Еще две девушки поздравили Сьюзен, потом из толпы выступила ее семья. Мать, первой подскочившая к ней, быстро прижала ее к груди, сказав:
— Смотрелась ты просто прекрасно.
Отец, усмехаясь, провел большим пальцем под подбородком Сьюзен и сказал:
— Грабеж среди бела дня. Надо бы еще раз пересчитать голоса. Тебе не кажется, Тодд?
Тодд ответил:
— У меня нет никаких сомнений в том, кто здесь настоящая королева, сэр.
Отец кивнул, пожал плечами.
— Блондинки, — сказал он. — Мир помешался на блондинках. Никогда этого не понимал.
Сьюзен чуть отступила к Тодду. Отец винил ее за неуспех, хоть никогда и не признался бы в этом. Она неизменно попадала в списки лучших учениц, всегда побеждала на клубных выборах. Танцевала первые партии на концертах балетного класса. А теперь вот стояла, некоронованная, с единственной розой в руках, пока щелкали камеры и вспышки обливали светом другую девушку, трудившуюся, надо полагать, с пущим усердием, излучавшую обаяние более тонкое и вообще более значительную. А Сьюзен Стассос попала в ее прислужницы. Оказалась той из трех сестер, с которой не пожелали обвенчаться целых два принца.
И теперь она принадлежала отцу.
Зои, явно смущаясь, обняла ее, а Билли, ущипнув Сьюзен за руку, объявил:
— Тебе за такие дела растреклятое «Пурпурное сердце»[2] полагается. Знаешь, в сравнении с этим, вся дальнейшая жизнь будет казаться тебе безопасной и тихой.
Сьюзен не хотела показаться завистницей, стоящей, пока оркестр играет «Надейся», с одинокой розой под креповыми флагами школьного кафетерия. Раз уж она не смогла победить, так лучше выглядеть blas,[3] такой, как Марсия, которая возвышалась сейчас у края танцпола, гордая, как плененная амазонка, окруженная подругами — накрашенными грубиянками в коротких юбочках, в компанию которых затесался и Эдди Гаглиостра, красивый, буйного нрава юноша, только одно, по собственным словам Марсии, достоинство и имевший. Какая-то из подруг громко произнесла: «Пошли в уборную, принцесса, покурим», — и Марсия рассмеялась. Может быть, она доказала сегодня, что достаточно посредственна для того, чтобы избежать ожидавшей ее участи — квартиры в двухэтажном кирпичном доме и буяна мужа, не способного удержаться ни на одной работе. Прежде чем она ушла в курилку, Эдди прошептал ей что-то на ухо, и она понимающе улыбнулась. У Эдди были толстые губы и сломанный нос, на лоб его свисал напомаженный кок. Сьюзен притворялась, будто слушает Дотти Уиггинс, но на самом деле пыталась представить себе, на что это похоже — быть Марсией, которая окажется под конец сегодняшнего вечера пьяной и голой в машине или в уступленной кем-то на ночь спальне. Она пыталась представить себе Эдди — его толстые, непристойные губы. Дотти Уиггинс говорила что-то об университете, а Сьюзен думала об Эдди, о том, как он ухмыляется, самодовольно и насмешливо, доведя девушку до исступления. Он вламывался в чужие дома, тиранил ребят из младших классов. Дважды угрожал в раздевалке Билли. Сьюзен воображала сухожилия его рук и бедер, его наглые речи, сухие, крепкие мышцы груди и живота. А потом, покраснев, сосредоточилась все-таки на Дотти Уиггинс, говорившей:
— …«Тафтс», конечно, лучше, но мне кажется, что в Колорадском университете живется куда веселее, а у веселой жизни есть свои преимущества, как по-твоему?
— По-моему, никто тут на самом-то деле не веселится, — ответила Сьюзен. — По-моему, все, чему мы научились, — это сбиваться в стадо, производить побольше шума и называть это весельем.
Дотти с подозрением уставилась на нее.
— Ну, — сказала она, — если тебе охота из всего делать трагедию и так далее…
Сьюзен, повертев в пальцах розу, ответила:
— Нет, лапуля. — Она никогда еще не называла кого-либо из девушек лапулей. Это Марсия именовала так тех, кого считала слюнтяйками. — Я не хочу устраивать трагедию. Я хочу веселиться, но только по-настоящему. Честное слово, хочу.
Она отлично понимала, что делает. Создает новую тему для пересудов: Сьюзен Стассос стала, потерпев поражение, такой противной. Уж Дотти-то не преминет довести это до всеобщего сведения. Она хорошо умела передразнивать людей и теперь начнет изображать Сьюзен, — как та стоит, вся на нервах, у танцпола, кривит нос и произносит голосом, который Дотти позаимствует у Марлей Дитрих: «Никто тут на самом-то деле не веселится, лапуля».
