У Петра пот выступил градом. Полотенце уже насквозь промокло. Гуляет Чашечкин — похоже, недолюбливает за что-то Петра.
— Куда… глянуть? — неуверенно спросил я.
— А хоть к себе домой! — лихо произнес командир.
— Как?
— А так. — Он кивнул на глазные резиновые присоски перископа. — Берешь и смотришь! Через спутник — любая площадка на ладони!
— А можно тогда — на дачу? Комары! Деревенька под Петербургом. Песчаная улица, дом шесть.
— Рубанцук!
— Е! — откликнулся Рубанцук, прилип скулами к присоскам перископа, как на флейте, поиграл кнопками. — Е! — отлип с легким шелестом и почему-то с изумлением уставился на меня: — …То ваша жинка?
— Что там? — Я кинулся к перископу. Рубанцук продолжал изумленно смотреть на меня. Я прилип к окулярам… Нет… Все ничего вроде… Ничего.
Я увидал нашу дачу и жену с дочкой. Окруженные радужным, чуть размытым силуэтом-повтором, они стояли на высоком подоконнике и мыли окна. Из таза шел пар. Да-а-а. Видно, холодно у них! При этом они о чем-то спорили — у дочки даже ноздри побелели. Что ж такое?!. Ну вот, улыбаются… Слава богу!
Я отлип от потных присосок, вздохнул, выпрямился. Слеза, что ли, жжет щеку? Торопливо утерся. И снова — пока не переключили — припал к окулярам.
О! Новое дело! У сосны, ниже подоконника, стоит какой-то маленький коренастый мужчина и спрашивает у жены что-то трудное, судя по тому, как напряженно она морщится, сосредоточиваясь. Вот, улыбнулась! Поняла? Что именно, интересно? Радостно закивала. Мужик повернулся в профиль, и хотя профиля у него почти не оказалось, я мгновенно узнал его — именно как раз по этому! Кореец Е, который в Вашингтоне конгресс возглавлял, а потом однажды сюда приезжал, перевел две строки из моих сочинений на корейский. Меня ищет! Неужели эта дура не понимает? — заерзал, но от присосок не отлип. Пусть хоть неполная информация, но будет… Меня ищет! А эта никак не может ничего объяснить ему, крутит красными от воды ладошками, выгибает их, показывает куда-то за угол хибары. Что там?.. Да-а, крупно повезло мне!
Весь извертелся, и почесуха мной овладела, но даже не почесаться — за трубу руками держусь.
Кореец за угол ушел!.. Нет, это невозможно!
Отлип, стал чесаться, потом на Чашечкина взглянул.
— А со звуком нельзя?
— Не… со звуком нам ни к чему! — Командир как-то странно раскраснелся, покачивался и немного икал. Успел, похоже, выпить, пока я так страстно глядел в пространство.
— Вижу цель! — вдруг гаркнул Рубанцук, прильнувший к соседнему перископу.
«Цель»?! Это что — «цель»? Я снова согнулся к присоскам, сдвинув даже самого командира. Тот — чувствую его плечо! — прильнул к соседнему, оттеснив Рубанцука.
И за стеклышками уже — ни корейца, ни дачи!
Серая стальная граница неба и моря, и на ней — длинный приплюснутый силуэт танкера.
— Товсь! — отрывистая команда каперанга.
За пультами защелкали тумблерами, завыли какие-то движки… На картинку опустилась цепочка из крестиков — самый большой крест наползал на танкер.
— Пли!
Прошла секунда — может быть, все это не правда? — и вдруг точно на крестике, на середине танкера, вспыхнуло пламя и поднялся дымок.
— Цель поражена!
Как жестяная мишень в тире, корабль стал переламываться, задирая нос и корму и проваливаясь серединой.
Я отлип от присосок, желая глянуть в глаза Чашечкину или Рубанцуку, но им было не до меня: они радостно глядели в глаза друг другу! Все, что досталось мне, — это не очень уверенный взгляд Петра.
— Знал бы ты, чью нефть они возят! — воскликнул Петр.
— Чью?!
Петр открыл рот… потом захлопнул. Понял, что, даже узнав, «чья нефть», я не успокоюсь.
— Ну… все?..
— Э! Это куда ты? — Петр, догнав меня у лифта, ухватил за плечо.
— До хаты.
— Нас люди ждут!
Опять — «люди»?.. А заменить их на что-нибудь нельзя?
— Сейчас уже… сладкое будет! — Петро лихо подмигнул.
Друзей наших уже не оторвать было от перископов. Мы ушли. Выйдя, я оглянулся на башню — эта «доставаемость» любой точки земного шара взволновала меня. Наверняка скоро «достанут» что-нибудь не то — из-за чего и башне не поздоровится: Чашечкин не угомонится.
— Маленько опаздываем! — сказал Петр.
— Ну, тогда надо было их попросить, чтоб нас в ракету зарядили!
— Да нет — тут близко! — Петро, сочтя этой шуткой, захохотал.
Мы сели в машину.
— Имидж-то будем делать? — Петро поднял полотенце.
— Закинь эту портянку куда подальше! — крикнул я.
— Да нет, эта штука теперь поглавнее нас будет! — Петр бережно убрал «портянку» в портфель.
На его дребезжащей «Ниве» полезли в гору.
На высокой точке хребта вдруг остановились.
