Легко ей говорить: закройте! Возбудил дело — как его закроешь? Тебе так закроют…
— Ладно, станем думать. Но спутницу твою я все-таки допрошу. Как ее… Савочкина, что ли? Проходи, милая.
Подружка была вальяжная, крашеная блондинка в дубленке, дорогой шапке. Ну конечно — торговый работник… Она лениво оперлась на косяк, чуть выпятив бедро — даже под одеждой угадывалось, сколь богата она телом. Носов засопел — Савочкина улыбнулась и села, не ожидая приглашения.
— Ну что… данные ваши давайте запишем.
— Давайте запишем. Дальше что будет?
— Дальше… дальше дадите показания по существу дела.
— С чего вы взяли, что я вам что-то показывать буду?
— Почему бы нет? Обязательно будете.
— Ну, если вы меня хорошо попросите, я вам, может быть, и действительно чего-нибудь покажу. Но совсем не то, о чем вы сейчас думаете.
— Перестаньте! — задохнулся Носов. — Вы… чего это тут?!
Савочкина засмеялась, подбоченилась и вынула сигарету.
— Аня! — крикнула она в коридор, приоткрыв дверь. — Иди сюда! И растолкуй еще раз товарищу, что от него требуется.
— Закройте, закройте дело… — заныла опять Коскова. — Ой, пожалуйста, Михаил Егорыч. Уж мы так переживаем! Всю ночь вот с Людой просидели… разговаривали…
За такими разговорами они всю ночь, видно, поклонялись Бахусу — утратившие четкость черт физиономии, припухшие глаза, запах перегара.
— Все, все в ваших руках… — смеялась Савочкина, грозила пальчиком.
— Надо было раньше думать, — угрюмо сказал Михаил. — Ладно, давайте кончать это дело. Я должен Савочкину допросить.
— Вам же ясно сказано, — отозвалась та вдруг сварливо и раздраженно: — Ничего не знаю. И ничего не услышите.
— Зна-аешь… ска-ажешь… — Носов почувствовал, как начинают дрожать пальцы: накатывал припадок бешенства. — Сейчас ты дашь мне подписку, что предупреждена об уголовной ответственности за заведомо ложные показания и за отказ от дачи показаний…
— Не дам я никаких подписок, и не думайте!
— Не дашь — еще лучше… Я позову тогда двух понятых и в их присутствии зафиксирую, что ты отказываешься давать показания. Отправлю тот протокол в прокуратуру, возбудив дело — и пускай разбираются, это их подследственность. Покатишь, милая, по Владимирке…
Наступило молчание. Только слышны были шаги и голоса в коридоре. Наконец Коскова коротко и горестно выдохнула:
— Это… кажись, все… А мы-то с тобой, Людка, сидели, кумекали…
— Ничего. Еще покумекаем. Мы им Тольку просто так не отдадим.
— Да! — убежденно сказала Коскова. — Он ведь не виноват. Это я виновата. Во всем.
— В чем именно?
— Ну, во всем вообще. Я ведь гуляла от него, совсем совесть потеряла в последнее время…
— Замолчи-и… — протянула Людка.
— Сама замолчи! Правильно он меня бил.
— Вы ее не слушайте, товарищ следователь. Она сейчас так говорит, выйдет — по-другому скажет. У нее ведь сто пятниц на неделе.
Еле уже сдерживая себя, Носов пробормотал:
— Ступайте отсюда обе, прощелыги… Чтобы я вас… я вас…
Потерпевшая, всхлипнув, толкнулась в дверь и выскочила в коридор. А Людка встала и усмехнулась, сыто и красиво:
— Работа у вас, Михаил Егорыч… Вы кто по званию будете? Такой симпатичный и такой нервный… Хотите, полечу? Я средство знаю. Нет, ей-богу! Давайте договоримся: или я сюда подъеду, или вы мне на работу позвоните. Спокойный сразу станете, ласковый, ровно телок. Я это умею. Ну-у?..
Она сделала шаг к столу, и приближение этого сильного, обольстительного, уверенного в себе животного подействовало на следователя гипнотически: он глядел на нее, не отрываясь, и желание пробуждалось в нем. Савочкина протянула ладонь к его голове — он резко отклонился. Продавщица, звонко хохотнув и качая бедрами, покинула кабинет.
Когда туда зашел отсутствовавший какое-то время Фаткуллин — то сказал, вглядевшись:
— Ты чего закоченел-то, Миш? Сидишь, белый весь. Замучили бабы, а? Х-хе-е…
Вот ведь Людка, с-сучка… Со слов Балина он представлял ее совсем не такой. Тот ненавидел ее всей душой, звал не иначе как коммунистка. Она и вправду недавно вступила в партию.
