— A-а, теперь, когда ты знаешь, кто я, ты от меня отворачиваешься? Почему, Эмануэл?
Лицо Жануарии, до того момента спокойное и благостное, как у святой, затвердело и покрылось глубокими морщинами, обезобразившими заострившиеся черты. Это был не человек, а чудовище. Я почувствовал прикосновение ее рук. Но вместо удовольствия ощутил боль. Она дотянулась до моей шеи, и я стал задыхаться, а затем скатился с дивана или кровати на ледяной монастырский пол.
Воспользовавшись тем, что мое тело осталось неподвижным и беззащитным, она подошла вплотную и нанесла сокрушительный удар ногой по моим гениталиям. Их ошметки разлетелись вокруг, раздавленные ее тяжелыми черными ботинками, каблуки которых, кажется, были сделаны из свинца и поэтому не издавали звуков и были холодными. Подняв глаза, я заметил, что ноги Жануарии уже не такие нежные, как в ту памятную ночь в большом доме на фазенде. Это были ноги тюремщика, явившегося, чтобы отвешивать удары и раздавать пинки по всякому поводу и без повода. Фигура была устрашающей. Я весь съежился и громко, в крик, заплакал, как ребенок, выпоротый впервые в жизни.
Открыв глаза, чудом уцелевшие внутри пластикового пакета, который должен был защищать лицо от прямых солнечных лучей, я увидел как площадь Пелуринью несколько раз перевернулась. Но не успев сообразить, сон это или нет, получил страшный удар в плечо. И тем не менее, он был значительно более легким, чем полученный во сне, от которого еще звенело в голове. Поэтому я вскочил на ноги и приготовился уклониться от следующего. Сначала я не полностью отдавал себе отчет в том, что произошло. Воспоминания были довольно смутными, но оглядевшись и услышав несколько крепких слов, громких, бессвязных и наглых, понял, что меня задержали в большом портале перед входом в церковь, и тут же чуть было не упал в обморок: толстый священник из моего сна стоял рядом из плоти и крови, перебирая свои ключи. Я снова перевел взгляд на площадь Пелуринью. Солнечные лучи возвещали наступление утра.
Я не спал. Справа от священника стоял крепкий старичок, невысокого роста, широкоплечий, одетый в белый пиджак. В руках у него была коричневая шляпа. Глядя на меня, он смеялся. По другую сторону находился хозяин бара — тот самый, который накануне вечером обслуживал банкет и не разрешил мне воспользоваться туалетом. Я был настолько ошеломлен, что не слышал его слов, но по жестам понял, что они оскорбительны. Должно быть, он уже успел наговорить обо мне много всяких небылиц.
Поскольку все происходило в действительности, еще не вполне освободившись от страха, я пошире расставил ноги и ждал, кто же мне все-таки скажет, что, собственно, случилось. Возможно, они никогда не видели бездомного, нашедшего себе пристанище на лестнице или спящего под дверью? И, в самом деле, толстый священник начал что-то объяснять. У него был тот же тембр голоса, что и в моем сне. Только говорил он, как бы слегка улыбаясь. Слова были о том, что нельзя в храме Господа вести себя недостойно… Дальше я перестал понимать смысл говорившегося. Был больше не в состоянии воспринимать реальность, казавшуюся сном, или, наоборот, сон, оборачивающийся явью.
Наклонившись, я поднял пакет и начал собирать вещи, когда вмешался хозяин бара, настроенный более агрессивно, чем священник:
— Как же это получается, что ты так не уважаешь Дом Божий? А, креол? Вчера, падре, он сделал кучу напротив моего бара, наплевав на всякие приличия. Теперь не хватает только, чтобы он оскорбил таким же образом Господа нашего. Этот креол заслуживает хорошего урока. Сегодня ни за что нельзя верить этим оборванцам. Не зря говорят, что негра нельзя пускать в церковь дальше порога.
Человек, до сих пор слушавший молча, приказал мне следовать за ним в комиссариат. Испугавшись-, я спросил его, в чем моя вина. Он ограничился тем, что сказал: «Идем отсюда, парень, для тебя так будет лучше». Поскольку я продолжал стоять между ними, старик тронул меня за плечо и показал, куда идти — в сторону узкой улицы, извивавшейся по краю обрыва.
Сделав несколько шагов в сопровождении старика, по-видимому, полицейского, я оглянулся и увидел то место, где провел ночь. Рядом с порталом стояли два человека. Хозяин бара, жестикулируя, показывал толстому священнику на центр площади, где вчера я справил свою физиологическую нужду. При этом, наверняка, он ни словом не обмолвился о том, что не пустил меня в туалет при баре, куда я шел, доведенный до отчаяния.
Прежде чем мы добрались до комиссариата, старый полицейский приказал мне остановиться и, оглянувшись по сторонам, скомандовал, чтобы я немедленно исчез:
— Исчезни! И, пожалуйста, не вздумай еще раз нагадить перед монастырем Носса-Сеньора-ду-Карму. Давай! Исчезни с глаз моих!
