Может быть, вернуться в Москву? Жить с Ферапонтом? Заботиться о нем? Плохая семья лучше, чем никакой. Это установлено психологами.
Анна встала и набрала московскую квартиру. Услышала спокойный, интеллигентный голос Ферапонта:
— Да… Я слушаю.
— Это я, — произнесла Анна. — Как ты там?
— Ничего… — немножко удивленно проговорил Ферапонт.
— Что ты ешь?
— Сардельки.
— А первое?
— Кубики.
— Хочешь, я приеду, сготовлю что-нибудь, — предложила Анна.
— Да ну… Зачем? — грустно спросил Ферапонт.
Анна почувствовала в груди взмыв любви.
— Может, мне переехать в Москву? — проговорила Анна.
— Ну, не знаю… Как хочешь…
В глубине квартиры затрещал энергичный женский голос.
— Ну ладно, я сплю, — сказал Ферапонт и положил трубку.
Анна смотрела перед собой бессмысленным взором. Что за голос? У него в доме баба? Или работает телевизор?
Анна прошла в кабинет, включила телевизор. Фигуристая молодуха с большим ртом энергично рассказывала о погоде. О циклоне и антициклоне.
Анна стояла с опущенными руками. А вдруг все-таки баба? Тогда возвращаться некуда. Остается вот этот пустой дом, затерянный в снегах.
«Хотя бы Марина скорее вернулась», — мысленно взмолилась Анна.
Она легла, попыталась заснуть. Но в мозгах испортилась электропроводка. Мысли коротили, рвались, прокручивались. И казалось, что этому замыканию не будет конца.
Где-то около двух часов ночи грюкнула дверь.
«Марина», — поняла Анна, и в ней толкнулась радость. Стало спокойно. Анна закрыла глаза, и ее потянуло в сон, как в омут. Какое это счастье — после тревожной, рваной бессонницы погрузиться в благодатный сон.
Наступила весна. Солнце подсушило землю.
Марина сгребала серые прошлогодние листья и жгла их. Плотный дым шел вертикально, как из трубы.
В доме раздался телефонный звонок. Марина решила не подходить. Все равно звонят не ей. А сказать: «Нет дома» — это то же самое, что не подойти. Там потрезвонят и поймут: нет дома. И положат трубку. Марина продолжала сгребать листья. Звонок звучал настырно и как-то радостно. Настаивал.
Марина прислонила грабли к дереву и пошла в дом.
— Слушаю! — недовольно отозвалась Марина.
— Позовите, пожалуйста, Джамала! — прокричал голос. Этот голос она узнала бы из тысячи.
— Какого еще Джамала? — задохнулась Марина. — Ты где?
— Я в Москве! Мне вызов пришел. Слушай, мне не хватает на операцию. Мне больше не к кому позвонить.
— Сколько? — крикнула Марина.
— Две штуки.
— Рублей?
— Каких рублей? Долларов.
— А ты что, без денег приехал? — удивилась Марина.
— Они сказали, в Америке дорого, а у нас бесплатно. Я привык, что у нас медицина бесплатная…
— А когда надо?
— Сегодня… До пяти часов надо внести в кассу.
— Ну, приезжай…
Марина не раздумывала. Слова шли впереди ее сознания. Как будто эти слова и действия спускались ей свыше.
— Приезжай! — повторила Марина.
— Куда поеду, слушай… Я тут ничего не знаю. Привези к метро. Я буду ждать.
— Ладно! — крикнула Марина. — Стой возле метро «Белорусская». Я буду с часу до двух.
— А как я тебя узнаю? — крикнул Рустам.
— На мне будет шарфик в горошек. Если я тебе не понравлюсь, пройди мимо.
Рустам странно замолчал. Марина догадалась, что он плачет. Плачет от стыда за то, что просит. От благодарности — за то, что не отказала. Сохранила верность прошлому. Ему действительно больше не к кому было обратиться.
Марина бежала до автобуса, потом ехала в автобусе. Ее жали, мяли, стискивали. Какие-то цыгане толкали локтем в бок.
Наконец Марина вывалилась из автобуса. Направилась к метро. И вдруг увидела, что ее сумка разрезана. Марина дрожащими пальцами расстегнула молнию. Распялила сумку. Кошелька нет. Две тысячи долларов — все, что она заработала за восемь месяцев, — перешли в чей-то чужой карман. Сказали: «До свидания, Марина Ивановна». Двадцать щекастых франклинов помахали ей ручкой: «Гуд бай, май лаф, гуд бай…» В глазах помутилось в прямом смысле слова. Пошли зеленоватые пятна. Чувство, которое она испытала, было похоже на коктейль из многих чувств: обида, злоба, ненависть, отчаяние и поверх всего — растерянность. Что же делать? Ехать на «Белорусскую» и сообщить, что денег нет. Деньги украли. Тогда зачем ехать? Рустам ждет деньги, от которых зависит ВСЕ. В данном случае деньги — больше чем деньги.
Марина остановила машину.
— Куда? — спросил шофер, мужик в возрасте.
