— Сначала вам придется сбросить немного веса, если это возможно.
— Задача трудная, — усмехнулся он. — Но я готов взглянуть в лицо демону соблазнов.
Госпожа Сампрас стиснула ручку ссуженного ей саквояжа — так, что костяшки кистей побелели, точно от гнева. Отрывисто дыша, она, прежде чем ответить, сосчитала до десяти, а может, и до двенадцати.
— Какой из ваших демонов глядит вам в лицо, мне безразлично. Вам нужно избавиться от некоторого количества жира, тогда у вас будет больше шансов поправиться после операции.
Диктатор оглядел Галу, пытаясь прикинуть сквозь пальто ее вес.
— У вас, как у женщины, конечно, должна иметься излюбленная диета?
Гала сморщилась, белая, как полотно, как электрический шнур.
— Страх за тех, кого любишь, избавляет от аппетита. Если вам этот страх недоступен, попросите, чтобы вас изнасиловали.
Жуткое молчание наполнило кабинет подобно метану, со страшной скоростью пожирающему каждый кубик воздуха. Госпожа Сампрас переступила черту; она это знала, и диктатор знал это, и госпожа Сампрас знала, что он это знает, и так далее.
Глупый и безрассудный выпад ее, нарушил хрупкое, деликатное равновесие. Галу Сампрас замутило от сожалений, как если б она в мгновенной истерике отсекла жизненно важный орган, которого и касаться-то не полагалось ни в коем случае. Теперь диктатор мог, и как еще мог, отдать ее на пытку, расстрелять, а сам — умереть под ножом хирурга менее искусного, а то и просто махнуть рукой на лечение, удовольствовавшись местью.
С минуту оба перебирали в уме возможные разновидности смерти. Видение благостного будущего, в котором диктатор проживал ветхозаветные сроки, а госпожа Сампрас с семейством вкушала летний покой, покачивалось между ними, как замок, сложенный ребенком из кубиков, готовый обвалиться при одном неловком движении.
И наконец, диктатор открыл рот:
— Госпожа Сампрас. Я человек разумный. Я знаю, что страх за тех, кого любишь, это вовсе не то, что случается с ними. Положение их может быть лучше того, какого вы опасаетесь, а может быть хуже — намного хуже.
Госпожа Сампрас ответила без промедления:
— Вы правы, господин президент, не сомневаюсь. Но как бы мы ни тяготели к разумному, тревога всегда побеждает нас. Ну, во всяком случае, она побеждает меня. Иногда я так тревожусь за мужа и детей, что лишаюсь не только аппетита. — И она протянула перед собой руки, показывая, как они дрожат. — Для хирурга это очень плохо.
Диктатор взирал на нее с жалостью и недоверием.
— Вы устали, — сказал он. — Мои люди отведут вас в ваши покои. Вы отдохнете, а после мы поговорим еще раз.
С этими словами он нажал открывавшую двери кнопку. Молодой солдат нервно заглянул в кабинет и, быстро пересчитав присутствовавших по головам, убедился, что и президент, и хирург еще живы, пока что.
Диктатор не думал, что снова увидит госпожу Сампрас раньше завтрашнего дня. Несмотря на засевший в нем рак, диктатор был уверен, что он не из тех слабаков, которые способны загнуться всего за неделю — он полагал, что у него в запасе не меньше полугода. Статистика, всякие там средние показатели — этого он ничего не понимал, однако ему нередко удавалось добиваться того, что знатоки считали решительно невозможным, и потому он не сомневался, что сделает это снова.
Чтобы запастись терпением, диктатор посетил те помещения дворца, в которые стекалась информация — и обрадовался, обнаружив, что сбор ее идет полным ходом, и попросил сборщиков информации чувствовать себя непринужденно, не обинуясь его присутствием. Так прошел час и настало время приема пищи.
Совсем уж под вечер диктатор с удивлением услышал, что госпожа Сампрас готова к новой встрече с ним. По ее уверениям, она очень хорошо отдохнула, а чем раньше начнется подготовка к операции, тем лучше.
В золотом предвечернем свете госпожа Сампрас выглядела немного иначе. Она переоделась, помылась, уложила волосы. Пальто на ней не было, и выглядела она женщиной до мозга костей.
— Разумеется, вы понимаете, — сказала она, — что любая хирургическая операция сопряжена с серьезным риском.
— Разумеется, — ответил диктатор. — И для хирурга не в меньшей мере, чем для пациента.
— Я все-таки полагаю, что пациент рискует сильнее, — сказала госпожа Сампрас.
