— Хорошо спалось? — спрашивает мать.
— Не очень.
Наверху снова начался скрип. Мама смотрит на потолок, а потом на меня. С довольной улыбкой.
— Ох уж наш малыш, — говорит она, ласково качая головой. — Этой Трейси лет сорок пять, не меньше. Видимо, у мальчика накопилась нереализованная любовь к матери.
Она наклоняется вперед, и атласные отвороты пеньюара, раздвинувшись, обнажают огромные, четвертого размера, конусы грудей. Лет пятнадцать назад мать обнаружила у себя в молочной железе уплотнение, оказавшееся совершенно доброкачественным, и сумела использовать эту историю как предлог для полного апгрейда груди. Бюстгальтер она с тех пор вообще не носит.
— Мама! — восклицаю я, отведя глаза. — Прикройся!
С нежностью, словно на любимых внуков, мать смотрит вниз на свои торчащие, неуместные для ее возраста груди, а уж потом медленно, неспешно запахивает полы пеньюара и говорит:
— Ты всегда был ханжой, сынок.
— Интересно, с какой стати человек, выросший в этом доме, не успел реализовать любовь к матери?
— Джад, это всего лишь грудь. Ты сосал из нее молоко.
— Эти штуки как-то мало похожи на грудь.
— А твой отец считал иначе. Когда мы занимались любовью, он всякий раз норовил…
— Мама! Замолчи!
— Почему тебе трудно смириться с тем, что твоя мать — существо сексуальное? Или ты появился на свет в результате непорочного зачатия? Я думала, ты порадуешься, что даже в том возрасте, когда другие пары давно с этим делом завязали, мы с твоим отцом любили потрахаться.
Да-да, так она и сказала. И в этом вся моя мать — автор бестселлера о воспитании детей, шестидесяти трех лет от роду, с грудью как у Памелы Андерсон, с ученой степенью доктора психологии. Она рассказывает о сексе со своим слегка покойным мужем, как будто обсуждает последние известия.
— Ладно, мам, если хочешь, притворимся, что говорить такие вещи своему сыну — самое обычное дело. Но это все равно не значит, что я хочу знать интимные подробности твоей сексуальной жизни.
— Джад, я твоя мать, и я тебя люблю.
Она это всегда говорит. И миллионам других матерей, своих читательниц, советует это говорить — особенно если им предстоит подвергнуть ребенка какому-то воспитательному насилию или попросту вынуть из него душу. Потому что после «я тебя люблю» всегда следует «но». Согласно доктору Хиллари Фоксман, святой защитнице всех измученных матерей, вся эта словесная церемония призвана расслабить ребенка, сделать его более податливым к любым воспитательным воздействиям. Кстати, мой личный девятилетний опыт супружеских перебранок гласит: все, что предшествует слову «но», — полная ерунда, можно даже не вслушиваться.
— Но, — продолжает мать, — твои беды превратили тебя в мизантропа.
Я медленно киваю, словно размышляю над ее словами.
— Спасибо, мама. Помощи от тебя ноль.
Пожав плечами, она поднимается с дивана, проходит пару шагов и, остановившись у лестницы, пристально на меня смотрит. Сквозь открытую наверху дверь льется солнечный свет, в этом потоке пляшут пылинки, а я вижу мешки у матери под глазами, седину у корней волос и искреннюю печаль в глазах. Где-то под всей этой психоаналитической мишурой, под этими нелепыми искусственными сиськами скрывается моя мама, настоящая мама, чье сердце обливается кровью от боли за собственного сына. И по причинам, которые я не возьмусь объяснить, поскольку к психоаналитикам не ходок, мамина боль приводит меня в тихую, но неистовую ярость.
— Мне так не хватает твоего отца, — говорит она.
— Мне тоже.
— Честно?
— Когда он был жив, мне его тоже не хватало.
Она кивает.
— Он не очень умел выражать чувства. Но он вас всех очень любил.
— Не так, как тебя.
Она улыбается, поглаживая шею сзади массирующими движениями. Наверху Филипп с Трейси наконец достигли благословенной точки, и в подвале воцаряется тишина.
— Прости, что лишили тебя комнаты, — произносит мать. — Но я подумала, что Полу с Элис надо отвести местечко поуютнее. Они ведь пытаются зачать.
— Да, Венди что-то говорила…
— А этот диван за кухней всем хорош, но совершенно не предназначен для продолжения рода. Пружины орут, как мартовские коты. На весь дом слышно.
— Сейчас ты наверняка сообщишь мне, откуда ты это знаешь. Боюсь, тебя уже не остановить.
— Мы с твоим отцом любили друг друга на всех кроватях в этом доме.
— Еще бы.
— Так вот, в туалете, что возле прихожей, я нашла в мусорном ведерке тест на овуляцию. Значит, у Элис сейчас решающие ночи.
