Катрин встала утром с каким-то тяжелым предчувствием: ее мучит тревога за участников этой операции. Неужели от нее ускользнуло что-то важное? Может, в машине, припаркованной перед домом Лепинаса, сидят полицейские, а она их не заметила? Она снова и снова мысленно перебирает все подробности слежки на минувшей неделе. Сколько раз она прошла по той респектабельной улице, где живет прокурор, - сто или больше? Чтобы отогнать мрачные мысли, Катрин решает отправиться во Дворец правосудия - туда наверняка сразу дойдут известия об акции.
Большие часы на фасаде Дворца правосудия показывают без четверти три. Через сорок пять минут ребята начнут стрелять. Стараясь не привлекать к себе внимание, она бродит по широкому коридору, читает объявления на стенах. Она старается вникнуть в их смысл, но тщетно, ей не удается понять ни строчки, запомнить ни слова. По коридору шагает человек, его каблуки звонко стучат по полу, на лице застыла странная усмешка. Двое других мужчин, идущих навстречу, приветствуют его.
– Господин прокурор, - говорит один из них, - позвольте представить вам моего друга…
Встрепенувшись, Катрин оборачивается и наблюдает эту сцену: один из мужчин протягивает руку тому, кто улыбается, а третий заканчивает:
– Господин Лепинас, познакомьтесь с моим близким другом, господином Дюпюи.
Лицо Катрин сводит судорога: человек со странной улыбкой не имеет ничего общего с тем, кого она подстерегала всю прошлую неделю. Но ведь это Ян сообщил ей его адрес, и это его имя выгравировано на медной табличке, прибитой к садовым воротам.
У Катрин гудит голова, сердце бешено колотится; мало-помалу до нее доходит ужасная истина: Лепинас, живущий в богатом доме тулузского предместья, просто-напросто однофамилец прокурора! Та же фамилия и, что еще хуже, то же имя! Как это у Яна хватило глупости вообразить, что координаты такой важной шишки - заместителя генерального прокурора - можно найти в справочнике?! И пока Катрин размышляет над этим, часы на стене широкого коридора продолжают свой неумолимый ход. Уже три часа, значит, через тридцать минут ее товарищи убьют несчастного безвредного человека, повинного лишь в том, что его имя совпало с именем преступника. Так, нужно успокоиться, прийти в себя. И первым делом уйти отсюда, чтобы никто не заметил ее смятения. Выйти на улицу и бежать, бежать к ним, даже украсть велосипед, если понадобится, но успеть туда, чтобы предотвратить самое страшное. Остается двадцать девять минут - при условии, что человек, которому она желала смерти и которого хочет теперь спасти, не изменит своей привычке и не выйдет раньше времени… именно сегодня.
Катрин бежит по улице, замечает велосипед, прислоненный к стене, - его владелец отошел к киоску, чтобы купить газету; времени на размышления, а тем более на колебания, нет, она вскакивает на велосипед и гонит изо всех сил. Позади никто не кричит: "Держите вора!" - видимо, хозяин еще не заметил, что у него увели машину. Катрин едет на красный свет, у нее развязался шарф, как вдруг, откуда ни возьмись, сбоку возникает автомобиль. Водитель громко сигналит, левое переднее крыло задевает ногу Катрин, дверная ручка оцарапала ей бедро, она едва не падает, но все же кое-как удерживает равновесие. Ей некогда думать о боли - она только покривилась и сжала зубы, - некогда бояться, нужно спешить. Она исступленно жмет на педали, так что спицы колес сливаются в сплошной сверкающий круг; велосипед мчит с бешеной скоростью. Прохожие на "зебре" кричат ей вслед ругательства, но ей не до извинений, она не тормозит и на следующем перекрестке. Новое препятствие - трамвай; нужно проскочить перед ним, лишь бы только колеса велосипеда не застряли на рельсах: при такой скорости падения не избежать, и тогда у нее не будет никаких шансов подняться. Мимо мелькают фасады домов, тротуары бегут сплошной серой полосой. Легкие уже не выдерживают сумасшедшего темпа и готовы разорваться, но что значит эта жгучая боль в сравнении с тем, что ощутит бедняга, ни за что ни про что получивший пять пуль в грудь?! Который час? Четверть, двадцать минут четвертого? Вдали уже виден знакомый откос. Она поднималась по нему всю прошлую неделю, каждое утро, чтобы вести слежку.
