— Побереги силы. Завтра тебя будут судить за убийство — сказал страж.
Пленник хотел задать вопрос, но не сумел, и стражник, видимо, почувствовав к нему жалость, объяснил:
— Я не знаю, как зовут того, кто тебя обвиняет, но он, как и ты, не правоверный мусульманин, он тоже из чужой земли, он одноглазый, и у него не хватает половины ноги.
Первое заседание суда над Могором дель Аморе состоялось в зале приемов с каменным банановым древом посредине, а его судьями стали по высочайшему указу самые знатные персоны двора — все девять его светил: многомудрый, тучный Абул-Фазл, остроумец раджа Бирбал, министр финансов раджа Тодар Мал, раджа и полководец Ман Сингх, аскет и мистик — факир Азиуддин, далеко не аскет мулла До Пиаза, предпочитавший молитвам занятия кулинарией и потому особо любимый Абул-Фазлом, а также оба знаменитых поэта — Файзи и Абдул Рахим — и музыкант Тансен. Император, как обычно, восседал на банановом древе, однако пребывал в совсем не обычном для подобных появлений на публике настроении. Он сидел понурившись, словно человек, переживающий глубокую личную трагедию. Он долго хранил молчание, хотя и сделал знак, что суд может приступить к рассмотрению дела.
Матросы со «Скатах» встретили появление пленника глухим ропотом. Они стояли, сбившись в кучку, позади одноногого лекаря с повязкой на глазу, которого, судя по всему, избрали в качестве главного обвинителя. Этот мрачный господин в ловко сидящем на нем офицерском мундире был мало похож на того плаксивого Хоукинса Слава Господу, каким запомнил его Могор дель Аморе. При виде пленника, указуя на него перстом, Хоукинс звучным голосом произнес:
— Вот он, презренный Уччелло, который убил посла ради того, чтобы завладеть его золотом!
— Справедливости! — вскричали моряки, но тут же прозвучало требование менее бескорыстное: — Деньги наши отдавай!
Обвиняемый, стоящий перед ними в длинной белой рубахе, со связанными за спиной руками, обвел глазами зал: император, девять судей, толпа обвинителей и теснящиеся на крытой галерее менее значимые свидетели, среди коих, благодаря черным сутанам, он различил обоих католических священников — Родольфо Аквавиву и Антонио Монсеррата, которые присутствовали здесь, дабы удостовериться, что к людям с Запада отнесутся со всей справедливостью и, быть может, отдадут им то, что они требуют. Представшая взорам пленника картина не оставляла ему никаких надежд на спасение. Он понял, что сильно просчитался. Он никак не ожидал, что это отребье станет охотиться за ним после смерти своего капитана, и не позаботился о том, чтобы замести следы. Если учесть, что желтоволосый чужеземец в пестром плаще, ехавший стоя на половьей повозке, не столь уж частое зрелище в здешних краях, то выследить его было несложно. Их много, а он один, — похоже, он проиграл…
— Нам он известен под другим именем, — раздался голос Абул-Фазла.
Через своего переводчика-перса Абул-Фазлу ответил отец Аквавива.
— Могор дель Аморе — это вовсе не имя, — сказал он инальчиво. — Это значит «Могол незаконнорожденный», дитя любви. Назвавшись так, он выказал величайшую наглость, и многие воспримут это как оскорбление, поскольку сие означает, будто он считает себя незаконным отпрыском царского рода.
Зал загудел. Голова Акбара совсем поникла, подбородок коснулся груди.
— Отвечай, как твое настоящее имя! — проговорил Абул-Фазл. — Уверен, что Уччелло тоже всего лишь твоя выдумка.
Пленник молчал. И тут, неожиданно для всех присутствующих, с высоты грянул голос:
— Назови свое имя! — крикнул Акбар, и его тон странным образом напомнил жалобные причитания Хоукинса Слава Господу по поводу своей португальской дамы сердца — разве только в голосе Акбара было все-таки несколько больше властности. — Называй имя, фаранги, или умрешь!
— Меня зовут Веспуччи, — тихо выговорил обвиняемый. — Никколо Веспуччи.
— Снова ложь! — крикнул Аквавива. — Веспуччи — ничего себе! — И он расхохотался неприлично громко, как смеются люди Запада, убежденные в своем превосходстве во всем, включая и манеру смеяться. — Вот уж действительно вор и отъявленный мерзавец! На этот раз ты украл имя у знатного флорентийского рода.