Мать никогда не отличалась большой тактичностью и даже не считала нужным притворяться. Она регулярно обыскивала наши ящики и карманы, проверяла простыни, подслушивала наши телефонные разговоры и читала дневник Венди, поэтому некоторые записи в нем мы сочиняли все вместе — специально для нее.
Мистер Йоргенсон, наш учитель физры, все-таки не разрешает мне называть его просто Эд, даже сейчас, после того как он и Майк Стедман вместе оттрахали меня во все дырки. Кстати, Майк говорит, что эту мерзкую сплетню про генитальный герпес запустила его бывшая девчонка — обиделась, что он теперь со мной и с Эдом.
Лиз Колтрейн дала мне потрясающие таблетки, от которых рвет после каждой еды, так что теперь мне уже не нужно совать пальцы в рот. Все получается как-то пристойнее, и наконец-то я снова могу отрастить ногти. Буду худая и с маникюрчиком! Это победа!
Я знаю, что инцест — это нехорошо. Сначала я думала: попробую разок, надо же понять, в чем тут кайф. Но теперь Пол хочет меня чуть ли не каждый день, мне даже как-то не по себе. С Джадом было бы куда проще. Жалко, что он голубой.
Мать считала, что внутри семьи никаких секретов быть не должно, это «нездорово», поэтому лучшую часть детства мы провели, самозабвенно вешая ей лапшу на уши.
Когда мне было лет двенадцать, она бесцеремонно вручила мне тюбик с самым лучшим лубрикантом и сказала, что раз я мастурбирую — а узнала она об этом по постельному белью, — то вот эта замечательная смазка поможет усилить удовольствие и ничего себе не натереть, а если у меня есть вопросы, я могу обращаться к ней в любое время. Брат с сестрой радостно поперхнулись бульоном, а папа неодобрительно крякнул и сказал: «О господи, Хилл!» Он говорил это так часто, что в детстве я довольно долго полагал, что Хилл — это фамилия Господа. На этот раз я даже не понял, кого осуждает отец: меня за мастурбацию или мать за то, что вздумала обсуждать это в шаббат, во время ужина. Я рванул наверх, в свою комнату, чтобы вволю подуться и позлиться. Я злился на мать очень долго, даже после того, как с досадой обнаружил, что про лубрикант она сказала чистую правду.
8:25Для мужчин Фоксманов утренний душ — не блажь, а необходимость, поскольку всем известно, какими всклокоченными мы встаем с постели. От подушек и телесных испарений наши шевелюры к утру где приминаются, а где встают дыбом, превращая нас в монстров с наэлектризованными волосами — точь-в-точь из мультиков. Проблема, однако, в том, что бойлер в родительском доме просто не выдерживает столь мощного разбора воды, и через несколько минут вода течет уже не горячая, а еле теплая, а потом и вовсе ледяная. Вдобавок Трейси и Элис вздумали одновременно включить фены, а Венди в это время поставила в микроволновку детскую еду, вафли какие-то замороженные. Короче, в половине дома, в том числе у меня в подвале, электричество вырубает полностью.
Казалось бы, в доме бывшего электрика таких казусов с сетями случаться не должно, но у нас как раз тот случай, когда сапожник и его дети ходят без сапог. Отец упрямо твердил, что уж он-то в этом деле дока и не намерен отдавать свои кровные деньги за то, что может сделать сам. Кроме того, он решил скрыть от городских властей всякие хитроумные новшества, которые понатыкал в доме. После долгих лет работы под недреманным оком контролеров из электрокомпаний он даже гордился тем, что в собственном доме все устроил по-своему, без «ихних» правил и норм. Он вечно тянул провода — вдоль стен, сквозь стены, — разветвлял их, заменял на новые, так что в конце концов и сам не взялся бы объяснить, как все это устроено. Прямо не дом, а клубок из проводов, этакий электрический пазл, где пробки то и дело вылетают из-за перегрузок. Ладно бы еще из-за перегрузок! Свет гаснет, просто если в некоторых комнатах посильнее хлопнуть дверью. По стенам там и сям разбросаны явно лишние выключатели — либо вовсе без проводки, либо она давно ведет в никуда. Для непосвященных включить или выключить свет в этом доме — целая наука, и с первой попытки сделать это не удается. Несколько лет назад отец установил единую систему кондиционирования воздуха и обязан был в связи с этим удвоить мощность: с двухсот до четырехсот ампер. Но, опять-таки не желая пускать на порог проверяльщиков из энергетической компании, он просто поколдовал в подвале и, заменив щитки, поставил компрессор и пульт управления кондиционерами. В итоге дом наш знаменит некоторым электрическим… норовом. Мама всегда шутит, что в один прекрасный день она щелкнет выключателем — и взлетит на воздух. Но до тех пор пробки будут отважно защищать перегруженную проводку.
