— Что тебе было велено? А ты что сделал? Ты почему его отпустил? Вот теперь и аукается. Крепкое было ведь дело, крепкое! Нет, взял, разрушил все… Вместе живут — как они не договорятся, конечно! Нет, друг мой, ты у меня так просто не отделаешься: пусть идет в суд, и никаких больше хренов! Обнаглели, в самом-то деле! Тот на дежурстве нажрался, тот не слушается, преступников отпускает, этот хамит в глаза… Как хочешь, а готовь дело в суд. Прекращать его я не дам.
— Ну я же не могу арестовать сейчас Балина, если сам отпустил его на подписку.
— Это твои заботы. Я же сказал — поступай, как знаешь, но чтобы все ушло в суд.
— А если его оправдают?
— Пускай оправдают! — взорвался снова Бормотов. — Может, вы тогда хоть опомнитесь немного, уважать меня станете, халатничать прекратите!
Носов ушел с тяжелою душой: в недобрую минуту попал он к майору!
В кабинете царили оживление и ликование: Фудзияма рассказывал Фаткуллину и живо прилетевшему на жареное Хозяшеву о том, какую их начальник затеял аферу и как он его на этом лихо подсек.
— На-раз! — кричал он. — На-раз уделал! Вон, Мишка видел. Миша, скажи, а? Здорово я его? Скажи, а?
— Да уделал, уделал, успокойся… Только мне вот непонятно, с чего ты так яро за это дело уцепился? Ведь Зинка с ее квартирой — целый преступный очаг, одних судимых у нее сколько бывает! Давно пора прикрыть этот вертеп…
— Не в этом, не в этом дело, — важно сказал Фаткуллин. — Главное — закон, разве ты не понимаешь? Его нарушать нельзя, нельзя.
— Да, да! — охотно поддержал его капитан. — Нельзя, нельзя! И Рыжего нашего давно пора… мешалкой по одному месту. Хватит ему здесь царствовать.
— Закон! — буркнул Носов. — Сами-то, можно подумать, мало его нарушаете…
Фаридыч внимательно поглядел на него и сказал:
— Ты кончай, Михаил, ерундой не занимайся… Тут, кстати, пока тебя не было, тебя поздравлять приходили. Коньяк оставили.
— Ты взял, конечно?
— А конечно! Человек от чистой души! И нам пригодится, верно?
— Бог с тобой… — вздохнул Михаил. — Кто хоть был-то?
— Да этот парень… таксисты которого ограбили.
Ясно. Потерпевший по делу Давлетшина. Парень поддал с получки, взял такси и поехал домой, в пригородный поселок. Его развезло в машине; когда шофер Мусихин спросил адрес, он очнулся: «Вези, шеф, плачу по любому счету», — и вытащил пачку купюр, всего двести двадцать шесть рублей — он работал на КРАЗе-самосвале. Тут же машина остановилась, сидящий рядом с шофером тип вытащил пассажира, ударом кулака свалил на дорогу и выхватил деньги. Но потерпевший успел запомнить номер. Грабителем оказался Давлетшин, он раньше был сменщиком Мусихина, теперь учился заочно в торговом техникуме и товароведствовал в универмаге. Преступление считалось очевидным, доказанным, и Носов арестовал его. Положим, благодарность со стороны потерпевшего и может быть, Михаил действительно много поработал по этому делу — но зачем таскать бутылки по праздникам? Он-то бы отбился, пожалуй — вот Фаридыч зачем их принимает?
Честная компания вовсю уже глотала водку; налили и Носову. Он выпил. Пропади все пропадом! Будем веселиться, пока молоды. Не каждый день бывают праздники.
Зазвякал телефон, Носов взял трубку.
— Алло, да?..
— Мне бы следователя Михаила Егоровича Носова, — сказал вкрадчивый голос.
— Я слушаю вас.
— О, какая у вас строгая дикция. Сразу видно, что человек при серьезной должности, выполняет важные государственные функции, связанные с судьбами людей.
Михаил терпеть не мог таких пустопорожних разговоров, — вдобавок бутылка манила, и товарищи делали нетерпеливые жесты. И он крикнул раздраженно:
— Что вы хотели?!
— С вами разговаривает секретарь парткома университета, доцент Кириллин… Не помните такого?