Но тут его опередил высокочтимый Бирбал:
— Мы весьма благодарны вам, святой отец, за ваше предыдущее разъяснение, однако в дальнейшем попросим вас воздержаться от выкриков. Перед нами довольно необычный случай. Благородный шотландец умер — это ясно, и все мы скорбим об этом. Послание Ее Величества, которое было при нем, обвиняемый передал по назначению — и это тоже факт. Однако доставка этим человеком письма усопшего еще не делает его убийцей. Команда судна утверждает, что в результате длительного обыска капитанской каюты были обнаружены семь тайников и все они оказались пусты. Но кто изъял из них содержимое? Вот этого мы уже не можем сказать с уверенностью. Возможно, в тайниках действительно хранилось золото и драгоценности, возможно, они были пусты изначально. Корабельный лекарь Хоукинс показал под присягой, будто теперь он убежден в том, что его командир умер вследствие отравления лауданумом, однако поскольку, по его собственным словам, он день и ночь не отходил от больного до самой его кончины, то можно предположить, что он просто хочет переложить свою вину на другого. Моряки обвиняют узника в краже, однако единственная вещь, несомненно взятая у покойного, а именно послание Ее Величества, была обвиняемым честно доставлена по назначению. Что же касается золота, а также лауданума, то среди принадлежащих ему вещей ничего подобного найдено не было. — Бирбал хлопнул в ладоши, и появился человек с охапкой одежды обвиняемого, включая и его сшитый из кожаных ромбиков пестрый плащ. — Мы тщательно осмотрели все его вещи, в том числе и суму, которую он оставил в пользующемся дурной славой доме у Слоновьих ворот, и обнаружили массу предметов, которыми обычно пользуются фокусники: колоду карт, игральные кости, всякого рода приспособления для обмана зрителей, даже живую птицу — но ни малейшего следа золота или драгоценностей.
Что же мы можем заключить на основании всего найденного и услышанного? Либо перед нами опытный вор, сумевший каким-то образом укрыть награбленное, либо он не крал, так как красть было нечего, и люди, присутствующие здесь, обвиняют невинного человека. Количество обвинителей свидетельствует не в его пользу, но и это ничего не означает, ибо они все на поверку могут оказаться бандитами.
Но тут с высоты раздался резкий голос Акбара:
— Человеку, назвавшемуся фальшивым именем, нельзя верить ни в чем. Мы за то, чтобы всё решил слон.
Присутствующие встревоженно загудели. У Бирбала потемнело лицо.
— Джаханпана! — произнес он. — Дозволь узнать, о хранитель вселенной, помнишь ли ты известную притчу о пастушонке и тигре?
— Ну да. Кажется, она про то, как пастушонок, чтобы подразнить сельчан, несколько раз подряд звал на помощь, уверяя, будто на него напал тигр, и так всем надоел, что, когда тигр и вправду явился, никто не пришел мальчишке на помощь.
— Ты прав, о хранитель вселенной, однако в притче говорится о невежественных крестьянах. Уверен, что царь царей и хранитель вселенной рассудил бы иначе — не пожелал бы, чтобы мальчишку загрыз тигр лишь потому, что тот лгун и проказник.
— Возможно, — изрек «хранитель вселенной», — однако в данном случае мы будем рады увидеть, как наш слон растопчет его.
«Император ведет себя как мужчина, внезапно обнаруживший, что возлюбленная недостойна его любви», — подумал Бирбал и собрался было привести новые доводы в пользу смягчения приговора, но тут обвиняемый произнес фразу, после которой его уже ничто не могло спасти.
— Прежде чем вы убьете меня, Ваше Величество, — решительно проговорил он, — хочу вас предупредить: моя смерть станет проклятием для вас и столицы вашей, ибо меня защищают самые могущественные чары на свете. Эти чары шлют радость и процветание всем, кто помогает мне, и сулят неисчислимые несчастья тем, кто причинит мне вред.
Император взглянул на него так, как смотрят на комара, перед тем как его прихлопнуть.
— Очень любопытно, — проронил он. — И знаете ли отчего, господин Уччелло, или Могор, или Веспуччи? Оттого, что мы построили этот город в месте упокоения величайшего святого, почитаемого по всей Индии шейха Селима Чишти. Он наш покровитель, и он посылает неисчислимые беды на всех недругов наших. Вот нам и любопытно, чьи чары сильнее — вашего колдуна или нашего святого человека?
— Моя ворожея — самая сильная во всех подлунных царствах, — сказал пленник, и стены дрогнули от неудержимого хохота присутствующих.
— А-а, — протянул император, — так это женщина. И впрямь очень страшно. Ну хватит! Отведите злодея к слону, увидим, сумеет ли женщина-колдунья защитить его.