— Глядите… Вас ждут! — указал он вниз.
Полная, даже переполненная чаша стадиона, и со всех сторон еще поспешают люди, шустрые, как муравьи! Я изумленно посмотрел на Петю. Вот это да!
— Фирма веников не вяжет! — гордо произнес Петр.
Помчались — чем ниже, тем становилось жарче. И — уже движемся в толпе.
— Все жаждут вас. — Петр остановил авто. — Давайте все же наденем. Они ж вас «в образе» ждут!
— А что вы… пообещали им? — проговорил я уже гнусаво, сквозь тряпку, смутно различая сквозь нее лишь блик солнца. — Что я им… могу-то?
— Ну, это… планируется… как бы «Снятие со креста». Типа «Вознесения».
— Ну и что ж должен я? Пойти странствовать… кое-кому являться? И все?
— Да не только! — деловито сказал Петр. — Тут вот дождя нет вторую неделю. Только перекати-поле растет. В это время мальцами мы в степу уже такую касатку брали: торчат два листика, как ласточкин хвост. А в земле клубень, сладкий. Так нет даже ее — про поля не говорю!
— Ну… это мне вряд ли по силам!
— А в Америке, говорят, весь стадион молится — и пошел дождь!
— Кто это сказал тебе?
— МБЧ!
— Вот пусть он и молится!
— Да он сам сказал, — Петр усмехнулся, трогая машину, — что на нем пробы ставить негде!
— …Это верно!
— Да не волнуйтесь вы, все уже подготовлено!
Интересно — что?
Мы въезжали в низкий проем под трибунами. Стало темно, потом — вспышка света и — оваций!
Во влип!
…То же самое, наверное, и Он думал.
Хрюкнув, мотор заглох.
— Ну… вылазим, — проговорил Петр. — Уж покажите им! Помните… такое… преображение было, когда Он показал им четко, ху из ху!
Да. Нелегкая задача!
Мне бы такую веру!.. Я имею в виду — хотя бы такую, как у Петра. А у Него Самого, может, и не было, до самого конца?
«Оросим родные поля»?
— Осторожнее… тут ступеньки, — шепнул Петя.
«Вознесение» пошло?
Поднялись на какую-то невысокую трибунку… в центре поля, судя по ветру. Доски скрипели, гнулись. Как бы не провалиться… Но как было бы хорошо: в темноту свалиться и отлежаться там.
Вдруг за локоть меня схватили. Знакомая рука.
— Ты не бзди! — сиплый голос Жоза. — У меня — такой же вариант!
Что значит — «такой же»? — подумал я ошеломленно… И почему Жоз? Не знал, что он праведник. Умело он это скрывал.
— Сейчас мы им врежем! — прошептал Жоз.
Я вообще-то не собирался «врезать».
— Кому? — пробормотал я.
— А кому и всегда! — проговорил Жоз азартно. — Только впервые это нормально называется: Долина играет против Гор!
— …Футбол, что ли? — проговорил я.
— Ну… как тогда было — битва гладиаторов, — блеснул эрудицией Петр. — Или — львы рвут христиан!
— А я, что ли, жертва?
— Наоборот. Ты — торжественная часть. Ну, давай, только по-быстрому! — Жоз трясся от нетерпения.
Так вот откуда оно, скопление народа! Битва гладиаторов… Футбол! Ну, тогда-то энтузиазм их понятен.
Все вдруг удалилось куда-то. Глуше доносилось. Или отключалась ссыхаемая голова? Глухо донеслась до меня сбивчивая речь Ездунова — мол, совесть порой нам подсказывает, что ее как бы нет, но на самом деле, если глянуть поглубже, врасплох ее застать, то она как бы есть.
— Во резину тянет! — нетерпеливо шептал Жоз.
— …И вот она, совесть ходячая, — перед вами! — ухватил ускользнувшую было нить Ездунов.
Глухие (сквозь «вафлю» полотенца?)… да нет, сами по себе слабые аплодисменты. Футбола все ждут! А митинги уже остоюбилеили всем!
Да, мероприятие подготовлено лучше предыдущего, а идет хуже.
Я вздохнул, надеясь, что хоть удавку с лица снимут, но сценарий другой оказался. Кир сочинял, сука? Или Петро?
Вдруг раздался нарастающий грохот барабанов! Сюда идут?.. Точно!
— Пионеры, что ли? — с ужасом у Жоза спросил.
— Эти, бля… как их… бойскауты! — Жоз оборвал свою речь резко, чтоб, как я понял, что-нибудь более грубое не сказать в микрофон.
Барабанный треск прекратился. Два раза дружно топнули ноги — и тишина.
Главный, видать, бойскаут, бойко топоча, взошел на трибуну и звонко (Ездунов говорил гораздо глуше) рассказал десяткам тысяч собравшихся, что это именно он, Алексей Выходцев, был во чреве матери в тот момент, когда его мать, ныне покойную, сатрапы режима выталкивали, беременную, из здания Морского вокзала, созданного лишь для показухи (голос его становился все звонче) под дождь! И из всех присутствующих там сотен тысяч (?!) людей лишь я один вступился и накинулся на охранников, а потом, отлично зная (?!), что меня ждет, поднял камень с земли и швырнул (голос его просто сверлил ухо — хоть затыкай) в символ ненавистного режима — в надпись «СЛАВА КПСС!».