— Туда и обратно, — сообщила Марина.
Мужик хотел уточнить, но посмотрел в ее лицо и сказал:
— Садитесь.
Марина вбежала в дом. Кинулась к письменному столу. В верхнем ящичке лежала груда янтарных бус, под бусами конверт, а в конверте — пачка долларов. Наивная Анна таким образом прятала от воров деньги. Думала, что не найдут. Если воры заявятся и сунутся в ящик — увидят бусы, а конверт не заметят.
Марина давно уже нашла этот конверт и даже пересчитала. Там лежали шесть тысяч долларов. Или, как сейчас говорят, шесть штук.
Она отсчитала две штуки, остальные сложила, как раньше. Сверху тяжелые бусы.
Марина не отдавала себе отчета в том, что делает. Главное, чтобы сегодня деньги попали к Рустаму. А там хоть трава не расти.
Марина себя не узнавала. А может быть, она себя не знала. Ей казалось, что она не простила Рустама. Она мысленно проговаривала ему жесткие, беспощадные слова. Она избивала его словами, как розгами. А оказывается, что все эти упреки, восходящие к ненависти, — не что иное, как любовь. Любовь с перекошенной рожей. Вот и поди разбери…
Машина ждала Марину за воротами. Шофер подвез к самому метро «Белорусская». Запросил пятьсот рублей. Еще вчера эта трата показалась бы Марине космической. А сегодня — все равно.
Рустам растолстел. Живот нависал над ремнем. Кожаная курточка была ему мала.
Марина помнила эту курточку. По самым грубым подсчетам, курточке — лет пятнадцать. Значит, не на что купить новую.
Она знала, что милиция разошлась по частным охранным структурам. Рустам — стар для охранника. Значит, сидит на старом месте. За гроши.
Рустам смотрел на Марину. Из нее что-то ушло. Ушло сверкание молодости. Но что-то осталось: мягкие славянские формы, синева глаз.
Рустам стоял и привыкал к ней. Жизнь помяла их, потискала, обокрала, как цыганка в автобусе. Но все-таки они оба живые и целые, и внутри каждого, как в матрешке, был спрятан прежний.
— Знаешь, я стал забывать имена, — сознался Рустам. — Не помню, как кого зовут. А то, что ты сказала мне в пятницу десять лет назад, — помню до последнего слова. Ты моя главная и единственная любовь.
Марина помолчала. Потом сказала:
— И что с того?
— Ничего. Вернее, все.
Ничего. И все. Это прошлое нельзя взять в настоящее. Марина не может позвать его в свою жизнь, потому что у нее нет своей жизни. И он тоже не может позвать ее с собой — таковы обстоятельства.
У них нет настоящего и будущего. Но прошлое, где звенела страсть и падали жуки, принадлежит им без остатка. А прошлое — это тоже ты.
Марина протянула деньги.
Рустам взял пачку, сложил пополам, как обыкновенные рубли, и спрятал во внутренний карман своей многострадальной курточки.
— Я не знаю, когда отдам, — сознался он.
Вторичное жилье сделало шаг назад и в сторону. Это па называется «пусть повезет другому». Но было что-то гораздо важнее, чем жилье, прописка и пенсия.
— Ты ничего не меняй, ладно? — вдруг попросил Рустам. — Я к тебе вернусь.
— Когда?
— Не знаю. Не хочу врать.
— И то дело… — усмехнулась Марина. Раньше он врал всегда.
Марина возвращалась на метро. На автобусе. Потом шла пешком. Свернула в лес к знакомому муравейнику. Села на сваленное бревно.
Какая-то сволочь воткнула в муравейник палку, и муравьи суетились с утроенной силой. Восстанавливали разрушенное жилище.
Марина вгляделась: каждый муравей тащил в меру сил и сверх меры. Цепочку замыкал муравей с огромным яйцом на спине. Муравей проседал под тяжестью, но волок, тащил, спотыкаясь и останавливаясь. И должно быть, вытирал пот.
Марина вдруг подумала, что Земля с людьми — тоже муравейник. И она среди всех тащит непосильную ношу. А кто-то сверху сидит на бревне и смотрит…
* * *
У нее было красивое торжественное имя: Виктория. И фамилия, которой она стеснялась: Поросенкова. Получалось: Виктория Поросенкова — идиотское сочетание. Свинячья победа. Но ничего не поделаешь. Фамилию человек получает от родителей, так же как и внешность. Какая есть — такая есть. И надо сказать «спасибо». Могло бы и не быть никакой.
Внешность у Виктории тоже слегка свинячья: рыжие ресницы, рыжие волосы, голубые глаза и десять килограммов лишнего веса. Тонкая талия, пышный зад, нежная кожа — копия Саскии Рембрандта. Великий художник Рембрандт тут же посадил бы Викторию на колени. А современные мужчины не торопились. Исключение составляли азербайджанские перекупщики. Когда Виктория приходила на базар, они с большим одобрением смотрели ей вслед и предлагали фрукты бесплатно. Но Виктории они не нравились. Лучше никого, чем эти вязкие турки.
