- Нет, что ни говорите, но красноармейцев в буденовках здесь все-таки не хватает, - дружелюбно посетовал стоящий по левую от Печенкина руку губернатор. По правую руку от него стоял митрополит в парчовой ризе - седенький старичок с добрыми слезящимися глазками. Митрополит мелко закивал, то ли соглашаясь, то ли испытывая краткий, неопасный приступ какого-то старческого недуга.
Владимир Иванович не услышал губернатора, наверное, потому, что не остыл еще, не отошел от речи, которую сам несколько минут назад толкнул. Обычно Печенкин говорил без бумажки, и хорошо говорил, просто, доходчиво, убедительно, но здесь - такой случай - приказал написать ее Прибыловскому, и тот, надо сказать, постарался на славу. Особенно хорошо было про дорогу, ведущую к храму, мол, у нас теперь не только дорога есть, но есть и сам храм. И не просто храм, а чудо. Русский народ всегда мечтал о чуде. И вот оно чудо, хрустальный храм, какого нигде больше нет! Восьмое чудо света! Придонское чудо!
Хлопали минут десять... Ну, если не десять, то пять точно. Печенкин был счастлив. Это был его день.
Боже, царя храни,
Боже, царя храни,
Дай ему долгие дни.
Слабых хранителю,
Гордых смирителю
Мир ниспошли,
торжественно выводил хор.
- Вот гимн так гимн! - обратился Печенкин к митрополиту. - И слова, и музыка!
Митрополит мелко закивал.
- Ну, наш был не хуже, - подключился губернатор. - Помните, как Роднина под него плакала? На весь мир...
- Мотив хороший, а слова? - выдвинул довод Владимир Иванович.
- Слова тоже хорошие, - губернатор стоял на своем.
Владимир Иванович не стал дальше спорить - не потому, что боялся испортить настроение, это было невозможно, просто он отвлекся, переведя взгляд с хрусталя часовни на гранит памятника Ленину, окончательно утверждаясь в собственной правоте: одно другому не мешает. А в том, что Ленин, получалось, указывал рукой на храм, в этом тоже был свой смысл. И преемственность поколений, и покаяние, и терпимость - все эти слова, которые Владимир Иванович не то чтобы не любил, но не очень хорошо понимал и как-то их стеснялся, все это было теперь на Заводской площади, присутствовало, имело место.
В небе громко громыхнуло и сразу вдруг потемнело. Народ внизу заволновался.
- Не будет дождя! - громко и решительно проговорил Владимир Иванович и нахмурил брови, вспомнив, что нет здесь родных и близких: у Галины Васильевны был приступ мигрени, Гелю он даже не приглашал, потому что знал, что она все равно откажется, а Илья только усмехнулся в ответ на предложение, чем обидел и разозлил.
2
- Пора! - решительно проговорил Илья, разматывая красное знамя на длинном тонком древке. Знамя было шелковое, то самое - из дедушкиного сундучка, цирковое.
Ким и Анджела Дэвис смотрели на Илью растерянно, не веря, похоже, в то, что задуманное им произойдет. Они стояли в пустом переулке рядом с площадью, откуда доносились голоса хора. Илья торопливо натянул на голову бандитско-омоновскую шапочку с прорезями для глаз и, подняв знамя, стремительно побежал вперед - к людям, стоящим на Заводской площади.
Дул сильный встречный ветер, и знамя сразу расправилось и затрепетало. Илья бежал прямо на толпу, и толпа его испугалась, подалась назад, расступилась. Он вошел в людскую массу, как нож входит в масло, разделив ее на две половины, и теперь это было две толпы: над одной возвышался Ленин, над другой - православный крест.
Среди начальства первым оценил происходящее губернатор. Он просиял и воскликнул, одобряя:
- А вот это хорошо придумано!
Митрополит подслеповато сощурился, вытянул цыплячью шею и, передернув плечами, крякнул, как будто выпил мерный стаканчик горькой микстуры.
Печенкин наблюдал за бегущим знаменосцем неподвижно и бесстрастно.
Хор сбился: казаки еще кое-как пели, а белогвардейцы уже даже не раскрывали рты.
- Да здравствует коммунизм! - звонко прокричал на бегу Илья, и после этого замолчали и казаки. На Заводской площади стало совсем тихо. Милиционеры вертели головами, но не пытались задержать бегущего, думая, видимо, что это так и надо, что так и должно быть.
Илья уходил и - ушел, выбежав из толпы и скрывшись за углом стоящего на краю площади дома.
- Заср-ранец, - прорычал сквозь сжатые зубы Печенкин.