И с какой стати она винит Яна, разве она сама не оказалась так же глупа, вообразив, что прокурор Лепинас может беззаботно разъезжать по городу, как это делал человек, за которым она следила? А она каждый день насмехалась над ним, думая во время долгих часов ожидания, что это чересчур легкая добыча. А насмехаться-то надо было над собственной дуростью! Теперь понятно, почему их злосчастный поднадзорный ни от кого не бегал, не замечал слежки, да и вообще не смотрел по сторонам: ему нечего было бояться, ведь он не чувствовал за собой никакой вины. Ноги словно огнем жжет, но Катрин продолжает гонку, не давая себе передышки. Ну, слава богу, откос позади, теперь остался еще один перекресток, и, может быть, она подоспеет вовремя. Если бы акция уже состоялась, она бы услышала выстрелы, но пока что у нее в голове стоит лишь громкий непрерывный гул. Это стучит кровь в висках, это еще не голос смерти, пока нет.
Вот и нужная улица. Невинная жертва затворяет дверь дома и идет по саду. Робер выходит вперед, сунув руку в карман; его пальцы сжали рукоятку револьвера, он готов стрелять. Теперь это вопрос нескольких секунд. Но тут взвизгивает тормоз, велосипед клонится набок, Катрин отшвыривает его на мостовую и судорожно обхватывает мстителя руками.
– Ты с ума сошла! Что ты здесь делаешь? Катрин задыхается, не в силах вымолвить ни слова; бледная как стена, она стискивает руки своего товарища, сама не зная, откуда у нее еще берутся силы. Робер ничего не понимает; наконец Катрин удается выдохнуть:
– Это не он!
Ни в чем не повинный Лепинас садится в машину, урчит мотор, черный "пежо-202" спокойно трогается с места. Проезжая мимо вроде бы обнявшейся парочки, водитель приветствует ее легким взмахом руки. "Как это прекрасно - влюбленные!" - думает он, глядя на них в зеркальце заднего вида.
Сегодня печальный день. Немцы нагрянули в университет. Они вызвали в вестибюль десятерых студентов, потащили их к выходу, подгоняя ударами прикладов, и загнали в грузовик. Но будь уверен, это не заставит нас отказаться от борьбы; и пусть мы подыхаем с голоду, и пусть страх терзает нас по ночам, оттого что гибнут наши товарищи, мы будем сопротивляться и дальше.
Итак, мы едва избежали самого страшного; как я уже говорил тебе, мы не убили ни одного невинного и даже ни одного из тех, кто творил зло по глупости. Однако прокурор остался в живых, и всю акцию приходилось начинать с нуля. Поскольку мы не знали его адреса, то решили "вести" его от Дворца правосудия. Задача была не из легких. Прокурор передвигался по городу то в бронированном черном "хочкисе", то в "рено-примакатр", но за рулем всегда сидел шофер. Чтобы слежка осталась незамеченной, Катрин организовала ее по всем правилам. В первый день один из наших поехал за прокурором на велосипеде от самого Дворца правосудия и через несколько минут прекратил преследование. С этого места на следующий день другой парень, на другом велосипеде, продолжил слежку. Разбив весь путь на небольшие отрезки, мы разведали маршрут Лепинаса до самого его дома. Теперь Катрин могла приступить к постоянному наблюдению, прохаживаясь по другой стороне улицы. Еще несколько дней, и мы должны были узнать о привычках господина прокурора.
12
У нас был и другой враг, еще более ненавистный, чем нацисты. С немцами мы попросту воевали, а вот милиция была наихудшим порождением фашизма и карьеризма, живым воплощением ненависти.
Милиционеры насиловали, пытали, отбирали имущество у людей, которых ссылали в лагеря, торговали своей властью над населением. Скольким женщинам пришлось лечь под них, до боли сжав зубы, закрыв глаза, поверив лживому обещанию не арестовывать их детей! Сколько стариков, томившихся в длинных очередях перед пустыми продовольственными магазинами, должны были платить милиционерам, чтобы их оставили в покое, и сколько несчастных, которым нечем было заплатить, были отправлены на каторгу, чтобы эти наглые ищейки могли спокойно мародерствовать в их домах! Не будь этих мерзавцев, нацистам никогда не удалось бы загнать в концлагеря такое множество людей, из которых домой вернется лишь каждый десятый.
Мне было двадцать лет, меня мучил и страх и голод, постоянный голод, а эти сволочи в черных рубашках обжирались в своих спецресторанах. Сколько раз я заглядывал в ресторанные окна, подернутые зимним инеем, смотрел, как они облизывают жирные пальцы, лакомясь блюдами, одна мысль о которых вызывала бурю в моем пустом желудке! Страх и голод - гремучая смесь внутри тебя.
Но мы отомстим за всё; видишь, стоит мне произнести это слово, как у меня сейчас же начинается сердцебиение. Впрочем, мысль о мести - ужасная мысль, мне не следовало так говорить; акции, которые мы проводили, преследовали другие цели, их движущей силой была не месть, а душевная потребность исполнить свой долг, спасти других людей, чтобы их не постигла злая участь. И стремление участвовать в борьбе за свободу.