И я не стал долго раздумывать.
Ветер был несильным. Однако когда грузовик, проносясь мимо, выталкивал перед собой громадную воздушную волну, оставляя позади дыру, обладавшую эффектом вихреобразной воронки, чтобы не улететь в нее, приходилось как можно крепче ставить ноги, как бы вколачивая их в землю. Вряд ли это было разумно, так как все вокруг приходило в движение, я с трудом сопротивлялся неожиданным перемещениям воздушных масс, поднимавших к тому же столбы пыли. Проще было отойти в сторону, остановиться и подождать, пока все ни придет в норму.
К вечеру стало холоднее. Одежда была недостаточно теплой, и я начал мерзнуть. Настроение ухудшилось. Идти ночью, поддерживая высокий темп, в такой ситуации было бы наилучшим решением, однако я опрометчиво отшагал целый день. Такова была реакция на утренний конфликт с толстым священником, хозяином бара и полицейским. В результате я как следует натрудил ноги и чувствовал, что не выдержу и пяти часов ходьбы. Приближались сумерки. Судя по тому, как ветер все яростней хлестал в лицо, можно было предположить, что ночь предстоит еще более холодная, чем предыдущая.
На длинный переход сил не было, поэтому в Алагоньясе, находившемся все еще в пределах Баии, я спросил, как далеко до ближайшего города. Им был Энтри-Риус, и до него было тридцать с лишним километров. Хотя всегда можно найти какое-нибудь строение или даже целый поселок недалеко от дороги, эта информация меня не обрадовала. Надо было решить: задержаться на несколько часов или идти в Энтри-Риус. Аракажу находился значительно дальше. Как сказал мне один старик, чтобы добраться до него, нужно было пройти Энтри-Риус, Эспланаду, Кристинополис, Умбаубу. Потом фигурировали Эстансиа, Итапоранга д’Ажуда и еще несколько небольших населенных пунктов.
Невыносимо было даже думать о больших городах. Я уже усвоил урок. Их жители всегда настроены враждебно к голодранцам. А что если останавливаться прямо в открытом поле, рядом с шоссе, и вместо того, чтобы общаться с людьми, для которых эгоизм стал нормой, слушать пение птиц, питаясь фруктами, перехватывая по пути то одно, то другое?
Сколько же километров мне осталось пройти всего? Сколько городов? Между Аракажу и Масейо их было множество. Между Масейо и Ресифи — еще столько же. Километры и километры отделяли Ресифи от Жоау-Пессоа, Жоау Пессоа — от Натал, Натал — от Форталезы. Может быть, они никогда не кончатся, эти километры. Лучше не думать!
Если бы это зависело от меня, то я шел бы в обход, или, если уж обязательно нужно было бы войти в город, шел бы насквозь, без остановки. Из-за того, что у меня разболелся живот, я вынужден был спасаться бегством из Салвадора. Теперь города внушали мне страх. Лучше бы вообще идти только лесом, если бы это не вызывало еще большего подозрения. Любые города, большие и малые, казались мне похожими на чудовищные живые организмы, в чреве которых — в накопившейся там мерзости — копошились паразиты и черви. Если кто-нибудь извне, неважно по какой дороге и через какую дверь, попадает туда, для местных он никогда не перестает быть чужаком, а для полиции всегда будет казаться подозрительным. И это неизбежно. Вместо того чтобы стать пристанищем для человека и защищать его, город в большинстве случаев угрожает ему.
Голова была забита всеми этими мелочами, тревожившими меня, поэтому как-то неожиданно в глаза бросилась синева неба. Панорама открылась просто поразительная, когда я добрался до верхней части небольшого подъема, не потребовавшего особых усилий. Только тогда я смог по-настоящему оценить красоту местности. Однако растительность нельзя было назвать пышной. Кое-где лес и кустарник уже начинали выглядеть низкорослыми, что указывало на то, что человек здесь похозяйничал, за несколько столетий нарушив природный баланс. Верхушки некоторых деревьев были искривлены, чувствовалось, что им не хватает жизненной силы. Почва утратила свою изначальную плодородность.
Вокруг было абсолютно тихо. Решив воспользоваться этим, чтобы добыть спелых апельсинов, соблазнявших всех, кто шел или ехал по шоссе, я быстро добрался до апельсинового дерева, однако для начала собрал брюками множество колючек. Некоторые из них даже воткнулись мне в кожу. Пришлось осторожно, по одной, вытаскивать их. Вынужденная остановка в апельсиновой роще навела на мысль провести там остаток вечера, а ночью, по безлюдной автостраде, снова отправиться в путь, избавившись таким образом от подозрительных взглядов встречных и от необходимости идти под нещадно палящим солнцем.
