— Завтра в четыре вам удобно, мистер Китинг? — произнёс спокойный, приятный голос секретаря. — Мистер Рорк будет ждать вас.
Рорк понимал, что не должен показывать, как он шокирован видом Китинга, — но было уже поздно. Он увидел слабую улыбку Китинга, ужасную в покорном признании внутреннего распада.
— Ты моложе меня всего на два года, Говард? — спросил Китинг, глядя в лицо человеку, которого не видел шесть лет.
— Я не уверен, Питер, возможно. Мне тридцать семь.
— А мне тридцать девять — всего.
Китинг неверными шагами двинулся к стулу перед столом Рорка. Его ослепили отблески стеклянных стен кабинета. Он смотрел на небо и на город. Он не ощущал высоты — здания, казалось, лежали у него под ногами. Это был как будто не настоящий город, а миниатюрные модели знаменитых построек, странно близких и маленьких; ему казалось, что он может, нагнувшись, взять в руку любую из них. Он видел тёмные чёрточки — машины, они, казалось, ползли, так много времени им требовалось, чтобы проехать квартал длиной с его палец. Он видел, как стены города поглощают и отражают свет, видел ряды вертикальных плоскостей с тёмными точками окон, каждая плоскость светилась розовым, золотистым, фиолетовым, видел голубые зигзагообразные полоски, мечущиеся между плоскостями, придающие им форму и создающие перспективу. От зданий к небу струился свет и превращал прозрачную летнюю голубизну в белое покрывало над живым огнём. Господи, подумал Китинг, кто сотворил всё это? И вспомнил, что был одним из них.
Он увидел отражённую в стёклах фигуру Рорка, а затем и самого Рорка, который сидел за столом и смотрел прямо на него.
Китинг подумал о людях, затерявшихся в пустынях, о людях, погибших в океане, которые перед лицом безмолвной вечности должны были говорить только правду. И он должен тоже говорить правду, потому что перед ним простирался величайший на земле город.
— Говард, ты позволил мне прийти… Это что, соответствует тому ужасному принципу — подставь другую щеку?
Он не слышал своего голоса и не знал, что в нём звучат нотки достоинства.
Рорк некоторое время смотрел на него, не отвечая; перемена в Китинге была значительно большей, чем в его внешности.
— Не знаю, Питер. Нет, если ты имеешь в виду всепрощение. Если бы мне нанесли обиду, я бы никогда не простил. Тем более если бы это касалось моей работы. Я думаю, никто не вправе причинять боль другому, но и помочь сколько-нибудь существенно тоже не может. Мне нечего тебе прощать.
— Жаль, тогда это было бы не так жестоко.
— Возможно.
— Ты не изменился, Говард.
— Думаю, что нет.
— Если это наказание, я хочу, чтобы ты знал, что я принимаю его и понимаю. Раньше я подумал бы, что легко отделался.
— Ты очень изменился, Питер.
— Да.
— Мне жаль, если это для тебя наказание.
— Я знаю. Я верю тебе. Но ничего. Оно последнее. Это случилось, вообще-то, позапрошлой ночью.
— Когда ты решился прийти?
— Да.
— Значит, нечего бояться. Что случилось?
Китинг сидел, выпрямившись, он был спокоен и чувствовал себя совсем иначе, чем три дня назад, сидя напротив человека в домашнем халате, теперь от него исходило даже какое-то уверенное спокойствие. Он заговорил — медленно, без сожаления.
— Говард, я — паразит. Всю жизнь был паразитом. Ты сделал мои лучшие работы в Стентоне. Ты создал самое первое здание, которое я построил. Ты спроектировал здание «Космо-Злотник». Я жил за твой счёт и за счёт таких людей, как ты, которые творили до твоего рождения. За счёт тех, кто построил Парфенон, готические соборы, первые небоскрёбы. Без них я бы не знал, как положить один камень на другой. За всю жизнь я не внёс ничего нового в то, что сделано до меня, даже дверной ручки. Я брал чужое, ничего не давая взамен. Мне нечего было дать. Это не поза, Говард, я знаю, о чём говорю. Я пришёл просить тебя снова спасти меня. Если хочешь вышвырнуть меня вон — давай.
Рорк медленно покачал головой и знаком попросил Китинга продолжать.
— Ты знаешь, что как архитектор я конченый человек. Не совсем, но очень близко к этому. Другие могли бы ещё долго болтаться в таком положении, но я не могу из-за того, кем я был. Или обольщался, что был. Люди не прощают провала. Я должен жить в том образе, который сложился. Я могу жить только так, как жил. Мне нужна слава, которой я не заслуживаю, чтобы сохранить имя, право носить которое я не заработал. Мне дают последний шанс. Я знаю, что последний. И знаю, что ничего не могу сделать. Я даже не попытался сделать эскиз и не прошу тебя исправить мою стряпню. Я прошу тебя сделать этот проект и разрешить мне поставить на нём своё имя.