Еще бы не помнить… За пять лет учебы можно было усвоить четко: если где-нибудь очередная чистка или проработка — этот тип обязательно там трется, а чаще — ходит в организаторах. Работал он на филфаке, на кафедре русского языка. Но на ответственные посты в выборные органы его в те годы как-то избегали выбирать — боялись, видать, его прыткости, ретивости, вспоминали только в решающие моменты, когда возникала нужда в новой комиссии по проработке оппортунирующих, ревизующих или уклоняющихся. С ним шутки были плохи! Когда Носов учился на третьем курсе, Кириллин с единомышленниками обрушился на кафедру русской литературы родного факультета, шум был ужасный, все потонуло в ворохе разоблачений, обвинений и оправданий, заведующую кафедрой чуть не выгнали, дали строгача с занесением, сняли с должности за выявленную антисоветчину. Главных пунктов у комиссии было два: первый — низкий, не дотягивающий до общеустановленного процент цитирования в курсовых, дипломных работах, научных статьях, классиков марксизма-ленинизма, выдающихся партийных деятелей и руководителей, а также основополагающих директивных постановлений; второй — организация спецсеминара по изучению творчества писателя-эмигранта, не стоящего на четких идейных коммунистических позициях, идеологически чуждого классовой советской литературе, некоего Ивана Бунина. Когда это донеслось до студента-юриста Миши Носова, он не хотел сначала даже верить — однако все было опубликовано в университетской газете, вышло решение парткома — пришлось убедиться, что все на самом деле, все правда, гольная правда, ничего, кроме правды. Он долго еще удивлялся: это что же, ребята, такое творится?! Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе: средневековье дремучее, сорок восьмой год или семидесятый? У Бунина вышло уже два собрания сочинений, последнее — совсем недавно! Но не Кириллина же было убеждать, что это великий писатель, гордость русского народа. Скажешь ему такое — и тут же сам попадешь в антисоветчики.
— Да-да, помню, разумеется… — Носов поднял руку, унимая расходившихся сослуживцев. — Чему обязан звонком? Вроде у меня нет сейчас никаких дел по университету. Если по студентке-воровке с геологического — так я его давно сдал, ее уж осудили, дали три года химии. А что еще — не знаю, право…
— Ну запамятовали, запамятовали, бывает… У вас ведь лежит материал по нашей Татьяне Федоровне.
— Какой Татьяне Федоровне? Клюевой, что ли?
— Именно.
Тьфу ты!.. Вона чего. Две пухлых папки с описаниями помыслов и деяний сумасшедшей кандидатки наук, славного бойца идеологического фронта действительно вот уже неделю как перекочевали к нему из сейфа Бормотова. Начальник сбивчиво объяснял, виновато моргая: «Ты, Михаил, все-таки ближе нас всех к этой публике, недавно кончал, да еще дневное, многих знаешь, тебя там, как выяснилось, тоже помнят — действуй, давай!.». Носов пытался выведать — кто это его там помнит, знает, что за намеки — и майор раскололся: звонили из райкома, секретарь по идеологии и пропаганде, очень интересовалась ходом проверки и рекомендовала отдать материал на рассмотрение товарищу помоложе, желательно окончившему дневное отделение университета — ему, мол, проведшему пять лет в стенах данного вуза, легче будет вникнуть в ситуацию, найти нужный язык с людьми… «В общем, я понял, что она имеет в виду конкретно тебя». — «Зачем?» — «Спроси чего-нибудь полегче. Короче, бери и не рыпайся».
Пришлось взять. И вот — звонок. Да главное — от кого, вот чудеса!..
— Да-да, конечно… Но это ведь просто недоразумение, что я ею занимаюсь.
— Почему же, позвольте спросить?
— Потому что я следователь, понимаете? Лицо, занимающееся расследованием преступлений. А в материалах по Клюевой я не нахожу ни одного признака уголовно наказуемого деяния.
— Вы извините… это ваша терминология… я в ней совсем не разбираюсь, я ведь специалист в другой области… но, поскольку это в вашей компетенции…
— Поскольку это уж оказалось в моей компетенции, скажу вам так: я намерен в ближайшее же время вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Не прибегая к особенным проверкам. Что там проверять, скажите на милость? Копию его я выдам на руки самой Клюевой. Пусть делает с ней, что хочет. Если и вы тоже хотите ее получить — сделайте официальный запрос, мы вышлем.
— То есть вы хотите сказать — дело будет закрыто? Насовсем?
— А что вы хотите — мы настаивали на проведении психиатрической экспертизы, — нам отказали по неведомым причинам. Несмотря на то, что признаки психического расстройства налицо. Значит, буду ссылаться на вздорность и абсурд всех ее заявлений.
— Нам бы хотелось вместе с вами подработать формулировочки вашего документа…
— Че-го? — удивился Носов. — Нет уж, в эти дела вы, пожалуйста, не вмешивайтесь. Все бумаги, выходящие за моей подписью, буду формулировать только я сам, и никто больше.
— Какой вы… Не хотите оказать уважение родному вузу, пойти навстречу учителям…
