутствует везде, а в том, чтобы, скорее всего, выдумывать действительность.
Для чего нам необходима действительность? За неимением более сильных аргументов ограничусь лишь констатацией факта: у нас есть своего рода потребность в действительности. «Автокатастрофа» повествует о связях между реальностью, скукой, техникой и трансгрессией. Один из главных персонажей «Автокатастрофы» — Воган, утверждает, что все пророчества «стерты и истрепаны». Именно об этом фильм «Автокатастрофа». Характерная черта многих произведений Балларда заключается в том, что он изображает какую-нибудь черту современности, проецирует ее на будущее время, развивает ее и затем размещает ее обратно в настоящем: «Будущее — более подходящий ключ к настоящему, чем прошлое».
Баллард — прежде всего своего рода диагност, и, как многие диагносты, он, конечно, моралист. В одной из статей, написанной в 1969 году, он утверждал, что нам нужна моральная свобода, чтобы использовать наши собственные психопатологические черты в качестве игры. Возможно, он сильно преувеличивает, утверждая, что наши дети больше всего боятся не гибели на автодорогах, а того, что мы будем интересоваться самыми пикантными параметрами их смерти.
В другой статье, написанной в том же году, он сформулировал свою идею таким образом:
Безусловно, нацистское общество кажется очень похожим на наше — тот же максимум насилия, те же самые алфавиты глупости и беллетризация опыт a.
Это высказывание помогает адекватному восприятию произведения «Автокатастрофа» — романа и фильма.
В одном из интервью, опубликованном в 1995 году, Баллард утверждал:
Люди ни во что не верят. Сейчас не во что верить… Существует некий вакуум» То, к чему так стремились люди, — потребительское общество, кануло в прошлое, как все мечты, которые осуществляются и устаревают, и тогда возникает неотступное чувство пустоты. Поэтому они чего-то ищут, верят в любую крайность, любая самая невероятная бессмыслица лучше, чем ничего…
Я думаю, что мы движемся ко всем видам безумия, я думаю — нет конца бессмыслице, которая лезет изо всех щелей. И есть очень много опасной бессмыслицы. Я мог бы суммировать будущее одним словом — и слово это «скучный». Будущее чревато скукой.
В мире пустоты экстремизм обнаруживает себя как вполне достойная альтернатива скуке. Этот постулат можно перевести на язык современности следующим образом: экстремальные состояния требуют экстремальных мер. Баллард цитирует утверждение Ницше: человек скорее предпочитает ничто, чем переизбыток, потому что человек нуждается в цели. Здесь
уместно вспомнить знаменитое изречение Бьернстьерне Бьернсона: «Мир не самое лучшее из того, что есть, но человек тем не менее к нему стремится».
«Автокатастрофа» — это скучный роман о людях, которые скучают. Мир, который тотально объективирован и лишен свойств, не может быть никаким иным, только скучным. Чтобы преодолеть эту скуку, человек совершает все более экстремальные трансгрессивные действия и следует, таким образом, романтическому образцу поведения, который я описывал ранее.
Мировая премьера фильма «Автокатастрофа» состоялась на кинофестивале в Каннах в 1996 году, и тогда он получил специальный приз жюри с формулировкой «За самобытность, отвагу и смелость». Когда фильм обсуждали, возникало впечатление, что «Автокатастрофа» лишь спекулирует на теме секса и насилия. Фильм и в самом деле состоит в основном из эротических сцен, но все-таки не ограничивается их демонстрацией — подобная точка зрения сильно сузила бы его содержание.
В фильме нет эффектов, на которые обычно рассчитывают в таких случаях — например, сцен со взрывающимися автомобилями или сцен автокатастроф, показанных в замедленном темпе и во всех подробностях. Тем не менее фильм «Автокатастрофа» можно назвать весьма шокирующим, а публика отнюдь не была в восторге от него. Для кассового успеха ему не хватает многих качеств.
Холод и металл доминируют в фильме: холодные и металлические тексты, холодные заглавия на голубоватом фоне, в фильме звучит металлическая музыка Ховарда Шора, которая превосходно иллюстрирует визуальный ряд, и, кстати, в фильме нет ни одной поп-песни. Тот, кто попытается вникнуть в этот фильм, обнаружит, что там есть пространство для рефлексий в свете ценностей, которые мы не можем одобрить, которые мы практически вынуждены отвергнуть.
Тем не менее многим из нас этот фильм явно импонирует. Реакции персонажей чаще всего чужды и неприемлемы для большинства из нас, тем не менее нельзя сказать, что сами герои фильма совершенно нам чужды. Мы и сами вполне могли бы оказаться в тех психопатологических ситуациях, которые возникают в фильме, просто они обозначены в высшей степени обнаженно. Например, если я имею обыкновение смотреть «Формулу-1», то в глубине души я надеюсь увидеть автокатастрофу, потому что иначе все это зрелище не представляло бы никакого интереса для меня. Когда я проезжаю мимо места, где произошло дорожно-транспортное происшествие, я сбавляю скорость в надежде разглядеть поближе и разбитые автомобили, и пострадавших, и прочее. В этом отношении вряд ли я намного отличаюсь от всех остальных. В любом случае в самой сущности автокатастрофы есть нечто экстремально притягательное, и герои фильма в высшей степени наделены, если можно так выразиться, обаянием инстинкта разрушения. И если мы, «нормальные» люди, резко повышаем уровень бдительности в интересах нашей собственной телесной безопасности, когда проезжаем мимо какого-то места происшествия (а действительность шаг за шагом подбирается к нам все ближе), то персонажи фильма сознательно провоцируют автокатастрофы, чтобы приблизиться к реальности, к самим себе и к другим.
Фильм «Автокатастрофа» раздражает тем, что ему не хватает эксплицитной сентиментальности, которая обычно характерна для большинства других фильмов. Увечья и смерть вызывают у героев сексуальные эмоции, а не привычную нам, обычным людям, скорбь. Сексуальные сцены фильма сыграны холодно и технично, герои совокупляются, словно имитируя такт двигателя, и в этих сценах отсутствует какой-либо намек на нежность, которая нам так привычна. Сексуальность обсуждается почти в клинических терминах, когда, например, Кэтрин, в эротической сцене с Джеймсом говорит о «пенисе» Вогана или о «ректуме». Все персонажи используют секс как сферу, в которой они рассчитывают обрести самих себя. И эти наблюдения Кроненберга довольно точны, впрочем, если, мы, опираясь на психоанализ, одобрим доктрину о том, что сексуальность — это ключ к тому, кто мы есть, что она хранит глубочайшие тайны внутри нас самих.
Кроненберг бунтует против современного типа сексуальности. Каждый, кто проезжал мимо искореженного металла и смеси из плоти, крови и моторного масла, может убедиться в том. что Кроненберг — моралист, который критикует цивилизацию с радикалистских позиций.
Я не имею никаких серьезных возражений против подобного морализма, когда этика прекращает функционировать, на ее место заступает морализм или эстетизм. Было бы ошибкой требовать позиции морального отстранения в фильме. Моральные величины все же функционируют, только косвенно. В пространстве фильма нет места для этической позиции, сформулированной Киркегором, но главным образом присутствует эстетическая и, возможно, религиозная позиция.
