– Я не случайно спросила у вас про ванильную барышню. Это наша новая сотрудница, и она меня преследует.
– А если ей кажется, что все происходит в точности наоборот?
Я вскинулась:
– Она вам так сказала?
– Да она вообще меня не интересует, Геня! Меня интересуете вы!
Не получалось у нас сегодня контакта. Да что там контакт – не было и завалященького взаимопонимания. Дориан не желал обсуждать Еку, а я хотела поговорить именно о ней. Но поскольку время оплачено (Дашка или как там ее забрала деньги непосредственно на входе в святую обитель психоанализа), прощаться я как практичный человек не стала. Что ж, существует хороший старый способ отвлечься от мучительной проблемы – вовремя переключиться на другой нарыв, пусть даже он пребывает в относительно спокойном состоянии.
Я начала рассказывать Дориану про Того Человека. Про то, как я встретила его недавно в магазине, а он меня не узнал.
– Господи, ну а вы-то зачем его узнали? Вы что, все еще его помните? – удивился прекрасный доктор.
Именно доктор Дориан Грей помог мне избавиться от призрака неудачной любви (если бы она была пирогом, то внутри он оказался бы сырым, а снизу подгоревшим, с чернявенькой, как прежняя секретарша, корочкой). Агнесса вручила доктору мои жалкие – пусть и живые – останки, а он заново – играючи! – собрал из них нового, жизнеспособного человека.
В этом самом кабинете я рассказала Дориану то, что не решалась признавать. Тот Человек разлюбил меня быстро и резко, сосиски варятся дольше! Минуту назад, кажется, он был одержим мной, как бесом, но минута прошла, бес улетел, и на месте любви – отвращение. Тот Человек и сам не понял, что теперь у него вместо любви – отвращение, он по инерции продолжал обнимать меня, но уже не любил. Последние крошки любви еще, впрочем, сыпались, но их было вопиюще мало, даже колобок не слепишь. Зато отвращения становилось все больше. Я не могла поверить: это Тот самый Человек, который убил несколько лет на красивые рассказы о своей любви ко мне.
Отвращение к себе – совсем другое дело, но видеть, как тем же отвращением – возможно, даже крепче заваренным, пропитывается до краев единственно нужный тебе человек… Когда он целует тебя и ему противно, когда он звонит и ненавидит тебя за то, что ты существуешь…
Сейчас я ковыряюсь ножом в ране, но это помогает не думать о Еке.
– Вы тратите уйму времени на описания, – перебил меня тогда Дориан, – я бы сказал проще. Вы ему надоели, вот и все.
– Надоела? Я?! Смехотворно! Этого просто не может быть!
– Может, – сказал жестокий доктор. – Все друг другу надоедают. Рано или поздно.
Когда я наконец поняла, что имеет в виду Дориан, мне стало легче. И я пошла на поправку – с того самого дня. Собственно говоря, я продолжаю к ней идти – потому что окончательно избавиться от тени Того Человека пока не удалось, но я давно смотрю на это затемнение как на нечто весьма условно относящееся к моей жизни.
…Сегодня спасением и не пахло.
– Встретимся через месяц, Геня, – сказал Дориан, а я, поднимаясь с кушетки, вдруг заметила на его столе фотографию. Это был снимок девушки в сером платье – вот и все, что я могу сказать. Потому что Дориан нетипично для себя покраснел и спрятал фотографию. Все верно: он – мой врач, а я – не его конфидентка. И все же, думала я, навеки прощаясь с Дашкой (через месяц меня встретит здесь новая девушка), интересно узнать, кто это там, на фотографии? На ком так хорошо сидит серое платье?
Пока я была у Дориана, день скуксился. Вокруг моей машины лежали несколько собак в гордых позах уличных сфинксов, предлагающих разгадать какую-нибудь загадку. Например… загадку отсутствия в нашем городе достаточного количества помойных ящиков. Потрясающая чушь лезет в голову после визита к психотерапевту – пусть и бесполезного.
Я вспомнила беседу с Дорианом и подумала: надо было рассказать ему о том, что я никогда не любила мать Того Человека. Эта женщина вполне прилично готовила, но я не могла заставить себя попробовать ее кушанья. Помню, сидим мы с Тем Человеком за столом у его мамы и он – редкий случай, ведь он практически никогда не ел при мне! – с аппетитом нажевывает всякие вкуснящие штуки, а я гоняю по тарелке ни в чем не повинную куриную ножку… Вот и Екину стряпню я ни за что не стала бы пробовать – не смогла бы проглотить продукты, к которым она прикасалась.
Не могу я точно так же читать книги людей, которые мне противны или просто – неприятны. Не могу абстрагироваться от личности «создателя» – и спокойно вкушать сделанные им блюда. У меня есть знакомый писатель, исключительно способный ко всякого рода подлостям – раньше, до того как узнать об этом, я совершенно спокойно и с удовольствием его читала, но после – не смогла проглотить ни буквы.
К счастью, поваров и писателей в нашем мире – как недорезанных собак в корейской кухне. Проектировщики, например, встречаются в моей жизни значительно реже. И даже филологов, не поверите, в ней заметно поубавилось.
Кстати, о филологах, пусть и бывших. П.Н. уже через несколько часов постучит в мою дверь, а ужином там и не пахнет!
Впервые за минувшие сутки мне захотелось готовить – до судорог! И я готовила в тот вечер так, как делала бы это мать большого семейства накануне внезапного приезда ста двадцати четырех гостей. Вдавливала кунжутные семечки в сочную плоть семги, варила морковный суп и дикий рис, взбивала тесто для профитролей, которые распускались потом в духовке диковинными желтыми розами… Я не могла остановиться: напекла булочек с черникой, сделала гуакамоле, который был совсем не в тему ужина, и принялась было разделывать слоеный пирог с брынзой, шпинатом и тмином…
В дверь позвонили. Довольная Шарлеманя, слизывая с усов последнюю память о семге, побежала навстречу П.Н. – а у меня руки были в муке по локоть, словно бальные перчатки, так что я на секунду задержалась.
– Не пускаешь? – возмутился гость, с порога вручая мне громадный бумажный пакет.
Я заглянула туда, догадываясь, что увижу, и опасаясь, что неправильно догадываюсь. Зря боялась, П.Н. свое дело знает туго. В пакете нашлось все, чего нельзя купить в нашем городе: банка с нежной, как заря, тарамой, три блока качественного фуа-гра, миндальные лепестки, тюбик марципановой массы, очищенные несоленые фисташки, шафран, лавандовая соль, чай от Фушона и – на самом дне – большая порция надежды, которая у меня давно закончилась.
Ужин решили сервировать на кухне – так быстрее и уютнее.
На канале «Есть!» в это самое время шла рейтинговая программа Давида Колымажского – вечерний хит-парад кулинарных провалов «Фиаско». Сегодня первое место заняла домохозяйка из городка Нижний N, представившая на суд публики картофельное пюре омерзительно розового цвета и мини-пиццу из баранок.
Профитроли П.Н. уничтожал, как монстров в компьютерной игрушке, – последовательно и страстно, морковный суп смаковал, как долгожданную победу, а рыбу изучал подробно, как новый договор с перспективным, но хитрозадым партнером.
На булочках я не выдержала и спросила:
– Что будем делать, Павел Николаевич?
Я имела в виду Еку, себя и канал «Есть!», но П.Н. был настроен лирически, серьезных разговоров не захотел и пробурчал какую-то банальность вроде того, что утро вечера мудренее.
И что ночь мудрее обоих.
в которой Еке вновь удается перехватить микрофон
– Скажите, вы боитесь старости?
Журналистка лезет сразу и в лицо, и в душу – интересно, их этому обучают на факультете медийных наук или они приобретают такие свойства естественным путем?
Ека усмехнулась, задумавшись, и тут же прогнала видение.
В ее мечтах журналисты обычно были напористыми, но не наглыми, задавали только те вопросы, которые Ека успела всесторонне обдумать.
– Нет, – улыбнулась бы она, – я не боюсь старости. Моя работа не зависит от возраста – я не актриса.
Еще виртуальная журналистка спрашивала бы о том, какое у Еки любимое блюдо, кем она хотела стать в детстве и что у нее за планы на будущее. Вопросы журналистам всего мира раздают распечатанными в стомиллионном количестве экземпляров. Но Ека бы терпеливо отвечала. Планов – множество, она не станет ими делиться – из суеверия. В детстве метила в писательницы. Любимое блюдо – апельсины с корицей.
Журналистка невозможно разочарована апельсинами. Как-то уж очень просто это звучит, но Ека непреклонна – апельсины с корицей, точка.
От досады журналистка стреляет в упор:
– Скажите, Ека, вам не скучно быть второстепенной героиней?
Ека задыхается, скребет по одеялу скрюченными пальцами, насмерть пугая кошку, а потом… просыпается. Долго приходит в себя, разглядывая стопу кулинарных книжек на столике. Тут все, что нужно, – от Огюста Эскофье до Елены Молоховец, от Александра Дюма-отца до «Организации общественного питания». Сверху, обложкой вниз, валяется роман Евгении Ермолаевой «Больное».
