— А что, если сядем мы с тобой? — спросила она. — А дети встанут за нами.
— Зои же коротышка, — сказал Билли. — На фотографии только ее макушка видна и будет.
Мама покивала.
— Ладно, — сказала она. — Хорошо. Как хотите. Я сяду. Сьюзен, встань рядом с отцом.
Все было слишком сложно, она запуталась. Ей хотелось стоять за софой рядом с папой, но хотелось также получить новую пластинку рождественских хоралов, и набор тарелок, украшенных от руки изображениями сахарного тростника, и бусы из настоящего жемчуга, чтобы подарить их Сьюзен на выпускной вечер.
— Приготовились, — сказал мистер Флеминг. — Все заняли свои места. Правильно?
Мама села на софу между Билли и Зои, окрасив воздух нервным посверкиваньем и особой ее гордостью — тонкой музыкой серег. Пройдет три недели, и из типографии поступят открытки: «Семейство Стассос поздравляет вас с праздником!»
— Ну как на ваш взгляд, мистер Флеминг? — спросила она. — Я говорю о композиции.
Мистер Флеминг на долю дюйма сдвинул лампу. И окинул семейство Стассос полным благоговения близоруким взором.
— Правильно, — сказал он. — Само совершенство. Почти. Сьюзен, чуть-чуть отступите от отца влево. Вот так. Само совершенство, без «почти».
Зои слегка подвинулась на софе. И сложила руки, пытаясь прикрыть ими красный бант на животе.
— Не ерзай, Зои, — сказала мама. Она наклонилась к Билли, поправила торчавший из его кармана платок, что-то прошептала ему, и Билли зашелся беспомощным смехом. Зои оглянулась на папу и Сьюзен. На миг ей представилось, что Сьюзен оделась к свадьбе — блестящий атлас и кружева.
— Прекрасно, — сказал мистер Флеминг. — Каждый выглядит — просто блеск. А теперь улыбнитесь мне. Правильно?
Зои понимала — ее в этой картинке просто-напросто нет. Она чуть сместилась к центру. Но в картинку все равно не попала.
— Зои, послушай, — сказал мистер Флеминг. — Улыбнись, хорошо? Сделай мне одолжение.
Она кивнула. Попробовала улыбнуться. В гостиной полыхнул ослепительный свет.
Отменять что-либо было уже поздно. Поцелуи обратились в нечто такое, в чем Сьюзен участвовала, а языка, на котором она могла бы сказать им «нет», попросту не существовало. И теперь осталось лишь позволять этому происходить. Если молчать о них, они не обретут ни формы, ни начала, ни конца; главное и единственное — ничего о них не говорить.
Если бы начало всему положила не она сама, если бы она была невинной девушкой, Сьюзен еще могла бы сказать «нет». Невинным девушкам такое иногда удается.
Но ведь именно она, и никто другой, позволила этому случиться. Она хотела этого. Вернее сказать, не не хотела. Да и происходило все, лишь когда он напивался. Тогда Сьюзен становилась маленькой девочкой, а он — ее няней. Он целовал ее мечтательно, словно понарошку. И не забывал следить за своими руками.
А винить его на самом-то деле было не в чем. Начало всему положила она, и теперь это просто было, стало их общим секретом. И, сказав «нет», она дала бы происходящему название.
До окончания матча оставалось всего две минуты. Уже построившийся в колонну оркестр ждал на крытой трибуне, золотые отблески играли на его трубах и тромбонах. Сьюзен и Розмари, дирижируя победными кликами своей команды болельщиков, улыбались друг дружке. Две минуты. Четверка капитанш этих команд прошлась колесом, и Дотти Уиггинс, которую в школе любили, несмотря на ее неказистую внешность, утерла, играя на публику, ладонью лоб, как будто колесо потребовало от нее бог весть каких усилий. В холодном воздухе зазвенел смех. Кто-то метнул вверх серпантин, и текучая темно-красная ленточка пронеслась по темному небу.
— Победа, победа — наш клич. ПО-БЕ-ДА.
Когда игра возобновилась, Сьюзен и Розмари стояли бок о бок, глядя на поле.
— Волнуешься? — прошептала Розмари.
— Нет. Немного. А ты?
— Нет. Ведь все равно победишь ты.
— Нет, ты.
Вбрасывание мяча. Бордовые фуфайки схлестнулись с оранжевыми. Сьюзен услышала кряхтенье, крики, музыкальный звон от удара шлемом о шлем. Крутящийся мяч взвился в воздух и полетел по грациозной дуге, и Розмари прошептала:
— Ты Марсию видела? Выглядит — хоть сейчас на Хеллоуин.
Сьюзен кивнула, состроив гримаску. Марсия Росселини была девушкой крутой, красивой и «делавшей все». Когда объявили имена принцесс, Розмари сказала Сьюзен: «Марсия заставит проголосовать за нее всех ребят, с которыми она переспала». И хоть Сьюзен презирала ее не так сильно, как Розмари, она хорошо понимала, к чему ведет ненасытность Марсии. Никто не взялся бы оспорить роскошь ее шоколадных волос и карих глаз, живую томность движений. Первая красавица школы, тут и говорить не о чем. Однако она перебирала мальчиков одного за другим, отдаваясь каждому из них. Расточала свою красоту, словно богатая наследница, спускающая полученное ею состояние за несколько безумных, ослепительных лет. Мальчики сбивались вокруг нее в стаю, точно порыкивающие, щелкающие зубами голодные псы, и, как ни щедро одарила ее жизнь, Марсию можно было лишь пожалеть. Потому что она скармливала себя псам. Потому что смеялась слишком уж искушенно, носила юбки в обтяжку и закончить ей предстояло в какой-нибудь квартирке Элмонта или Юниондейла, став женой самого бесшабашного и сексуального из этих мальчиков, привычки и нрав которого будут тиснить каждый год жизни прямо на ее коже. Лет десять или двадцать назад можно было увидеть таких же Марсий Росселини, работавших официантками или кассиршами, покрикивавших с крылечек на своих неуправляемых детей. Эти женщины жили желаниями, и желания обращались в пепел в их прекрасных, опытных руках.
Королева же — это не просто носительница столь незатейливой и обреченной желанности. Королева — это судьба. Сама изысканность. И принадлежать она может лишь одному человеку. Она достаточно ярка для того, чтобы жить, не покрывая себя позором, и каждая совершаемая ею ошибка сгорает дотла в блистании того, чем она стала.
— Марсия победить не может, — сказала Сьюзен. — Победишь ты.
— Да нет, я думаю — ты, — ответила Розмари. — У меня предчувствие, правда.
Сьюзен импульсивно сжала руку Розмари. Хорошо, она готова признаться в этом, пусть только самой себе. Ей отчаянно хочется победить. Она нуждается в победе, нуждается больше, чем Розмари. И она разрешила себе помолиться: «Боже, прошу тебя, пусть изберут меня. Дай мне стать королевой».
Матч завершился, оркестр вышел на поле. Сьюзен, Марсия и Розмари стояли у пятидесятиярдовой линии. На Сьюзен и Розмари была капитанская экипировка, на Марсии — зеленовато-голубое платье с глубоким вырезом и сапфир на тонкой золотой цепочке. Высокие скулы, маленькая, прекрасной формы голова. Глаза она подвела жирным черным карандашом, на веки наложила от ресниц до бровей синеватую тень. На Сьюзен и Розмари Марсия взирала с сонным недовольством, давно уже ставшим ее фирменным выражением.
— Скоро конец, девочки, — сказала она.
Розмари улыбнулась, сняла со своей фуфайки пушинку. Она ненавидела Марсию так, как домашняя хозяйка ненавидит беспорядок. Сьюзен же самоуверенность Марсии внушала что-то вроде восхищения, однако она до того страшилась уготованной Марсии судьбы, что испытывала, приближаясь к ней, приступы тошноты.
— Верно, — вяло ответила Сьюзен. — Джек-пот.
К ним подошел, улыбаясь, Тодд: плечи расправлены, левая рука небрежно опущена в карман. Он двигался так, точно это мгновение, и следующее за ним, и следующее образовывали вереницу проходов, в точности совпадавших с ним по размеру. В правой руке он держал запечатанный конверт. Тодду, президенту старшеклассников, предстояло назвать сегодня имя победительницы. Одет он был в серые свободные брюки и темно-синий блейзер, который Сьюзен знала так же интимно, как собственную одежду. Она ощущала подобие родственной связи с чем-то выдающимся, значительным — просто потому, что лежала, гологрудая, под звездами, прижимаясь щекой вот к этому блейзеру. И внезапно Сьюзен почувствовала себя опозоренной этим, достойной осуждения. Совершенно невозможно понять, какие тебе надлежит испытывать чувства.
— Всем привет, — улыбнулся Тодд. — Готовы?
Тодд, поскольку он веровал в долг, не взглянул Сьюзен в глаза, не подмигнул ей, не улыбнулся украдкой. Будучи сейчас лицом официальным, он вел себя так, точно состоял со всеми тремя претендентками в отношениях задушевных, но отнюдь не близких, и Сьюзен на миг горько возненавидела его за это. Она взглянула на Марсию, которая скорее всего считала Тодда посмешищем. Вечным командным игроком, слишком скучным и правильным.
— Скорей бы уж все закончилось, — произнесла Марсия. Сьюзен оставалось только гадать, и вправду ли она настолько уверена в себе, настолько поглощена своим будущим, что испытывает искреннее безразличие к возможности победы. И если Марсия победит — всего лишь потому, что взбалмошна, прекрасна и обречена, — закончит ли она этот вечер пьяной, хохочущей, измазанной в косметике, надевающей корону из горного хрусталя на стоящий торчком член Эдди Гаглиостра? Сьюзен вдруг позавидовала ей — куда сильнее, чем завидовала Розмари и прочим известным всей школе благонравным девочкам. Марсия сумела благодаря одной лишь нечистоте ее и распутности подняться в такие сферы, где поражение — ничто, потому что и победа — тоже ничто.