— Пришла к нам с партсобрания, — рассказывал Балин, — приперла литр водки и давай с моей на радостях понужать. Нажрались, встали на полу на четвереньки и ну бодаться. И мекают. Словно козы…
Он вспомнил соблазнительный изгиб бедра, помотал головой. Что за чепуха лезет в башку!
— Скоро адмиральский час, — заметил Фаридыч. — Опохмеляться пора придет. Ты как, готов?
— Черт знает… засекут же.
— А мы в кафе, к Надюшке, пойдем. Она, кстати, знает, ждет. И не надо дрейфить. Сегодня ведь праздник, наш день. Ты дела-то кончил? А то давай вонзим по махонькой! — он кивнул на сейф, куда поставил Фудзиямову бутылку.
— Нет, погодь маленько…
Надо все-таки потолковать с Бормотовым о балинском деле. Это ведь не шутка — отказываются от показаний и потерпевшая, и главный свидетель. И что ты ни говори им сейчас, как ни угрожай — в суде-то дело может прогореть. Вот будет скандал! Может, прекратить его, пока не поздно?
В майорском кабинете ерзал на стуле красный, взъерошенный Борька, а Бормотов стоял перед ним и втолковывал:
— Тут и дел-то всего — чепуха, самая малость. Ты только составь и отпечатай текст, как бы от комиссии райисполкома — что она ходатайствует о признании квартиры Мошонкиной притоном. Рапорты участкового тебе будут, с соответствующими датами и резолюциями. Будут жалобы соседей, этим тоже занимаются… Потом сочинишь решение: мол, исполком районного Совета депутатов трудящихся, рассмотрев ходатайство… и так далее. У тебя высшее образование, чему тебя учить? И сходишь в исполком, они поставят печати, договоренность есть.
— Какое время будет на исполкомовской бумаге?
— Какое сам захочешь. Но не позже, учти, даты возбуждения дела. Лучше подстраховаться, пусть будет пораньше: мол, у нее было время одуматься. Внизу надо приписать: «С решением ознакомлена» — и расписаться за Мошонкину. У тебя в деле образцов ее подписи навалом, потренируешься и сделаешь.
— А если она на суде упрется: не моя подпись, и все!?
— Да кто ей поверит! — Бормотов презрительно фыркнул. — А по второму пункту сделай так: передопроси ее и свидетелей, ее собутыльников. Не платили ли? Не делали ли подарков? Ну, и… сам понимаешь.
— Всякий допрос есть следственное действие. В таком случае надо дело возобновлять, продлять срок по нему…
— Ни в коем случае! Что ты! Кто нам продлит срок по делу с оправдательным приговором! И — разве я сказал: «допросить»? Извиняюсь! Надо просто переписать старые протоколы в соответствии с новыми требованиями, заменить одни листы другими — только и дел! Заделать подписи… Давали, мол, деньги, тащили подарки, жратву, вино…
— Денег и подарков ей никто не таскал, это все туфта. Не такой к ней ходил народ. А вино, жратва… это не тянет на корыстный мотив.
— Еще как тянет! Ты делаешь мне услугу — к примеру, сдаешь комнату на ночь, — я ставлю тебе бутылку. Кормлю. Разве это не плата? Ты не волнуйся, на этот счет переговорено с кем надо. Твое дело все правильно оформить, перепредъявить обвинение и написать новое обвинительное заключение. Времени нам хватит.
— Нет, не стану я этого делать, — замотал головой Борька. — Не по совести, и не по закону. Переписывать протоколы, подделывать подписи, собирать задним числом документы… это же фальсификация, самая натуральная!
— Подумаешь, фальсификация! — осклабился начальник отделения. — Все это, друг мой, высокие слова. Люди делают так испокон веков. И ничего — мир не перевернулся. Так что перестань выступать, иди и делай, что велят.
— Подведем черту! — Фудзияма встал, поднял палец. — Вы принуждаете меня к фальсификации материалов уголовного дела с целью добиться осуждения невиновного человека и завладения его жилплощадью. Этому есть свидетель. Миша, ты ведь подтвердишь разговор? — обратился он к Носову.
«Вот так влип!» — похолодел тот.
— Нет, ну ты подтвердишь, подтвердишь? — Борька уцепился за его рукав, потянул к себе.
— А ну пош-шел вон отсюда! — загремел вдруг майор.
Вайсбурд сделал строевую стойку, весело усмехнулся, и — «Есть, товарищ майор!» — покинул кабинет.
— Чего у тебя? — устало спросил Бормотов.
Михаил рассказал ему о визите Косковой с ее подружкой.
— Так… и что теперь?
— Ну, отказываются же… как бы дело не полетело начисто, Петр Сергеич? Может, прекратить его, покуда не поздно?
— Дай-ка его сюда… — начальник перелистал папку, нашел листок с указаниями, — он писал в них то, что считал наиболее важным. Ткнул в строку: — Читай, что здесь написано.
«Мерой пресечения в отношении Балина избрать — содержание под стражей».