XVI. Бой без правил и до победного конца
В юности Владимир Иванович занимался боксом и даже стал в этом виде спорта кандидатом в мастера. Званием своим он гордился и, стараясь ему соответствовать, поддерживал спортивную форму. Время от времени, когда было настроение, устраивались даже публичные поединки с кем-нибудь из коллег по бизнесу или из ближайшего окружения, чаще из охраны. Для этого на поляне среди сосен, неподалеку от кинотеатра "Октябрь", натягивались канаты боксерского ринга, седой снимал пиджак и галстук и надевал черную судейскую бабочку, собиралась веселая, возбужденная публика: гости и домочадцы, и - начиналось...
Обычно поединок случался неожиданно, без объявления, ночью, после особенно насыщенного дня, когда Печенкину удавалось сделать что-то особенно важное или, наоборот, не удавалось. Вот и в день торжественного открытия храма, вернувшись поздно домой, вместо того чтобы пойти, по обыкновению, в кино, Владимир Иванович приказал натягивать канаты.
Илья не знал про эту отцовскую забаву, точнее, знал - по письмам матери, но забыл и, идя к дому, с удивлением смотрел на ярко освещенный квадрат, где метались два добровольных гладиатора и бесновались окружившие ринг зрители.
Илья узнал сначала рыжего охранника, потом отца и, поколебавшись, направился к ним.
Это был странный бой. Печенкин был боксером, а рыжий - борцом-самбистом, и экипированы они были соответственно: Владимир Иванович - в трусах и старой, как видно, мемориальной майке с каким-то линялым спортивным знаком на груди, его противник - в подпоясанной крепкой самбистской куртке.
Это был странный бой: Печенкин бил, стараясь свалить, рыжий хватал, пытаясь заломать. Судил седой. Большинство болело за хозяина:
- Давайте, Владимир Иванович!
- Бейте, Владимир Иванович!
- Эх, Владимир Иванович!
Кричали громко, то искренне радуясь, то неподдельно сокрушаясь.
- Молодец, рыжий! Дави боксера! - заорал Илья, подходя к месту боя.
Стоящие впереди болельщики удивленно оглянулись, увидели Илью, стали смущенно здороваться, называя его по имени-отчеству и пропуская вперед.
И боксер, и самбист сражались не шуточно и уже порядком устали - первому никак не удавалось ударить, второму свалить.
- Дави, рыжий, дави капиталиста! - закричал Илья.
Владимир Иванович услышал, коротко взглянул туда, но тут же почувствовал на своей шее цепкую пятерню самбиста.
- Вали, рыжий, вали! - завизжал Илья.
Рыжий и впрямь валил Печенкина, и голос Ильи в этот момент был единственным, остальные молчали.
Владимира Ивановича спасло то, что его шея и ладонь рыжего были мокрыми от пота, он не вывернулся, а выскользнул. Растерявшись, рыжий на мгновение раскрылся и тут же получил точный и сильный удар в челюсть. Его мгновенно ослабшие колени подогнулись, взгляд рассредоточился. Дело было сделано, но Печенкин сгоряча ткнул противника в лоб, и тот опрокинулся на спину.
Все закричали, празднуя победу, и только Илья резко повернулся и стал смотреть в противоположную сторону.
Печенкин победно кружил по рингу и выкрикивал:
- Самбо! Тьфу ваше самбо! И каратэ тоже тьфу! И кун-фу и фу-сю и го-мо-жо - прямо в жо... тьфу! И все ваши черные пояса против майки мастера спорта СССР - тьфу!
Владимир Иванович преувеличил свое спортивное звание, но никто, разумеется, не стал его поправлять.
Держа за руки победителя и побежденного, седой торжественно объявил:
- Победил мастер спорта СССР Владимир Печенкин, Придонск, "Трудовые резервы", - и вскинул руку Печенкина вверх.
Зрители закричали, засвистели, зааплодировали, и тут же зазвучал советский гимн - это тоже была традиция.
Илья продолжал стоять ко всем спиной, и в глазах его почему-то стояли слезы.
- Эй ты, коммуняка, иди сюда! - весело и грозно проорал Печенкин.
Илья не двинулся.
- Слышь, что ль! - требовал улыбающийся Владимир Иванович, перекрикивая гремящий на всю катушку гимн СССР.
- Вас папа зовет, Илья Владимирович, - трогая за локоть, услужливо подсказали стоящие рядом.
Илья повернулся. Он широко, белозубо улыбался, но с места не двинулся.
- Иди-иди, не бойся, звезду на груди вырезать не стану, - подбодрил отец. - Звездану один раз и все!
- Я не боюсь, - Илья хотел, видимо, сказать громко, но почему-то получилось тихо, и направился к рингу.
Вокруг смеялись - осторожно и немного нервно. Илья подлез под канаты и остановился напротив отца. Владимир Иванович подскочил, широко размахнулся, и Илья испуганно зажмурился. Печенкин не ударил, он и не собирался бить, а сердито закричал:
