Снег падал крупными хлопьями.
В какую сторону она пошла? Направо? Налево?
Или — или. Я решился и свернул налево. Мне некогда было искать очки, а без них я вижу не лучше крота, так что и не сомневался: мне ее не найти. И все-таки бежал.
Скользкий, как каток, асфальт припорошило снежком. В пальто, со свертками под мышкой, я пробирался сквозь толпу куда медленнее, чем хотелось. Мне показалось, что по мостовой я побегу быстрее, и я перебрался на мостовую. Но очень скоро пожалел об этом: поток машин не лучше потока людей. Я опять перепрыгнул на тротуар, поскользнулся, упал и, увлекаемый инерцией, покатился дальше. Не знаю, сколько бы я катился, но, скользя, я подсек какую-то прохожую, она упала и затормозила меня.
— Поверьте, я очень сожалею, извините, — сказал я, поднимаясь на ноги.
Пошарив по карманам куртки, я наконец-то нашел очки, надел их и…
Это была она!
— Снова вы? — мрачно процедила она, поднимаясь на ноги. — Больной вы, что ли, на людей бросаться?..
— Ну-ну! Могли бы и спасибо сказать! Как-никак я избавил вас от неприятностей.
— Я вас об этом не просила! А таких гадостей мне никто еще в жизни не говорил! Это я-то похожа на деревенщину из Кентукки?!
Ну и нахалка! Я только руками развел. А она, ежась от холода, похлопывала себя, скрестив руки, по плечам.
— Колотун. Ну ладно, пока! До новых встреч!
— Подождите! Может, выпьем чего-нибудь согревающего?
— Еще чего! Меня вон метро ждет на той стороне! — И она кивнула головой в сторону станции «Джеральд-сквер».
— И прекрасно! По бокалу хорошего вина в кафе «Брайант-парк»! Оно рядом с метро, вы согреетесь!
Что-то вроде колебания отразилось у нее на лице.
— Ну, так и быть. Только ничего не думайте, вы не в моем вкусе.
* * *
Кафе «Брайант-парк» расположилось как раз за зданием изящных искусств Нью-йоркской библиотеки. Летом здешний небольшой сквер — настоящий зеленый оазис среди небоскребов Мидлтауна. Студенты, обитатели квартала — все приходят сюда отдохнуть, послушать концерт или лекцию, поиграть в шахматы, съесть хот-дог. Но в этот зимний вечер садик походил скорее на лыжную станцию. А прохожие, за которыми сквозь большие окна наблюдали посетители кафе, на эскимосов, которые, закутавшись в парки, с трудом пробираются по снежным сугробам.
— Опережая ваш вопрос, отвечаю, меня зовут Никки.
— Себастьян Лараби. Очень приятно.
В кафе яблоку негде упасть. По счастью, нам все-таки достался маленький столик у окна, выходящего на каток.
— Кисловатое вино, не находите? — спросила она, поставив на стол бокал.
— Кисловатое?! Да это же «Шато Грюо-Лароз» тысяча девятьсот восемьдесят второго года!
— И прекрасно! А с чего это вы так разобиделись?
— Да вы знаете, сколько оно стоит?! И на каком месте стоит в «Винном гиде» Паркера?
— Не знаю и знать не хочу! Оно что, должно мне нравиться, потому что дорогое?
Я покачал головой и сменил тему:
— Где будете праздновать Рождество?
Она ответила небрежным тоном:
— С ребятами! Мы заняли старый дом возле доков, выпьем чего-нибудь, покурим травки, расслабимся. Если хотите, тоже подходите…
— Выпивать со сквоттерами, нет уж, увольте.
— Не хотите, как хотите. А здесь небось курить не разрешают?
— Не знаю, думаю, что нет.
— Жаль.
— А чем вы занимаетесь? Учитесь?
— Изучаю театральное искусство и позирую для фотосессий в одном агентстве для манекенщиц. А вы?
— Я скрипичных дел мастер.
— Правда?
— Делаю и реставрирую скрипки.
— Спасибо, что сказали, а то я не знаю, чем занимается скрипичный мастер! За кого вы меня принимаете? За дурочку из Кентукки?
Она выпила еще глоток «Шато Грюо-Лароз».
— В общем-то, вино совсем не плохое. А для кого духи? Для подружки?
— Для моей мамы.
— Бедная она бедная. В следующий раз посоветуйтесь со мной, избежите дурновкусия.
— Вот, так и побежал советоваться с воровкой!
— Что за пафос! Я же сразу поняла: у вас дурной вкус!
— А если серьезно, вам часто случается так шалить?
— А вам известно, сколько стоит губная помада? Поверьте, воры вовсе не те, кого называют ворами, — убежденно заявила она.
— У вас могли быть большие неприятности.
— Поэтому это и кайфово! — отозвалась она и раскрыла сумочку.
