— На сегодня прием окончен. Приходите завтра, в шестнадцать-тридцать и деньги приносите в рублях.
— Но тогда я принесу ровно десять тысяч, — предупредил Вадик. — Это, — он отщепил часть от пачки банкнот, — цена вопроса.
— А я не стану заниматься с вами за десять тысяч. Я возьму вдвое за срочность.
— Но вдвое за срочность завтра это все равно втрое меньше, чем я даю сейчас, — на лице парня выразилось мучительное недоумение. — Я нуждаюсь в вашей помощи срочно, понимаете? Мне нужен тьюнер для инцидента на внешней ленте времени.
— Откуда вы знаете эти слова? — Петр Николаевич нахмурился, потом вдруг изменился в лице. — Вот что, козел. Будешь дальше околачиваться — выйду и переломаю ребра. Одного я уже спускал по лестнице. Я тебя предупредил! — и он захлопнул дверь.
Все было просто. В «Церкви Парагмологии» о нем вновь вспомнили и подослали агента проведать, как идут дела. Можно было ожидать бесконечных телефонных звонков.
Это на их жаргоне называлось «жарить быка», по аналогии с готовкой на вертеле очень большого шмота мяса: требуется много времени и терпения, но результат оправдывает затраты. Рядового члена секты сажают на телефон с приказом вновь и вновь звонить по одному и тому же номеру. В результате, адресат не только доводится до бешенства, но и лишается линии связи с окружающим миром. Недели «жарки быка» обычно достаточно, чтобы дезориентировать жертву и сломить ее волю. Особенно силен эффект, когда человек меняет номер телефона, но звонки продолжаются (секта никогда не скупилась на взятки, чтобы вовремя получить нужную информацию). При этом секте «жарка быка» не стоит ровным счетом ничего. Рядовые члены получают нищенские зарплаты, которые тут же тратят на сектантские обучающие курсы. По сути, они выполняют всевозможную грязную работу (от уборки территории до запугивания людей) за еду и надежду на свое светлое духовное будущее. Даже на заре своего существования, в начале девяностых, еще нищий и убогий, Московский Центр Парагмологии мог в течение часа мобилизовать около ста фанатиков. Теперь, когда секта укоренилась, скупила много земли в Подмосковье и получала пожертвования от одураченных предпринимателей в десятки тысяч долларов, она была гораздо опаснее. Об этом следовало всерьез подумать. Те двое, что преследовали Сергея, могли быть агентами секты. Нужно было узнать, не появился ли хвост у Олега и Дмитрия, его особого ученика. Впрочем, — Петр Николаевич радостно хлопнул себя по лбу. — Сергей сам мог быть подставкой секты, очень, надо сказать, профессиональной.
То, что его симптомы сегодня были «по книжке», могло означать только одно: он досконально знаком с «нормальной методой» парагмологии.
Последний вывод очень обрадовал Петра Николаевича. Все вставало на свои места.
Получалось, что он подвергся очень тонкому злому розыгрышу со стороны секты.
Петр Николаевич вернулся на кухню, допил, из горла, остатки текилы и заел черным хлебом. Думая о преследователях из парагмологии, он вспомнил про камеру видеонаблюдения. Он так давно ей не пользовался, что забыл, как стирать пленку, отматывать назад и ставить на запись. Он смутно помнил, что пленка забита под завязку, и именно проблемы со стиранием вынудили его когда-то бросить затею. Съездить на Митинский радиорынок и купить запасные кассеты не доходили руки, да и стоить они должны были, предполагал Петр Николаевич, крайне дорого. Бросив пустую бутылку в мусорное ведро, Петр пошел в прихожую и отодвинул вешалку, за которой была смонтирована панель управления. Он безрезультатно провозился до прихода Дмитрия.
Когда же Дмитрий ушел, Петр Николаевич был так раздосадован случившейся ссорой и чувствовал себя таким разбитым, что не стал возвращаться к видеокамере.
Большой нужды, в конце концов, не было. Вряд ли могло что-то случиться за час утреннего бега, зарядки и посещения магазина. А больше Петр Николаевич толком никуда не ходил.
Он еще не знал, что утреннему бегу и зарядке случиться не суждено.
В детстве, до старшей школы, Сергей не сталкивался с семейными трагедиями или травлей в школе.
Лето он проводил в пионерлагерях (которые довелось застать), потом на даче. Любил гулять и купаться, не засиживался в четырех стенах. В школе расстраивался из-за несправедливых оценок, иногда дрался и прогуливал занятия. В школьном туалете в разные годы: рассматривал с приятелями эротические карты, избил вместе со всеми одного зазнайку, попробовал, по наущению старших, сигареты и был пойман завучем. По указке родителей терпеливо занимался плаванием. Короче, все шло к тому, чтобы он стал нормальным и здоровым членом социума, без каких-либо странностей.