— О нет, я уверен — риск тут равный, — стоял на своем диктатор. — Смерть ведь затрагивает не одного человека, его или ее, но и супругов, детей… Она порождает… как это называется? — ударную волну.
Госпожа Сампрас устала стоять. И присела на угол письменного стола, уложив одну ногу поверх другой.
— Какая у вас группа крови? — холодно поинтересовалась она.
— Группа крови?
— Ну да, первая, вторая, третья, нулевая…
— Как сложно, — улыбнулся диктатор. — Группа у меня мужская.
— Тем не менее, мне нужно знать ее клинический тип.
Диктатор пожал плечами и развел в стороны руки, ладонями к ней. Такого рода знания — роскошь, чрезмерно изысканная для тех, кто думает лишь об одном — о здоровье нации.
Госпожа Сампрас открыла саквояж, извлекла из него разовый шприц.
— Мне придется взять у вас кровь на анализ, — сказала она.
Он попытался засучить рукав кителя, но рукав оказался слишком тесным. И потому диктатор снял китель и аккуратно повесил его на спинку кресла. После чего закатал рукав рубашки. Госпожа Сампрас заметила, что, при всей нарочитой неспешности его движений, дышит он тяжело, губы у него побледнели и полиловели, а нос покраснел.
Снова усевшись, диктатор вытянул в ее сторону, уложив на столешницу, голое предплечье. Госпожа Сампрас провела по нему холодными, сухими пальцами, проверяя упругость крапчатой кожи диктатора, потом стянула предплечье кожаным жгутом, чтобы набухла нужная вена.
— Руки у вас, точно бархат, — сказал диктатор. — И пальцы красивые.
Госпожа Сампрас сняла с иглы шприца пластиковый колпачок.
— Будет немного больно, — сказала она.
К следующему утру кровь диктатора была проанализирована, а результаты анализа — представлены госпоже Сампрас. С такой быстротой и распорядительностью она за все время своей работы государственным хирургом ни разу не сталкивалась. Что же, либо с тех пор, как ее изъяли из жизни, страна обновилась, либо ради великого вождя здесь были готовы перевернуть и небо, и землю.
— У вас третья группа, — сообщила она диктатору.
— Это редкая кровь?
— Распространенная, очень распространенная, — уверила она старика.
— Хорошо, — диктатор разулыбался. — Значит, запаса ее в госпитале хватит с избытком, не так ли?
— В нашей стране, — ответила госпожа Сампрас, — любой крови хватает с избытком.
Она не стала смотреть на него, чтобы понять, как отнесся он к этим словам. Вместо того она смотрела на стоявшую посреди стола вазу с цветами, присутствие которой госпожу Сампрас неприятно поразило. Видимо, диктатор заметил вчера, как подействовала на нее аскетичность кабинета. И решил сегодня эту аскетичность смягчить. Ради нее.
Ваза была синевато-радужная, словно ее окунули перед обжигом в туалетный дезинфектант. Из горлышка торчали красные, белые и розовые гвоздики. Впечатление они производили тревожное, мертвенное. Настоящие ли? — погадала госпожа Сампрас.
— Вы думаете о том, настоящие ли они, — заметил диктатор.
— Да, — сказала она.
— Разумеется, настоящие, — проурчал он. — Потрогайте их.
— Я вам верю, господин президент, — произнесла, не стронувшись с места, госпожа Сампрас.
— Потрогайте.
Госпожа Сампрас колебалась, ее словно сковал паралич отвращения. Не висит ли сейчас на волоске все будущее? — гадала она. Будущее мужа и детей. В лагере ей доводилось падать так низко, что она лизала сапоги своих мучителей, и это было еще не самое худшее. И вот сейчас она не могла заставить себя прикоснуться к цветам.
— Они очень украшают помещение, вам не кажется? — сказал диктатор, словно бросая ей новый вызов.
— Да, — согласилась госпожа Сампрас. — Жаль, что ради этого их приходится срезать, не так ли?
Старик наполовину прикрыл глаза, словно устав от людей, не способных освоиться с реальностью.
— Там таких еще много, — заверил он госпожу Сампрос. — Там, откуда взяты эти..
И он вдруг склонился над столом и протянул ей конверт.
Вглядываясь в фотографии своей семьи, Гала изо всех сил старалась оставаться спокойной. Она дышала глубоко и размеренно, несколько раз сморгнула. Руки ее, снова и снова перебиравшие снимки, не дрожали.
Наконец, она произнесла:
— Фотографии моих детей очень хороши. Такие четкие. Видно, что их снимали совсем недавно.
Диктатор откинулся в кресле, и оно удовлетворенно крякнуло.
— Как быстро они растут, правда? — сказал диктатор.