У меня глаза на лоб полезли: она была набита всякой косметикой, с которой предусмотрительно были сняты штрихкоды.
Я покачал головой.
— И все-таки я чего-то не понимаю. Вам что, на жизнь не хватает?
— Да нет, дело, в общем-то, не в деньгах. Просто внезапно возникает соблазн цапнуть! И противиться ему невозможно!
— Вы, наверное, больны?
— И вдобавок ко всему клептоманка. — Она передернула плечами и прибавила: — Вам бы тоже не мешало попробовать. Риск, ощущение опасности, адреналин. Очень поднимает тонус.
— Не помню, где я это читал, но психиатры считают клептоманию компенсацией неудовлетворительной сексуальной жизни.
Она рассмеялась и отмела предположение врачей:
— Хреновые, значит, психиатры! Они сильно заблуждаются, если так считают, и вы тоже, старина!
Среди баночек и коробочек у нее в сумке я заметил потрепанную книжонку, на корешке: «Габриэль Гарсиа Маркес. Любовь во время чумы».
— Мой любимый роман, — сказал я совершенно искренне.
— Мой тоже. Обожаю эту книгу.
На несколько минут я и эта очень странная девушка обрели общую почву и взаимопонимание. Но она не пожелала, чтобы мы оставались в этом райском состоянии.
— А у вас на вечер какая программа?
— Рождество — семейный праздник. Через час сяду на поезд и поеду в Ист-Хэмптон к родителям встречать с ними Рождество.
— Вау! Конец света! — прыснула она. — И, наверно, носочки под елку повесите? И Санта-Клаусу поставите чашку теплого молока?
Она смотрела на меня с насмешливым видом, улыбка у нее стала еще ядовитее, когда она задала мне следующий вопрос:
— Может, расстегнете пуговицу на воротничке? Терпеть не могу людей, застегнутых на все пуговицы.
Я только плечами пожал.
А она не унималась:
— А прическа? Не идет вам такая прическа! Весь прилизанный, волосок к волоску! Жуть! Тоска, да и только!
Она провела рукой по моей голове и взлохматила мне волосы.
Я отстранился, но она продолжала с тем же задором:
— А жилетка? Вам забыли сказать, что сейчас не тридцатые годы? А если тридцатые, то где ваши карманные часы и цепочка на животе?
На этот раз девица явно переборщила.
— Если я вам так не по душе, ступайте, никто вас здесь не держит.
Она допила вино и встала.
— Вы правы. Но я вас предупреждала, ходить по кафе нам с вами не стоит.
— Вы тоже совершенно правы. Надевайте вашу накидку а-ля Бэтмен, и скатертью дорожка. Терпеть не могу таких, как вы.
— О! Вы не все еще о таких знаете! — таинственно проговорила она, надела накидку и удалилась.
В окно я увидел, как она закурила сигарету, выпустила дым, подмигнула мне на прощанье и исчезла.
Еще какое-то время я посидел за столиком в кафе, допивал, не спеша, вино, размышлял о недавнем происшествии. Я не стал приглаживать волосы, расстегнул пуговицу на воротничке и жилетку, в которой был как в корсете, тоже расстегнул, и вправду почувствовав себя гораздо лучше.
Попросил счет и полез в карман пиджака, собираясь рассчитаться. Потом полез в пальто.
Странно…
Охваченный беспокойством, я вывернул все карманы и вынужден был признать очевидное.
Эта чума стырила мой бумажник!
Верхний Ист-Ривер
Три часа утра
Меня разбудил пронзительный звонок. Я открыл глаза и посмотрел на часы. Кто-то, не жалея своих и моих нервов, трезвонил в дверь. Я нащупал очки на тумбочке, надел и вышел из спальни. В доме было пусто и холодно. Из-за кражи бумажника, о которой я заявил в полицию, я опоздал на поезд в Лонг-Айленд, и мне пришлось остаться в одиночестве на Манхэттене.
Кто мог ломиться ко мне среди ночи? Открываю дверь — на пороге моя воровка с бутылью водки в руках.
— Какой же ты сладенький в этой пижамке! — заявляет она.
И от нее разит водкой.
— Что вы здесь забыли? У вас хватает наглости среди ночи ломиться ко мне в дверь после того, как вы украли у меня бумажник?!
Уверенным движением руки она отстраняет меня и, слегка покачиваясь, входит в квартиру. На волосах у нее блестят снежинки. Где она бродила по такому холоду?
Она входит в гостиную, бросает мне бумажник и усаживается в кресло.
— Я хотела купить это самое ваше вино, «замок, не знаю какой», но нашла только это, — сообщила она, раскачивая бутылку, из которой было уже немало выпито.
Я вышел ненадолго из гостиной, принес полотенце и одеяло. Пока я разводил огонь в камине, она вытирала волосы, а потом, завернувшись в плед, подошла ко мне.