Летом, когда ему было четырнадцать, он случайно попал на тусовку старших, и там была пьяная девушка, которую пустили по кругу. Его, последним, тоже подпустили к телу. Девушка улыбнулась ему и сказала: «Ой, маленький пришел». Впрочем, слова были невнятны, и он, кажется, додумал их спустя годы.
Потеряв девственность в четырнадцать, он не придал этому большого значения. Остаток лета его мысли были прикованы к милой соседке, на год младше его, и ее обнаженным пробежкам от бани к дому.
В школе, однако, на его историю про секс отреагировали бурно. Вначале его обвинили во вранье. Но его невозмутимость и обстоятельность в передаче подробностей убедили всех в истинности истории.
Для него стало открытием то, насколько ему завидуют друзья. Он стал всерьез рассматривать случившееся как свое огромное достижение. Но, как известно, нельзя останавливаться на достигнутом. Требовалось закрепить успех.
Однако сделать это было непросто. Во-первых, одноклассницы стали воспринимать его по-особенному, как нечто интересное, но опасное. Его знаки внимания воспринимались серьезнее и болезненнее, чем таковые со стороны других. Например, безобидный шлепок по попе в его исполнении был непристойным. Во-вторых, на него давил «груз успеха». Ведь если он начнет ухаживать за одноклассницей, и у них этого не будет, то он попадет впросак. Про него станут говорить, что он всегда врал и вообще задрот. Поэтому он принял важный вид и старался девочек не замечать. Тем временем, за год, сексуальная тяга усилилась вдвойне, поскольку физиология была сдобрена спецификой переживаний. Это привело к тому, что в очередное лето он решил добиться этого любой ценой. Самым лучшим вариантом он считал соседку; откликались вожделения прошлого лета, когда он видел ее обнаженной в бинокль. Но она не поддалась, а вот ее двенадцатилетняя подруга согласилась за две коробки «марсов», заручившись обещанием, что об этом никто не узнает. Они уединились в еловом лесу в километре от дачи. Она была тощая, у нее совсем не было груди и волос на лобке. Когда он попытался войти, у него не получилось. Все было совсем не так, как с той пьяной девушкой год назад. Как будто там вообще не было никакого отверстия. Он стал щупать пальцами, нашел, попытался раздвинуть и войти, но она вдруг завертелась под ним и закричала, что передумала. Он испугался за две коробки марсов (они стоили почти всех его сбережений), а еще больше за то, что отказ превратит его в неудачника, вот так возьмет и превратит, в ту же секунду. Он стал упрашивать ее, чтобы они «как будто сделали это», раз она боится по-настоящему. Он будет держать свой там, а она будет трогать его руками. Она согласилась, но у нее не получалось правильно трогать. В результате он подрочил, лежа на ней и щупая одной рукой ее тощий зад. Вместе с оргазмом пришел страх разоблачения. Ему казалось тогда, что ему грозит тюрьма.
Одевшись, девочка сразу потребовала вознаграждение. Он вытащил обещанные коробки из рюкзака, и она стала жадно запихивать шоколадки во все карманы, они не вмещались, вываливались, и она заплакала. «Вот, возьми, положи сюда, — Сергей снял футболку. — Только никому не рассказывай» — «И ты никому не рассказывай», — ответила она, складывая шоколадки в футболку. Закончив, она завязала узел и, взвалив ношу на плечо, пошла домой. Он какое-то время глупо шел рядом с ней. «Только не иди за мной и… вообще не подходи больше ко мне», — закричала она. Он сказал «Хорошо» и пошел вглубь леса. Он бродил до вечера, а придя домой и запершись в комнате, расплакался.
Никому он не нравится и не нужен, с ним они готовы на секс только за вознаграждение, и то мелкие. К тому же ничего толком не было, он просто потерял все свои карманные деньги. Со следующего дня страх, что все раскроется, стал невыносим. Он проклинал себя, что отдал ей футболку. Не выдержав страха, он уехал с дачи и провел больше половины лета в душной Москве, страдая от скуки.
Наступил десятый класс, ему исполнилось шестнадцать, и вскоре он заметил, что находится уже в аутсайдерах. Другие гуляют с девочками, целуются с ними у всех на глазах, а он робеет. Он стал пить пиво и курить, хамить учителям и ссать в подъездах, обзавелся двумя дворовыми дружками, на пару лет его младше, которых водил за свой счет в бильярд, поил пивом, кормил чипсами и бил, то одного, то другого. Когда кто-то из них пытался бунтовать, достаточно было напомнить о долге, чтобы сбить всю спесь.