— Что за проект?
— Кортландт.
— Жилой квартал?
— Да. Ты слышал об этом?
— Я знаю об этом всё.
— Тебе интересно проектировать жилой квартал, Говард?
— Кто тебе это предложил? На каких условиях?
Китинг рассказал — точно, бесстрастно передал разговор с Тухи, будто прочитал копию судебного заключения. Он вытащил из портфеля документы, разложил на столе и продолжал говорить, пока Рорк просматривал их. Рорк прервал его:
— Минуточку, Питер. Помолчи.
Китинг ждал долго. Он смотрел, как Рорк медленно перебирает бумаги, и знал, что тот их не читает. Затем Рорк сказал: «Продолжай», и Китинг вновь послушно заговорил, не задавая вопросов.
— Я понимаю, что у тебя нет причин спасать меня, — сказал он в заключение. — Если ты знаешь, как удовлетворить их требования, ты можешь сделать эту работу сам.
Рорк улыбнулся:
— Думаешь, я могу обойти Тухи?
— Нет. Нет, не думаю.
— С чего ты взял, что мне интересно заниматься жилыми кварталами?
— А какому архитектору не интересно?
— Согласен, мне это интересно. Но это не то, что ты думаешь.
Он встал. Движения его были резкими и напряжёнными. Китинг позволил себе сформулировать первое впечатление: странно видеть Рорка с трудом сдерживающим волнение.
— Я хочу всё обдумать, Питер. Оставь бумаги. Приходи завтра вечером. Я дам ответ.
— Ты мне… не отказываешь?
— Пока нет.
— Ты мог бы… после всего, что произошло?
— К чёрту всё.
— Ты готов…
— Сейчас я ничего не могу сказать, Питер. Я должен всё обдумать. Не рассчитывай на меня. У меня может возникнуть желание потребовать от тебя невозможного.
— Всё что угодно, Говард. Всё.
— Поговорим об этом завтра.
— Говард, я… не знаю, как тебя благодарить, даже…
— Не благодари. Если я соглашусь, то по своим причинам. Мой выигрыш будет таким же, как твой. Может, больше. Помни, я никогда ничего не делаю на условиях, поставленных мне другими.
На следующий вечер Китинг пришёл к Рорку домой. Он не мог сказать, что с нетерпением ждал этой встречи. Возможно, и ждал. Боль в голове усилилась. Он мог действовать, но не мог рассуждать.
Он стоял посреди комнаты и медленно оглядывал её. Он был благодарен Рорку за то, что тот не вспоминал прошлого. Но он спросил сам:
— Это дом Энрайта?
— Да.
— Его построил ты?
Рорк кивнул и сказал: «Садись, Питер», прекрасно понимая ситуацию.
Китинг поставил на пол портфель, прислонив его к стулу. Раздутый портфель выглядел тяжёлым. Китинг обращался с ним очень осторожно. Затем он развёл руками и застыл, вопрошая:
— Ну?
— Питер, ты можешь на мгновение представить, что ты один во всём мире?
— Я думал только об этом в течение последних трёх дней.
— Нет. Я не это имею в виду. Можешь забыть, что тебя всегда учили только повторять, можешь думать, думать собственными мозгами? Я хочу, чтобы ты кое-что понял. Это моё первое условие. Сейчас я скажу тебе, чего хочу. Возможно, ты скажешь, что всё это ерунда. Тогда я ничего не смогу сделать. Если ты полностью не осознаешь, всем сердцем, как это важно.
— Я постараюсь, Говард, я был… откровенен с тобой вчера.
— Знаю, иначе я бы сразу отказал тебе. Теперь я думаю, что, возможно, ты поймёшь и внесёшь свою лепту.
— Ты решил взяться за этот проект?
— Возможно. Если ты предложишь мне достаточно много.
— Говард, всё что хочешь. Всё. Я продам душу…
— Продать душу легче всего. Большинство делает это ежечасно. Я попрошу тебя сохранить свою душу — ты понимаешь, что это намного труднее?
— Да… думаю, что понимаю.
— Что ж… Я хочу, чтобы ты обосновал, почему я должен проектировать Кортландт. Жду от тебя конкретного предложения.
— Ты можешь взять все деньги, которые мне заплатят. Мне они не нужны. Ты можешь получить в два раза больше. Я удвою гонорар.
— Нет, так не пойдёт. Неужели этим ты хотел меня соблазнить?
— Ты спасёшь мне жизнь.
— А можешь ли ты привести какой-нибудь довод, почему бы мне хотелось спасти твою жизнь?
— Нет.
— Так как же?