— Ну, — сказала Дотти, — в этом-то как раз ничего сложного нет. Веселиться — самое легкое дело на свете, особенно для таких, как ты.
— Для таких, как я, — повторила Сьюзен.
Она думала о том, как возвратится этой ночью домой. Будет ли отец еще на ногах? Будет ли пьян? Как сможет она, униженная сегодня, хоть когда-нибудь сказать ему «нет»? И как сможет сказать, хоть когда-нибудь, «да»?
Вернулся, исполнив какой-то очередной свой долг, Тодд.
— Привет, Суз, — сказал он. — Приветик, Дотти.
— Приветик, Тодд, — ответила Дотти весело и насмешливо. Ее терзала, ее взвинчивала зависть, и сами усилия Дотти казаться оживленной, веселой, беспечной проедали ее плоть почти до кости.
— Может, выйдем на минутку, Суз? — спросил Тодд. — Такая хорошая ночь, я бы с удовольствием глотнул свежего воздуха.
— Пойдем, — ответила Сьюзен. — До скорого, Дотти.
— До скорого, — повторила Дотти.
Уходя с Тоддом, Сьюзен сознавала, что Дотти уже побежала искать кого-нибудь, кому она сможет поведать свежую новость. «Никто тут на самом-то деле не веселится, лапуля».
Сьюзен с Тоддом вышли на примыкавший к кафетерию квадрат асфальта, отведенный для покидавших танцы учеников. За этим безжалостно освещенным квадратом различались средники окон спортивного зала, а за его громадой — темное футбольное поле. В круге ослепительного света шепталось несколько парочек. При появлении Сьюзен и Тодда они слегка взволновались. Некий амбициозный ученик младшего класса оставил свою подругу, чтобы пожать Тодду руку и обсудить с ним возможный исход предстоящих выборов президента следующего года.
— Примите мои поздравления, Сьюзен, — добавил он под конец разговора.
Сьюзен поблагодарила его. Темно-красные полоски ее капитанской фуфайки поплыли в слепящем воздухе, когда Тодд, отвязавшись от мальчишки, повел Сьюзен к дальнему краю квадрата. За ним в мягкой темноте вспыхивали и гасли кончики сигарет. Обрывки туч проносились по лику луны.
— Какая ночь, — произнес Тодд.
— Ммм. Сказать по правде, я рада, что все почти закончилось.
Тодд помолчал. Он хотел что-то сказать ей. Сьюзен подумала: «Если он полезет ко мне с заученной утешительной речью, я с ним порву». Впрочем, она надеялась, что Тодд этого не сделает. Она и так готова была сорваться на вопль.
— Суз? — произнес Тодд. — Сьюзен?
— Да?
Она надменно покривилась. Сейчас Тодд посоветует ей относиться к случившемуся как к полезному уроку, благодарить Бога за то, что он дал ей возможность закалить характер. И Сьюзен снова подумала о Марсии, которую теперь дразнили «принцессой». О Марсии, уходившей в мир свободной и сильной.
— Понимаешь, — сказал Тодд, — я тут думал кое о чем.
— Мм?
— О следующем годе. Ну, ты знаешь. Мы с тобой подали документы в разные колледжи. И что-то менять теперь уже поздно.
— Я знаю.
— А мы как-то и не поговорили об этом.
— Верно. Не поговорили.
— Вот я и подумал, Сьюзи. Куда бы я ни отправился, в Йель там или в Принстон, я хочу, чтобы ты была со мной.
Лицо Тодда покраснело, в глазах его появилось страдальческое выражение, на них даже слезы навернулись. Таким взволнованным она его еще не видела — разве что во время секса. И Сьюзен вдруг захотелось помочь ему стать прежним, найти обратную дорогу к себе.
— Ты о чем говоришь? — негромко спросила она.
— Ну, не знаю. Наверное, о том, что нам следует пожениться. Тебе и мне. Я хочу взять тебя в жены.
Кровь ударила Сьюзен в голову. И мысль в голове ее осталась только одна: «Вот это и случилось, только что». Ей сделали предложение. Тодд сделал ей предложение — сейчас, у школьного кафетерия, в ночь ее поражения. А следом пришла другая мысль: «Я еще не готова. И произойти это должно было не здесь».
— Ах, Тодд, — сказала она. — Я не знаю.
— Не знаешь, хочешь ли выйти замуж? Или не знаешь, хочешь ли выйти за меня?
— Вообще-то, и то и другое. Нет, забудь об этих словах. Я просто… ну, а разве мы можем?
Она и сама не поняла, о чем, собственно, спросила. Наверное, ей хотелось услышать, что из такой девушки, как она, может получиться хорошая жена. Хотелось понять, сможет ли Тодд стать хорошим мужем.
— В общем-то, да, — ответил Тодд и натужно улыбнулся. — Можем, если ты этого хочешь.
— Мой отец, — произнесла она.
